Зато птиц в лесу - видимо-невидимо,
потому как бог ее хорошо кормлен и оттого заботлив.
   Харр хотел сказать,  что  птиц в  лесу вдосталь,  потому как  пирлей этих
приставучих  -   хоть  сетью  греби.   Жирные.   На   таких  пернатой  твари
откармливаться - лучше не надо.
   Однако вспомнил про поджатые губки - промолчал.
   - А  ты  сам-то,  господин мой Гарпогар,  какому богу молишься?  -  робко
спросила-таки Мади.
   - А никакому.
   - Вот бедненький! - искренне вздохнула Махида.
   Они, дуры-девки, еще жалеть его вздумали!
   - Говорю ж я вам, в нашей земле все по-умному. Молятся те, кому положено,
- солнцезаконники называются.  Просят солнце не уходить за край земли...  Да
только  зря  глотки  надрывают.  А  мы,  люд  простой,  только радуемся ему,
красному, добрым словом поминаем.
   Махида слушала,  только головой покачивала,  точно он байку плел; Мади же
впитывала его россказни жадно и недоверчиво, даже губы шевелились, как будто
каждое его слово она пробовала на вкус.
   - Я  не  обижу тебя недоверием,  господин мой  Гарпогар,  -  она  подняла
смуглый палец, на который тут же уселась рыжая пирлипель, - если спрошу: как
же можно почитать за бога далекое солнце,  если его нельзя ни погладить,  ни
приголубить,  ни прислониться к нему...  Как оно узнает, что ваши аманты его
любят?
   - А на какую такую радость его гладить,  девка оно,  что ли? Но кто видал
землю ночную,  бессолнечную,  знает:  нет жизни без него,  светлого.  Черной
немочью,   прозрачной,  бестелесной  покрывает  небо  землю,  стеклом  белым
скованную.  Ни травинки,  ни деревца не зеленеет, ни одна тварь земная дыхом
не дышит,  только локки ледяные да джаяхуудлы волосатые,  нелюдь смурая,  от
мороза  лютого  окоротясь,  по  сугробам ползают.  Примерзают к  земле  тучи
стоячие,  пока их  ураган-ледяная сечь от  нее  не  оторвет да  на  дыбки не
поставит стеной нерушимою. И нет силы, чтоб растопить ее, кроме лучей жарких
солнышка весеннего...
   - И долга ли такая ночь? - ежась от страха, спросила Мади.
   Харр  встряхнулся -  Ах  ты,  строфион тебя заклюй,  и  не  заметил,  как
увлекся, наболтал тут с три короба по привычке.
   - Вот ежели б сейчас,  милая,  был по-нашему вечер, то утро наступило бы,
когда у тебя за подол четверо внуков цеплялось бы.
   Она быстро опустила голову - не поверила, значит. А он-то ее за разумницу
держал!
   - Да  ежели бы  не солнышко ваше утлое,  зеленушное,  не шуметь бы вашему
лесу;  кабы  не  лучи  палящие,  стыть  бы  вашему ручью льдом неколотым;  в
холоду-ночи и  стена ваша рассыпалась бы,  потому как  блевотина непотребная
без  солнца не  высохла бы...  Да  что там говорить!  Над всеми богами бог -
светило ясное,  так  что  все  ваши  остальные идолы  -  придумка никчемная,
похерил бы я их на вашем месте.
   Мади  обвела широко раскрытыми глазами потемневший двор,  почему-то  едва
слышно прошептала:
   - Крамольные  речи  держишь  ты,   господин  мой  Гарпогар,  а  пирлипели
почему-то не гневаются, светом не наливаются...
   - Должно,  дождь собирается,  - предположила Махида, запрокидывая голову,
чтобы оглядеть небо. - Вот они и жмутся ко мне под крышу, привыкли, что ее и
градом не пробивает.
   Она  демонстративно зевнула -  как показалось Харру,  намекая подружке на
то, что ей пора бы и честь знать.
   Упоминание  о  дожде  навело  менестреля,  против  воли  что-то  чересчур
разговорившегося, на более практические мысли:
   - Коли дождь-косохлест намечается, не худо бы подумать, чем согреться. Не
разживешься ли;  Махидушка,  кувшинчиком чего покрепче, чем твоя ушица? Да к
бабке загляни, голову рыбью снеси! А меня пока твоя подруженька развлечет...
   Махида   презрительно   выпятила   нижнюю   губу,    отчего   не    стала
привлекательнее, а Мади спокойно заметила:
   - Развлечь тебя я,  господин мой,  не сумею. На то у тебя Махида. Но если
позволишь, спрошу тебя еще кое о чем.
   - Красивая ты девка, ну прямо как писаная. А вот что настырная, так учти,
мужики тебя за то любить не будут.
   - Мне этого не надобно, господин мой.
   И опять в ее голосе было столько неподдельной кротости,  что Харр, кобель
неисправимый,  искренне ее  пожалел -  с  таким нравом и  в  девках остаться
недолго, скорбной нетелью весь свой век прокуковать.
   - Да ладно уж, спрашивай, пока Махида нам кувшинчик промышлять будет.
   - Ну-ну,  чешите языки,  -  высокомерно обронила та,  исчезая за  дверной
циновкой.
   Харр взял себе на зарубку,  что она слишком часто теряет почтение к нему,
благородному рыцарю по-Харраде,  и начинает обращаться с ним,  как со своими
завсегдатаями.
   Мади приманила на  руку слетевшую было рыжую пирль,  и  Харр,  никогда не
любивший  насекомых  тварей,  весьма  досаждавших ему  на  степных  дорогах,
невольно залюбовался переливами солнечно-рыжих  крылышек,  не  перестававших
меленько  трепетать даже  тогда,  когда  эта  букаха  опускалась на  твердую
поверхность. Ему никак не удавалось сосчитать, сколько же у нее крыльев: два
или четыре.  Просто дрожал маленький незлобивый огонек,  и  глядеть на  него
было и забавно, и чуточку тревожно.
   - Скажи,  господин мой,  много странствовавший,  всегда ли на твоей земле
был только один бог?  -  спросила Мади тихо,  по так серьезно, словно это не
было праздным любопытством.
   Харр  задумчиво  почесал  волосатую грудь,  так  что  тихохонько брякнули
стеклянные бусы:
   - Вообще-то  про  это  надо  бы  сибиллу  какого-нибудь  попытать,   они,
дармоеды,  долгонько живут...  Но  вроде  поклонялись на  разных дорогах где
птицам,  где зверью,  где хлебу.  Вон анделисовы пустыни, что для вещих птиц
понастроены, с давних времен возле каждого города стоят. На Оцмаровой дороге
ежели съедят какую-нибудь дичинку,  тут же колобок глиняный катают и втыкают
в  него  косточки -  жертва богу охоты и  добычи.  Светильники в  прощальных
воротах зажигают, стараются, чтоб ни один огонек не дрогнул - тогда ветряной
бог  до  следующего стойбища ни  смерча,  ни  урагана не  нашлет.  А  вот на
Лилилиеровой дороге еще  недавно,  говорят,  на  деревьях струны натягивали,
чтобы листья,  за них задевая,  услаждали небо звуками причудливыми; за то и
прозвали Лиля  Князем Нежных Небес.  Но  только все  равно  выше  солнца нет
ничего на свете, оно - и бог, и причина, и сила всего сущего.
   - Крепко ты веришь, господин мой...
   - Та  вера крепка,  которой разум сопутствует,  но  это,  обратно же,  не
женского ума дело.
   Мади помолчала, потом проговорила - тихо, но убежденно:
   - Я так не думаю, господин мой Гарпогар.
   Харр глянул на нее с изумлением и вдруг почувствовал, что кого-то она ему
напоминает.  Но  слишком  много  женских лиц  теснилось в  его  многогрешной
памяти, чтобы вот так, с лета, припомнить - кого.
   - Сколько дорог переходил,  что вдоль,  что поперек,  - нигде не видывал,
чтобы бабы с  богами якшались.  Дело женское -  мужика привечать-ублажать да
себя холить,  обратно же ему на погляд.  Вон Махиду хоть возьми: с лица, я б
сказал...  ну  да  не  о  том,  а  то еще наябедничаешь ей по бабьему вашему
обычаю.  Но ты сочти: на каждой руке у нее по пятку запястий, да на ногах по
два,  да  вокруг  ушей  обвязки бисерные,  на  каждой косице шарик  смоляной
благовонный. Теперь на себя глянь: сирота непривеченная. Или дед твой скуп?
   - Иофф не скуп,  бережлив он и меня ни к чему не приневоливает. Только не
любит, когда я к Махиде захаживаю.
   - Ну,  ясное  дело  -  ты  у  нее  женскому  обряду  научиться можешь.  И
поторапливайся,  девонька,  потому как хоть и глядеть на тебя любо-дорого, а
ведь всякий мужик из вас двоих Махиду выберет. Помрет твой дед, и останешься
ты одна, как перст.
   Про нетель он уж промолчал,  но она и без того вдруг понурилась и сжалась
в  комочек.  Совсем  как  эта...  как  ее...  младшенькая  дочка  островного
королька-ведуна. Тоже бессчастная.
   Острая жалость резанула его по сердцу.  Он пригнул голову и стащил с себя
ожерелье хрустальное,  которое вдруг оказалось столь тесным,  что  едва-едва
голова прошла - не хотело расставаться с хозяином, что ли?
   - На-ка,  горемычная,  -  он протянул ей позванивающую нитку, сверкнувшую
холодным изумрудным блеском в первом луче злой звезды,  только что взошедшей
над вечерним городом. - Носи, не кручинься.
   Она  глядела на  него,  широко раскрыв ясные  свои  глаза,  как  будто не
понимала,  о  чем он говорит.  Он покачал головой -  ох и бестолковая!  -  и
попытался сам  надеть ей  бусы  на  шею.  Она  замахала маленькими ручками и
закурлыкала,  как маленький журавлик-подлетыш - "урли-юрли, аорли-маорли..."
На другом языке заговорила, что ли?
   - Да  не кобенься ты!  -  с  досадой проговорил он,  уже сожалея о  своем
благом  порыве  и  опасаясь,   что  сейчас  ворвется  разъяренная  Махида  и
перехватит подарок - с нее станется.
   Ожерелье упало на  смуглые плечики,  засветилось по-княжески -  все цвета
радуги;  рыженькая пирль,  шарахнувшаяся было прочь от  его  рук,  мгновенно
присоседилась на крупной бусине и так яростно заработала крылышками,  что по
всей хижине шорох пошел.  Широко раскрытые глаза Мади стали совсем круглыми,
кровь бросилась ей  в  лицо,  отчего оно стало сразу пунцовым;  она отчаянно
затрясла головой,  закусив губы,  точно повторяла про  себя беззвучное "нет,
нет,  нет!".  А  потом вскочила на ноги и  резким движением сбросила с  себя
пирлипель,  вошь  свою  летучую ненаглядную,  отчего  та  мгновенно налилась
жгучим светом;  все остальные пирли, до того мирно приютившиеся по стенам да
углам,  из соединства с обиженным родичем тоже разом снялись со своих мест и
превратились в  маленькие  мерцающие  облачка,  внутри  каждого  из  которых
холодно  сияло  живое  ядрышко.   Но  Мади,   не  обращая  внимания  на  это
светлячковое сонмище,  с  исказившимся,  как  от  боли,  лицом рвала с  себя
ожерелье,   но  оно,   вместо  того  чтобы  рассыпаться  по  бусинам,  вдруг
разомкнулось, скользнуло вниз - не тяжко, как подобало бы звонкому стеклу, а
покачиваясь в воздухе,  как падает лист осенний отживший;  коснувшись земли,
оно -  колокольцем вперед,  точно змеиной головкой - по-сороконожьи побежало
по утоптанному полу и, ткнувшись Харру в ноги, замерло, свернувшись кольцом.
Пока  Харр  наклонялся к  нему,  Мади вылетела вон,  сопровождаемая полчищем
летучих огней.
   - Ну  дела,  -  пробормотал он,  пробуя на разрыв замкнувшееся ожерелье -
нет,  держалось прочно,  руками было не разъять. Покрутил головой, надел. За
годы странствий он  научился принимать чудеса как должное и  не  ломать себе
голову над тем, что просто существует, и вся недолга.
   Влетела Махида - с большим кувшином и разной снедью в подоле:
   - Ты что это с моей Мадинькой сделал, охальник?
   - Да  ничего.  Судьбу я  ей  предсказал незавидную,  так  она  чуть  свою
пирлю-мырлю рыжую не прибила.
   - Мади?! Быть не может.
   - С  вами,  девками скаженными,  все может статься.  Она ревниво оглядела
постель - не было ли блуда? Успокоилась.
   - А то я гляжу -  мчится опрометью,  меня не примечая, а за ней пирлипели
встревоженные заревым облаком...  Погоди лапать-то, надо снедь в дом занести
да очаг прикрыть, а то все небо тучами обложено, особливо с заката.
   Он подождал, пока она соорудит над огнем двускатный шалашик, потом поймал
за косы, намотал их на руку и притянул к себе:
   - Ты,  девка,  вот что: любиться любись, а почтения не теряй. А то я тебе
напомню,  что над тобою нынче не шваль пригородная да лихолетная,  а  рыцарь
именитый. И при любой погоде, учти.
   - Ой, да господин мой щедрый, это ж я тебя для раззадору подкусываю...
   Проснулись уже по  свету.  Мелкий нечастый дождик сыпался на толщу листвы
над  головой без  дробного стука,  а  словно оглаживая зеленый купол  мягким
речным песочком. Харр прислушался; здесь, внутри, ничего не капало
   - Не протечет? - на всякий случай спросил он потягивающуюся Махиду.
   - Не-а,  -  беззаботно откликнулась она.  -  На  загородные дома какие ни
попадя деревья не  сажают,  а  только липки.  У  них,  как дождь наклюнется,
листья сразу набухают и слипаются -  хоть из ведра лей,  все нипочем.  Лучше
навеса зелененого.
   - Мелкий... на весь день зарядил, - заметил он.
   - Дак и не на один!
   - А чего ты радуешься? На двор к очагу тебе вылезать.
   - То и радуюсь, что в такую морось ты от меня никуда не намылишься.
   Харр  прикрыл  глаза  и  прислушался  к  внутреннему своему  голосу:  зуд
странствий, гнавший его с одной дороги на другую, спал непробудно.
   - Я вроде и не собирался.
   Она плеснулась,  как рыбина на перекате речном, неловко влепилась пухлыми
жаркими губами куда-то между ухом и бровью:
   - Ой  и  ладушки,   мил-сердечный  мой,   уж  и  обихожу  я  тебя,  уж  и
расстараюсь...  Не вставай,  сейчас угли раздую,  горяченького сюда принесу.
Она  нашарила на  полу свою пеструю хламидку,  принялась натягивать.  -  Вот
видишь, всем ненастье в убыток, а нам с тобою - в долю сладкую...
   К  обеду "сладкая доля" встала поперек горла.  Дым от  очага,  прибитый к
земле дождем,  стлался понизу и заползал в хижину.  В горле першило, но вина
тоже не хотелось - дерьмовенькое было винцо, даром что кувшин ведерный. Харр
лежал,  тупо глядя в  тяжелолиственный потолок,  и  невольно ловил застенные
шорохи.  Где-то совсем близко,  похоже, в соседней хибаре, с плеском черпали
воду, однообразно ругаясь, - видно, соседей заливало.
   - Ты  вот  Мадиньке судьбу  предсказал давеча,  -  ластясь,  пробормотала
Махида, - а мне не сподобишься?
   - А что тебе предсказывать? Деньжонок прикопишь, в город переберешься...
   - Как же, пустят меня, безродную!
   - Ну,  здесь обустроишься.  Полы зеленухой зальешь,  чтобы гладкими были,
соседнюю  хибару   прикупишь,   переход   в   нее   крытый   наведешь,   там
спальню-детскую наладишь,  а  тут -  гостевой покой,  с  очагом на такую вот
погоду;  ремесло свое бросишь,  потому как с  богатым домом тебя любой замуж
возьмет. Сына родишь голосистого да крепконогого. Примерной женой будешь.
   - Это почему ж ты так думаешь? - игриво поинтересовалась она.
   - А потому, что вы, девки гулящие, более ни на что негожи.
   Она притихла, соображая, обидел он ее или нет. Но тут в осточертевший гул
дождя вплелось легкое "шлеп-шлеп" - пришла-таки.
   - Махида, кинь рухлядишку - ноги обтереть!
   Он  подперся рукой и,  так  и  не  вылезая из-под теплой шкуры,  принялся
беззастенчиво глядеть,  как  она,  сидя  на  порожке,  старательно  вытирает
крошечные свои ступни.  Да,  с такими ногами ей на дорогах Тихри делать было
бы нечего.  Не возить же ее весь век на телегах!  А в знатные караванницы ей
никак не пробиться -  лицом хоть и  приглядна,  да характером не вышла,  тут
лахудрой остервенелой надо быть, вроде Махиды.
   - А  мне господин мой радость посулил!  -  крикнула Махида,  уже успевшая
заползти под островерхий навес,  составленный из  двух щитков над очагом.  -
Обещался соседнюю хибару прикупить да полы зелененые наладить!  А ты что так
спозаранку?
   Харр только бровь приподнял:  ну, Махидушка, блудня ненасытная, не ошибся
я в тебе!
   - Иофф  пополудничал  да  и  уснул.  Он  всегда  под  дождь  засыпает,  -
скороговоркой, точно оправдываясь, проговорила Мади; на хвастливое признание
подружки она никак не отозвалась - видно, знала ему цену.
   - Ты лапотки-то свои не надевай,  - велел Харр, видя, что Мади достала из
узелка новенькие сандалии со змеиными ремешками.  -  Садись на постелю, ноги
под шкуру схорони, чтоб согрелись. А то не ровен час - заболеешь...
   Он чуть было не брякнул:  и  не придешь.  Но удивился собственной мысли и
вовремя прикусил язык. Сдалась она ему! Да и Махида разъярится.
   - Нет,  господин мой Гарпогар,  я отсюда тебя слушать буду,  -  тихо,  но
твердо проговорила она.
   Так вот оно что! За сказками даровыми явилась. Дедок спит, а она младшего
братика одного бросила.
   - Ты б  еще младшенького с собой притащила!  Чай,  не княжий пир -  байки
слушать, - проворчал он.
   - Кого, кого? - вырвалось у обеих подружек разом.
   - А ты что вчера - не с братишкой к аманту ходила?
   - Как ты мог подумать такое, господин? На нем же был ошейник несъемный! -
у Мади даже голос задрожал.
   - Ты  вот от  меня баек ждешь,  а  мне ведь самому ваши обычаи любопытны.
Отколь же знать, что тот ошейник означает?
   - И с какой это ты такой земли явился? - фыркнула Махида, выставляя перед
ним прямо на постели миски с  едой.  -  На-ка,  колобки с рыбой вчерашней...
Коли ошейник несъемный на телесе,  значит,  он или строптив не в меру, или к
работе непригоден.
   - Какая работа? Он от горшка-то два вершка.
   - Этого телеса малого Иофф в  уплату получил за рокотан.  Его да еще кучу
добра в придачу,  -  пояснила Мади,  справившаяся с невольной обидой. - Он с
рождения нем и  глух,  вот на него и надели ошейник,  чтоб сразу было видно:
кормить его  не  досыта.  Иофф велел его аманту нашему лесовому свести,  это
подать богатая, мы теперь до осеннего желтолистья ничего платить не будем.
   - А аманту он зачем, если к работе непригоден?
   - На жертву,  зачем же еще, - равнодушно подала голос Махида. - Вот ежели
дождь не уймется, ручьевой амант его у лесного выкупит да ручью и подарит.
   Харр  почувствовал,  как  по  спине у  него прошелся холодок,  словно меч
плашмя приложили. Когда-то его самого вот так же продавали, да не кто-нибудь
- родной отец. Хорошо, никому в голову не пришло по злой погоде в ручье, как
котенка, топить!
   - А   того  ты   не   подумала,   чтобы  взять  да  и   отпустить  мальца
подобру-поздорову?
   - За что ему мука такая,  господин мой?  - удивилась Мади. - Если бы он с
голоду не помер,  то ошейник уже впритык, еще немного, и придушил бы. Только
медленно. Его ж так заковали, чтоб недолго жил.
   - Ох и не по нраву мне законы ваши!
   - А разве твоему богу единому не приносят жертвы?  ~ недоверчиво спросила
Мади.
   - Это с какой такой радости?
   - Ну...  вот если он  надолго за тучу прячется,  выглядывать не желает...
мало ли еще горести,  боги ведь не только милостивы. А поля-леса жечь начнет
злобной засухой?
   - Солнце ясное - добрый бог, и любви его неизбывной на всю землю хватает.
А на человечью смерть ему глядеть - не утеха.
   Мади,  сидевшая на  корточках возле  самого порога,  недоверчиво покачала
головой, потом обернулась к хозяйке дома и просительно проговорила:
   - Махида, ну пожалуйста, дай мои окружья...
   - При чужих-то!
   - Господин никому не скажет.
   - Не доведет тебя до добра забава эта!
   - Ну часто ли я прошу тебя?
   Махида,  бормоча что-то под нос, отодвинула ящик с посудой, и Харр увидел
под  ним  гладкую зелененую крышку сундука,  врытого в  пол.  Кося на  гостя
пронзительным оком,  она  приоткрыла сундук  и  выкинула  оттуда  полотняный
мешочек.  Видно,  не было в нем ничего бьющегося, потому что упал он к ногам
Мади с глуховатым стуком.
   - Не  пали светильню,  мне  и  так  света хватает,  -  извиняющимся тоном
проговорила Мади,  торопливо доставая из  мешочка зеленое кольцо -  как  раз
такое,  чтоб  человечий лик  в  нем  помещался.  Харр  не  успел угадать его
предназначения, как Мади уже разъяла его на два, которые были вложены одно в
другое.  Выхватив  из-под  навеса  большой  травяной  лист,  которым  Махида
пользовалась то как скатертью,  а то и полотенцем или прикрытием от дождевых
брызг,  девушка наложила его на малое кольцо и,  натянув,  надела сверху то,
что побелее. Получилось вроде тугого барабанчика. Харр все еще недоумевал, к
чему бы это,  а  она уже достала тонкую костяную палочку и  принялась что-то
царапать вдоль ободка.  Харр вытянул шею, приглядываясь: сок, выступавший на
месте царапин, застывал причудливой коричневой вязью, вроде узоров на клинке
его меча.
   - Не пойму я, - признался Харр, - как чудно это ты рукодельничаешь?
   - Это не рукоделье,  господин мой.  Я записываю словеса твои,  изумляющие
меня безмерно.
   Безмерно изумился на  этот раз он  сам.