ушам, так у
каждого второго. Ей-ей, не вру.
   - Я вижу. И что, никогда не врешь?
   - Да ты что, блаженненький? Как же без лжи жизнь прожить?
   Тут  на  месте  м'сэйма  любой  другой  усмехнулся  бы,  но  тот  остался
невозмутим. Деревянный он, что ли?
   - Но вот что я тебе скажу,  -  доверительно продолжал Харр, - на самом-то
деле никому из них бог не нужен.  А  желателен:  кому -  верный кусок хлеба,
кому -  власть безраздельная, кому - дитятко малое. Дай каждому по мечтаниям
его - и на фиг им твой Неявленный!
   М'сэйм  оперся  локтями о  колени,  ладони  сложил  лодочкой.  Проговорил
медленно и  глухо,  словно читал собственные сокровенные мысли,  которые ему
самому только-только открылись:
   - Бог приходит на  землю грешную не  тогда,  когда он нужен людям.  Он на
краткий срок являет себя, чтобы бросить в мир семена мудрости, дабы сплотить
и возвысить род людской перед лицом той смертной беды,  которая обрушится на
потомков их лишь через многие годы.  И  горе человецам,  ежели не узнают они
бога единого...
   - Во-во,  -  подхватил Харр,  -  а  ну  как действительно не признают они
твоего Неявленного, когда он Явленным станет?
   - Его признаю Я!!!
   Ух  ты!  Даже  огонек в  лампе  затрепетал.  Голос был  жутким,  каким-то
нечеловеческим,  и  в глубине души Харр уже понимал,  что эту беседу пора бы
кончить подобру-поздорову. Но уж очень было ему любопытно.
   - Ясновидец ты, что ли? - не унимался он.
   - Нет.  К сожалению.  Но я знаю пророчества,  и по ним следует, что ждать
уже остается немного.
   - Ну да. Звезда злая, черный этот на белом и под белым... еще что?
   - Разве  ты  не  слыхал  про  кружала  окаменные?  -  вопросом на  вопрос
отпарировал м'сэйм.
   - Не...
   - Темны же  твои земли родимые...  -  (Харр хотел было возразить,  что со
светом-то  у  него на родине все в  порядке,  но вовремя промолчал.)  -  Бог
Неявленный уже один раз приходил на  землю,  но признали его всего несколько
человек -  то ли восемь,  то ли девять.  Собрал он их на берегу Бесконечного
Озера,  на горе отвесной,  и  дал им в  руки по кружалу дивному с  окаменьем
незастывшим.  И  начал вещать мудрость свою  неизбывную.  И  чертили они  на
кружалах своих знаки глубокие,  и  каждый знак сразу твердел,  чтоб на  веки
вечные нетленным да  неуязвимым стать.  Три  дня продолжалось их  бдение под
голос божественный,  и  когда исписали они  кружала свои  до  самой середки,
обращая их посолонь, удалился бог, чтоб снова стать Неявленным...
   - И  кружала те  -  у  тебя?  -  Харр  подался вперед,  чуть с  кресла не
свалился.
   - Боговы споспешники, погоревав о краткости явления дивного, - продолжал,
точно не слыша вопроса,  рассказчик,  - решили сравнить написанное. Но, к их
безмерному удивлению,  оказалось,  что все они писали,  а значит, и слышали,
совершенно разное!  Один  о  сотворении мира,  другой  о  заветах нерушимых,
третий о следующем пришествии...  И впали они в смуту: каждый утверждал, что
только  он  один  прав,  только  он  слышал голос  истинный,  а  другим было
ниспослано искушение неправдой.  Дошло у  них и  до  побоища,  и  забили они
половину из себя насмерть, поскольку один, Зверилой именуемый, был настоящим
великаном и  притом лютости неописуемой -  он у  других кружала отнимал и  с
горы  в  озеро  скидывал.  Тогда  осерчали  остальные  и,  соединив  усилия,
навалились на Зверилу и отобрали его кружало,  отправив вслед за остальными.
Бог,  такое  непотребство видя,  разгневался и  наслал на  ту  гору  молнию,
расколол  вершину  горы,  нечестивых споспешников своих  в  воду  опрокинул,
кружала, что на дне лежали, осколками камня засыпал...
   "Е-мое,  -  чуть опять не выразился вслух менестрель,  -  и  у  этого ума
оказалось не больше!"
   - Но  Зверила,   в  воде  очутившись,   -  продолжал  свое  повествование
всезнающий обережник,  - сразу опамятовался и, кто еще жив был, тех на берег
вытащил.  Повинились они перед Неявленным и  решили записать,  что в  памяти
удержалось.  Писали  уже  на  простых листах  болотных,  что  упустили,  что
переврали -  неведомо.  Но  Зверила за подвиг свой был святым объявлен,  тем
более что и  скончался он  мученически,  подавившись блинами,  потому как за
рассказы его  небывалые его  в  любом доме  кормили как  на  убой.  -  (Харр
сглотнул слюну,  вспомнив про  собственный постный рацион.)  -  А  листы  те
сложили в одну книгу и нарекли Святыми Письменами или "Длением Дней".
   - И это "Дление Дней" у тебя имеется? - не успокаивался Харр.
   - Народ мудрость утратил,  грамотных нынче -  раз, два и обчелся. А кто и
знает искусство кружал,  то  все  равно хоть что-нибудь,  да  переврет...  -
М'сэйм снова ушел от прямого ответа.
   - Ну и строфион с тобой,  не хочешь - не говори, - рассердился Харр - Про
Зверилу ты  меня байкой уже  потешил,  а  заветы у  меня и  свои собственные
имеются.
   - Ложные, - отчеканил, как отрезал, м'сэйм.
   - Это почему же?  Вот вы  даже скотину не  убиваете;  шкура нужна,  так я
видел -  в загоне без воды-питья держите, пока сама не сдохнет. Так и у меня
правило - не убивать. Без крайней надобности, естественно.
   - Вот видишь! - назидательно изрек обережник. - Не отними у другого жизни
ни-ког-да. Ни у какой твари. Мой завет полнее твоего.
   - Ага, а ежели это зверь лютый, который дитя малое под себя подмял?
   - Значит, на то воля Неявленного.
   - А по мне,  кто на то глядеть будет,  сложа руки,  сам хуже зверя. Ну да
пес с ним, с младенчиком, - ежели ты не чадолюбив, то тебе действительно все
равно.  Одним больше, одним меньше... Но вот тебе другая задачка: ты, ты сам
- ты один сможешь узнать своего Неявленного.  А  на тебя три злодея напали -
должен я за тебя вступиться или погибай себе на здоровье? Но ведь тогда твой
бог так неузнанным и останется,  а затем беда падет на весь род людской. Кто
в той напасти повинен будет? Ты? Я? Бог?
   М'сэйм вроде  должен был  бы  разозлиться,  но  его  лицо  опять осталось
бесстрастным, он только вполголоса заметил:
   - А я в тебе не ошибся...
   - Кстати,  - Харр уже не мог сдержать взятый разбег, - а что приключилось
в прошлый раз, когда твой Неявленный так и убрался несолоно хлебавши?
   И снова обережник не разгневался, а проговорил вполголоса:
   - Ты вроде бы себя за знатного человека выдаешь... Рыцаря... Что-то говор
твой для именитого странника слишком прост.
   - С  кем поведешься!  На дорогах-то все больше быдло попадается.  Так что
там насчет мора и глада?
   - Был и мор, был и глад. В одном стане богатом амантишка завелся чересчур
шустрый  -  двух  других  придушил,  единолично править стал.  Своего  стана
показалось мало  -  подался  к  соседям;  окольное быдло,  как  ты  изволишь
выражаться,   рассудило,  что  если  ими  править  будет  амант,  богатством
славящийся,  то и  их стан так же богатеть будет.  Улестили стражу,  открыли
ворота...  Стал амант уже двум становищам голова. Не дурак был, смекнул, что
в открытые ворота легче входить,  чем запертые боем бить;  объявил, что всем
подным платить теперь вдвое меньше.  Сам-то  не  внакладе -  вся  подать ему
одному.  Тут уж  все окрестные поселения как вскипели -  своих бьют,  чужого
призывают.  Он и двинулся.  В дальних-то станах успели спохватиться,  страну
всю в один заслон объединили,  навстречу выставились...  Неизвестно,  кто бы
кого,    только   на    оставленные   без    воинов   поселения   сразу   же
лесовики-подкоряжники навалились,  даже озерные с  островов приплыли,  И что
тут началось...  Не понять было,  кто с  кем воюет,  все разграблялось,  кто
поболее урвал,  с  добычей обратно в лес подавался.  Тут тебе и твой мор,  и
твой глад начался.  Все богов своих позабыли,  дела-ремесла побросали; детей
рожать,  и  тех перестали.  На  этой вот горе храм стоял,  сохранялся в  нем
полный список "Дления Дней"... Все погибло.
   - Но не навечно же!
   - Не  то  теперь.  Народишко  серый,  старинный  язык  возвышенный и  тот
позабыл.  Как  жизнь налаживаться начала,  все аманты окрестные собрались на
Тридевятное  Судбище  и  порешили:  никогда  более  уставленного порядка  не
менять,  двум  амантам  за  третьим  следить,  каждому  становому  жителю  и
простолюду окольному своего бога  иметь;  кто  без  бога  -  не  человек,  а
скотская сыть. Кто закон сей нарушит, Девятному Судбищу подлежит.
   Харр невольно покачал головой - детишки, детишки, славные вы мои лучники,
надо бы  до вас добраться,  пока вы беды не натворили...  Ну да теперь ему у
м'сэймов задерживаться незачем.  Пока до Зелогривья добредет,  уж и папашей,
поди, станет. Дважды притом. Так что пора.
   - Что-то не так?  -  быстро спросил обережник,  зорко следивший за каждым
движением своего собеседника.
   - Да вот мне подумалось,  что по этому-то закону аманты не слишком должны
обрадоваться, ежели ваш Неявленный снова на землю ступит. Он ведь будет един
для всех, а аманты, сам говоришь, пуще смерти теперь боятся единой власти.
   - Людская власть -  над телом,  богова -  над сердцем,  - строго возразил
м'сэйм.  - Не путай. В "Длении Дней" сказано, что Неявленный почитает власть
амантову непреложной и вечной, но сам он владычествует всем сущим.
   - Не понял, - сказал Харр.
   - Тупой ты,  однако.  Аманты всеми делами становыми распоряжаются; бог же
единый требует, чтобы дела эти были праведны.
   - А если - нет?
   - Покарает.
   - Выходит, он выше всех амантов, выше Тридевятного Судбища?
   - Так было, так есть и так будет.
   - Ну так хрен они это потерпят!
   Обережник   резко   наклонился  вперед,   глаза   его   снова   сверкнули
металлическим оружейным отблеском:
   - А  ты  знаешь,  сколько  тут  у  меня  в  Предвестной Долине  собралось
м'сэймов?   И   каждый  день  прибывают  все  новые  и  новые.   Как  только
Неявленный...
   - Вот именно:  как только, - перебил его Харр. - А ты не боишься, что это
самое "как только" наступит не завтра?  И не через день?  И не через год?  А
людишки  все  прибывают,  их  занять  нужно,  безделье -  оно  смутные мысли
порождает...
   - Чтоб жилье справить да прокорм достать,  и все это голыми руками - нет,
на безделье сетовать не придется.
   - Ах,  вот почему ты им железа в руки не даешь. Мудро. Да, тогда с руками
бездельными мороки нет. Другая беда: помирать они начнут. И не просто так, а
в надежде своей обманутой. Ждали-ждали, да так и не дождались. А взамен что?
Тюря зерновая да бормотун косноязычный на закате.  Смотри, побегут вспять, и
это уже бесповоротно.  Одно дело - не чтить Неявленного вовсе; совсем другое
- сперва поверить, а потом веру эту утратить. Смекаешь? Вера - как костерок:
подкармливать надо.
   - Вот потому...  -  голос молодого м'сэйма зазвенел, сам он распрямился и
подался вперед,  точно хотел сорваться с  места -  но  овладел собой,  слова
снова  зазвучали сухо  и  бесстрастно,  точно стук  деревянных ложек.  -  Ты
спрашивал меня  о  кружалах  окаменных,  о  том,  что  уцелело  из  списков,
сделанных много позднее с болотных листов Звериловой братии.  Так вот:  все,
что сохранилось,  - здесь, у меня. Насколько я понимаю, это - половина того,
что со звуков гласа божественного было написано.
   - А найти остатнее возможно?
   - Нет. И времени - в обрез.
   - И намеков никаких, что там сказывалось?
   - Это известно.  И не кому-нибудь,  а самому Звериле-Великосвятному божий
глас  поведал,  какова награда праведникам после смерти.  Попадут-де  они  в
застолье изобильное и бесконечное, будут слушать рокотаны сладкозвучные... И
узрят они бога...
   - В каком это образе, интересно?
   - Сказал же я -  нет про то записей,  а пустым словам верить нельзя:  все
переврано. Кто про пир городит, кто про озера с островами плавучими, кто про
сады висячие... И все врут нескладно, незавлекательно.
   - А ты чего хочешь?
   - Мне известно доподлинно - певец ты и придумщик, охмуряющий народ своими
песнями да  небывальщинами (и  откуда это он  узнал?  Здесь,  в  Предвестной
Долине,  Харр об  этом и  словом не  заикнулся!).  Так вот:  сложи мне песнь
доселе  неслыханную  о  блаженстве  вечном,  что  ждет  каждого  праведника,
верующего в  приход Неявленного.  О  дарах  несметных,  ему  уготованных;  о
дворцах  окамененных,  для  них  распахнутых,  о  воле  безошейной,  телесам
дарованной, о девах полногубых, неперепоясанных...
   - Хм... - недоверчиво произнес Харр.
   - И о девах тоже -  там,  за смертной чертой,  все можно. Ты слушай меня!
Сложишь песнь яркую,  как семь радуг,  друг на  дружку наложенных,  и  такую
призывную, чтобы каждый мой м'сэйм за блаженство это обещанное послесмертное
добровольно бросался бы  хоть на  меч,  хоть в  костер.  Я  дам тебе рокотан
чудозвучный,  будешь петь  ты  на  каждом холме,  а  когда  ступит на  землю
Неявленный,  мы предстанем пред ним -  я  первый,  а ты -  второй.  Из толпы
великой - второй! И еще я скажу тебе... - голос м'сэйма понизился до шепота,
хотя  кто  мог  услышать  -  любое  слово  так  и  оставалось  погребенным в
подземелье этом подгорном. - И еще на листах тех значится: недолги будут дни
бога единого на земле нашей.  Ты про это не пой,  этого не надобно... Только
после ухода его останутся боговы споспешники,  слава о  коих пребудет уже до
скончания рода людского. И первым среди них буду я! Ты - вторым.
   Ну  вот  теперь действительно было  сказано все.  И  пора  было смазывать
пятки. А то ведь и вправду будут водить его, точно зверя ручного на цепочке,
от  холма  к  холму,  а  он  ежевечерне будет  врать им  про  долю  лакомую,
загробную,
   А  ведь  на  Тихри  родимой каждый  ребенок знает:  после  смерти ледяные
просторы,  где  лишь темень и  безмолвие...  Он  глубоко вдохнул нездоровый,
промозглый воздух,  прямо-таки  осязаемо ощутил едкое  отвращение ко  всякой
лжи.
   - Вот что я скажу тебе,  ты,  первый споспешник Неявленного, - проговорил
менестрель снисходительно. - Может, и невдомек тебе, но песни ведь по заказу
не пекут.  Чать,  не мясной пирог.  Чтобы песнь сложить,  надо знак получить
нежданный:  то ли закатный луч, то ли приветный взгляд... иной раз мужичонка
проползет толстопузенький, в дымину полосатую пьяненький, - на него глядючи,
припевка застольная сама с языка соскакивает. Так вот. Есть у меня на родной
дороге пословица:  сколько девка огурчиком ни балуется, а без мужика дите не
родится. Понял?
   По  окаменелому лицу молодого м'сэйма Харр прочитал,  что  тот  ничего не
понял.  Ну что с него возьмешь -  тупой, видно, за всю свою жизнь двух строк
складных да  напевных не  сложил,  тем  более что на  этой убогой землишке и
петь-то одним амантам дозволено.
   - Ты  прости,  я  тебя обнадежить понапрасну не  хотел.  Вот ежели бы мне
видение  какое  нежданно  случилось,   или   знамение,   или  самого  твоего
Неявленного я повстречал -  может,  тогда...  Между прочим, когда он явится,
его Неявленным уже и называть-то будет как-то несоответственно. Об этом тоже
в листах болотных и намека нет?
   - Когда  он  придет,  имя  ему  будет  -  Осиянный,  -  сухо  и  надменно
проинформировал его м'сэйм.  -  Ежели переложить его со  старинного языка на
наш говор.  Но ты наболтал слишком много лишнего,  а  прямого ответа не дал:
согласен ты или нет?
   Харр устремил на него тоскливый взгляд:
   - Нет, человече, нет. Я - птица лесная: в неволе не пою и не размножаюсь.
Так и  передай своему Наивершему,  ежели ты не от себя говорил,  а им послан
был. И пойду я.
   Впервые за  всю  беседу обережник дернул углом  суховатого рта  -  видно,
такая уж у него была улыбка.
   - А ты все-таки глупее,  чем я полагал. Не понял, что я и есть Наиверший.
Что ж, ступай.
   Харр виновато развел руками -  разочаровал,  мол, так не обессудь. Насчет
Наивершего он  давно догадывался,  но  виду  не  подавал,  чтобы не  портить
иллюзорного равенства в беседе. Поднялся.
   - Только подай мне мой пояс, - как бы мимоходом бросил Наиверший.
   Харр  сделал несколько шагов  вперед,  наклонился,  скрывая усмешку;  ох,
Наиверший,  напрасно ты меня за полудурка держишь. Сидишь вроде бы спокойно,
а   ноги  выдают,   ишь  как  икры-то  напряглись.   Не  отпустишь  ты  меня
подобру-поздорову,  слишком много меж  нами  наговорено.  А  обрадовался-то,
обрадовался!  На м'сэймах своих дрессированных силушку не покажешь, кулаками
не помахаешь -  нельзя,  рожу постную надо блюсти;  а со мной вот поиграться
вздумал.  Только не  все ты про меня слыхал -  видно,  не знаешь,  что такое
строфионий удар...
   Он  распрямился,  держа в  руках шершавую змеиную кожу,  и  в  тот же миг
Наиверший сунул руку под кресло и  вроде бы  схватился за  какую-то  палку -
этого  Харр  уже  разглядеть  не  успел,   потому  что  пол  под  ним  вдруг
расступился,  и последнее,  что он заметил, был голубоватый мерцающий обруч,
засиявший у м'сэйма над головой.

   XI. Назад и выше

   Харр прерывисто,  всхрапывая,  потянул в себя воздух -  ну и вонища,  вот
откуда,  значит,  смердело.  Потянулся к виску,  где мозжила глухая боль,  -
шишки пока не было,  значит,  без памяти он пробыл совсем недолго. Тихонечко
приподнял ресницы.
   Белесая  вогнутая  стенка.  Колодец,  значит.  Серое  окаменье  прорезано
длинными трещинами,  но и они замазаны гладко,  хоть и разными цветами,  - с
одного взгляда ясно, что даже ногтям не за что уцепиться. Глубина...
   Он  слегка приподнял голову и  увидел носки  сапог,  выступающие за  срез
колодца. И м'сэйма, в выжидательной позе замершего на самом краю. Если резко
выпрямиться,  подпрыгнуть...  Все равно не достать.  Пожалуй,  на длину меча
высоты не хватит.  Что же еще?  Думай, менестрель, думай... Убивать тут не в
обычае,  но почему бы им не пустить к нему змейку вороную -  пусть, мол, гад
подкормится. Вот и пояс чешуйчатый рядом валяется, на земле неокамененной. А
странная землица-то в буграх твердокаменных да трещинах узких. Нет, не о том
надо  думать,  промелькнула же  какая-то  шалая  мысль,  когда пояс  змеиный
увидел...
   - Очухался, - донесся голос сверху.
   Думай, менестрель, думай.
   - Ты  сам,  я  вижу,  не больно-то по-господски выражаешься,  -  негромко
заметил Харр, чтобы протянуть время.
   - Сам говорил - с кем поведешься... Ну как, решения не переменил?
   - Думаю.
   А  что думать?  Теперь,  сложи он хоть дюжину песен,  отсюда его живым не
выпустят.  Первому второй не нужен, второй слишком близко к его спине стоять
будет.
   Лампа,  висящая  точно  над  серединой  колодца,  освещала  смуглое  лицо
верховного м'сэйма,  и он щурился,  отчего уголки его глаз,  приподнятые над
скулами, еще выше взлетали к вискам.
   - Долго лапу-то не соси,  -  посоветовал он чуть ли не дружески,  -  а то
скоро  первый весенний гром  прогремит.  Видал  камень на  вершине холма?  А
копье, из него торчащее, приметил?
   Харр не отвечал -  непонятно было, к чему все это Наиверший рассказывает,
а ему надо было думать, не отвлекаясь.
   - Нелюбо железо Неявленному, нелюбо. А чтобы м'сэймы мои убедились в этом
воочию,  повелел я всем на погляд эту железину водрузить.  И -  хочешь верь,
хочешь не  верь,  -  но  все молнии,  что Неявленный,  на грехи человеческие
гневаясь, из туч мечет, прямехонько в копье это железное въяриваются.
   Ох  и  не  хочет пошевеливаться головушка ушибленная!  Ведь  мелькнуло же
что-то  при  виде пояса змеиного...  А  тут  еще  м'сэйм мозги пудрит своими
байками...
   - Да ты меня слышишь? - обеспокоился вдруг Наиверший.
   - Слышу,  слышу. Валяй, трави дальше (мне думать надо, думать...). Только
кинул бы сюда соломки, больно жестко тут.
   - А это земля оплавленная,  - как-то радостно проинформировал его м'сэйм.
- Не сказал я  тебе,  что лампа-то висит на конце копья того.  И прямехонько
над тобою.  Саму светильню я, конечно, сниму, память все-таки о доме. Но как
гроза подойдет -  не взыщи:  первая же молния по копью скользнет вниз и -  в
тебя. Мы никого не убиваем, рыцарь ты мой певчий, то гнев божественный.
   Певчий рыцарь...  И это ему,  оказывается,  ведомо.  Все уступы