Вот уж не думал,  не гадал,  что
кто-нибудь его  байки записывать будет!  На  Тихри мастерство такое доступно
было лишь солнцезаконникам да  князьям -  и  то не каждому.  А  тут -  девка
простая...
   - Ну и что ты сейчас записала? - поинтересовался он.
   - Я записала: не убивай.
   - Хм-м-м!.. - озадаченно протянул он. - И всего-то?
   - Но  ты  ведь  только  начал  рассказывать,   господин  мой.   Мы  вечор
остановились на том, что в земле твоей родной было много богов, а потом стал
один. А в чужих землях как?
   Ну, положим, вчера они остановились не на этом, но она разумно поступила,
что  не  припомнила при  Махиде,  что он  чуть было не  отдал ей  чужеземные
стекляшки.
   - Широка вода на  последней земле,  где  мне  быть довелось,  -  напевным
речитативом  завел  он,   чтобы  не   дать   возможность  Мади  вернуться  к
воспоминаниям о злосчастном ожерелье, - и плавает в той воде остров великий,
на котором уместились и горы,  и болота, и замки-дворцы высоты невиданной, и
король там правит могучий и  сыновьями богатый,  да еще и  в  придачу у него
дочь непокорная...
   Махида насыпала перед ним  горку сушеных ягод и  пристроилась на  краешке
постели, вполуха прислушиваясь к неутихающему шороху дождя; Мади же, опустив
на колени ободок с натянутым листом,  так и замерла, приоткрыв по-детски еще
припухлые губы.  Нецелованные,  поди. А его понесло по всегдашнему обычаю, и
он,   поплевывая  мелкие  косточки  в  кулак,  принялся  красочно  описывать
(впрочем,  не очень и  привирая) и  Величайший-Из-Островов,  и  затерянные в
морской  дали,  тянущиеся друг  за  другом,  как  утята,  мелкие  островки с
разрисованным корольком-колдуном, и о древних пяти богах, на великом острове
уже позабытых ради единого, страшного бога, имя которому было Крэг. Странный
это  был бог,  иначе почему же  королевская дочь Сэниа ненавидела его люто и
беспощадно;  эта ненависть и мешала ему расспросить о злом боге поподробнее.
По  обрывкам разговоров он  только понял,  что  бог-Крэг  летуч,  всеведущ и
мстителен.
   Между тем незаметно подкрался вечер,  дождевые сумерки заползли в хижину,
и только красноватые пятна углей рдели во дворе под навесом.
   - И что за дурни на том острову обитали,  - проговорила Махида, подымаясь
и похрустывая косточками. - Были у них боги как боги, так нет же - променяли
на одного злыдня. И зачем?
   - То мне неведомо,  - нахмурился Харр, не любивший, чтобы его припирали к
стенке.  -  Может, это судьба любой земли - чтобы рано или поздно всех своих
богов оптом на одного-единого поменять.
   И  снова острая косточка заскользила по натянутому листу,  но теперь Харр
безошибочно мог бы сказать, что там записала малышка Мади. Впрочем, это его,
нисколько не волновало -  он твердо знал,  что:  ни единой бабе,  ни в какой
земле, и ми в коем разе ни на малую толику не изменить существующего мира.
   - Кончала бы ты писульки разводить да топала домой,  - проворчала Махида,
- а то скоро и лихая звезда взойдет.
   - Ой, и вправду...
   Но Харру такая бесцеремонность пришлась не по душе.
   - Брось,  посиди  еще!  Или  ты  вправду звезды  далекой боишься?  А  еще
разумница. Плюнь ты на нее!
   Мади поглядела на него совершенно серьезно:
   - Так ведь не долетит...
   Он прыснул в кулак - поверила, дуреха.
   - А  вот  гляди!  -  он  привстал на  постели (во  сладкая жизнь -  так и
провалялся весь  день  без  порток!)  и,  почти не  целясь,  смачно плюнул в
дверной проем.  В хорошую погоду посовестился бы,  а сейчас все равно было -
дождь смоет.
   Но Мади уже захлопотала,  складывая письменные принадлежности в  мешочек,
благодарно поклонилась и выпорхнула под дождь, зябко вздрогнув на пороге.
   - Что там в кувшине?  - спросил Харр, чутко прислушиваясь к себе: рад или
нет, что теперь они с Махидой только вдвоем?
   - Половина! - отозвалась Махида, встряхивая кувшин.
   Тогда ничего. Жить можно.
   И все-таки ночью, промеж утех, спросил как бы невзначай:
   - Ну а что там, куда ручей ваш течет?
   - А то же самое,  -  сонно отозвалась разомлевшая лапушка. - Низовой стан
там,  совсем как у  нас,  только стены лиловые да  трава вокруг в  человечий
рост.
   - А подале?
   - Трава  там  сухая.  Да  холмы.  Зверь  там  падальник водится.  М'сэймы
обитают. Тоскливо там.
   - А еще дальше?
   - Чего ж еще?  Новое многоступенье,  вверх. Станы малые, как у нас. Спать
давай, притомил ты меня, жаркий мой.
   Вот обратного сказать было нельзя, и Харр маялся бессонно, глядя вверх, в
ночную темень.  Дождь не  утихал,  но  и  не  убаюкивал.  Он  поднял руку  с
растопыренными пальцами и ни с того ни с сего загадал, что ежели усядется на
палец пирль,  то будет ему удача нежданная. И тут же ощутил мизинцем легкое,
щекотливое прикосновение.
   - Посветила бы, - шепнул он более в шутку, чем всерьез.
   Голубой огонек затеплился и, попыхивая, стал разгораться все сильнее, как
всегда,  одеваясь туманным мерцающим облачком.  Он  даже испугался -  увидит
Махида,  еще невесть что подумает.  Но лапушка,  всласть ублаженная,  только
всхрапывала, как добрый рогат в упряжке.
   - А ну,  еще трое сюда,  и всем святить, - шепнул он, и тут же все четыре
пальца его поднятой руки оказались увенчанными разноцветными светляками.
   - Ну, будет вам, отдыхайте, - велел он так, словно это были и не муракиши
летучие, а послушные смерды. А они и послушались, угасли и неощутимо исчезли
в темноте.
   Утром, еще не открывая глаз и впадая в тоску от неугомонного дождичка, он
твердо решил, что это ему только приснилось.
   Полдня он точил меч,  придирчиво оглядывал сапоги и одежу -  не случилось
ли  порухи.  Нет,  к  сапогам вообще не  липло ни  грязинки (и  где это Мади
пятнышко зелени приметила?),  а  точило у  Махиды было хуже некуда,  так что
затею с мечом пришлось бросить.  Ему не давали покоя слова стенового аманта,
велевшего приходить на другой день.  Он,  естественно,  не пошел, и вовсе не
из-за дождя,  а чтобы не получилось,  что ему свистнули - он и побежал. Чай,
не смерд.  И не этот...  как тут у них...  в ошейничке.  Надо было переждать
день-другой,  а потом заявиться гуляючи, с сытым форсом. Но в дождь гулять -
это уж точно иметь глупый вид.
   Не складывалось.
   Так  что когда прибежала Мадинька,  как всегда,  босичком -  дед,  видно,
крепко приучил обувку беречь, - то даже не обрадовался, а скривился:
   - Что,  опять будешь тянуть из  меня жилы или сама что-нибудь веселенькое
расскажешь?
   Она  уселась  на  привычное место  на  порожке и,  обтирая розовые ступни
ветошкой, торопливо заговорила:
   - А казни-то не было! Под дождем ничто нельзя зеленить, вода смоет. Вот и
порешили аманты наши его в Двоеручный стан сплавить.
   - Зачем?  -  уныло поинтересовался Харр,  хотя ему,  в общем-то, было все
равно.
   - То есть как - зачем? - поразилась Мади. - В прорву его сбросят.
   - Обратно же - зачем?
   - Затем,  что он убивец!  - рассвирепела Махида, не уловившая, что он над
ними потешается.  - Или твой бог такой жалостливый, что и выродка-насильника
казнить не разрешает?
   - Ох,  девки,  девки!  Я же просил -  расскажите веселенькое.  И так этот
дождь тоску навел, дальше некуда.
   Сам же  про себя решил,  что в  байке про доброго бога у  него что-то  не
свелось,  концы с  концами не сошлись.  Додумать надо будет в дороге;  когда
отсюда тронется:  когда шагаешь,  мысли так друг за дружкою и текут,  иногда
сам удивляешься, мудрее, чем у сибиллы.
   - Прости,  господин мой.  -  Мади искренне опечалилась.  - Неуместны были
слова мои. Только что в такой ливень-дождь может быть веселого?
   - Это еще не ливень...  - задумчиво протянул Харр, припоминая дикие бури,
какие,  бывало,  заставали его вдали от жилья.  -  Так себе дождичек, морось
слякотная.
   - Это по нашу сторону от верхнего леса,  -  возразила Мади.  -  А вот над
озером,  говорят,  третий день льет как  из  ведра,  все берега затопило.  В
заозерном лесу,  что  Лишайным прозывается,  корни  деревьев подмывает,  они
валятся и  люд  лесной давят.  Зверье из  нор  повылезало,  опять  же  людей
задирает.
   - А что, в лесах тоже люди живут?
   - Да не люди это,  -  опять вмешалась Махида,  - сволочь-беглая. Так им и
надо. От работы бегут, ленятся.
   - От податей, - робко поправила ее Мади.
   - Все едино!  Мы, значит, вертись целый день, исходи седьмым потом, а они
грибочки да ягодки собирают!
   - Ладно тебе, труженица, - примирительно проговорил Харр. - Ты-то тоже не
днями вертишься...
   - Днем-то все легше, - со знанием дела возразила Махида.
   Он  хотел было легонечко дать ей по шее,  чтобы не очень распространялась
при маленьких,  но  было лень.  К  тому же  ему вдруг пришла на  ум странная
мысль:  ведь он  сам -  тот же  беглый.  Только умело притворяющийся знатным
рыцарем.  Впрочем,  на этой земле с  его притворства мало проку,  потому как
здесь о рыцарях слыхом не слыхали.  И добро еще, что эти девчонки от него не
шарахаются.
   - А что, эти людишки лесные не шастают в город, не озоруют?
   - Бывало и  такое,  что подкоряжные в  орду собьются и  какой-нибудь стан
дочиста  разграбят,   -   вздохнула  Махида,   вспомнившая,  что  ее  хибара
расположена не внутри городских стен.  - Только вряд ли они к нам пожалуют -
и  поближе к  ним  становища имеются,  и  дорога с  верхнего уступа длинна -
стражи заметят.  Да и  стеновой амант уже успел лихолетцев набрать в  помощь
страже своей.  Выдал им  щиты да деньги кормовые,  а  ежели до дела дойдет -
каждый по храбрости еще и ножевые получит.
   - А из кого их набирают-то?
   - Да из тех же подкоряжных,  кому в лесу сидеть уж невмоготу. Из соседних
становищ бегут,  особливо перед Белопушьем.  А  чаще те  из  м'сэймов,  кому
постная жизнь поперек горла.
   - А это еще что за звери?
   - Да просто с нашей верой несогласные.  А так люди как люди.  Только мяса
не едят, на огню не готовят и баб к себе не допускают.
   Вот это уже было интересно -  несогласные с верой. Выходит, не просто так
Мадинька-разумница выспрашивала его  про разных богов.  Но  оказалось,  что,
кроме сказанного,  ничего подробнее о м'сэймах подружки не знали, о холодном
же  дне с  ласковым прозвищем Белопушье поведали охотно:  перед ним запасают
еды,  топлива для очагов и  запираются в  домах наглухо,  потому как летит с
неба холодный прозрачный пух, в стылую воду обращающийся, и последние желтые
листья вместе с ним опадают на землю,  согревая ее; но на верхних ветвях уже
распускаются  первые  клейкие  листочки,   доспевают  орехи,  которым  мороз
нипочем, сохнут-вялятся сладкие скрученные рогуши. А вот в ночь на Белопушье
аманты  собираются за  уставленным яствами  треугольным столом  и  говорят о
своих заботах,  а более всего - о недоимках. Ведь ежели подать скудная, то и
телесы,  живущие при амантовых дворах,  на руку не проворны, силой обделены,
мору-болезни подвержены.  А стало быть,  и стена защитная не подправлена,  и
лес-кормилец от  валежника не  прочищен,  и  мостки над ручьем того и  гляди
падут,  течение запрудят.  А уж о том, какова некормленая стража, и говорить
нечего.
   Так что скупо подать платить - стану не стоять.
   И чтоб не было это пустыми словами, выбирают аманты из всех подных самого
нерадивого,  объявляют его неуправным неслухом -  а дальше уже,  как говорят
солнцезаконники,  "по протоколу". Здесь-то, конечно, людишки умом поскуднее,
чем на Тихри,  так что никто ничего не записывает,  а  просто на другой день
после  Белопушья  является  стража  к  обреченному  несчастливцу,   и  -  по
златоблестким ступеням да прямо в Двоеручье.
   - Там что, два ручья? - поинтересовался Харр.
   - Там  две  руки,  под  которыми  проводят тех,  кто  обречен  на  прорву
ненасытную,  -  пояснила Мади. - Мертвый это город - Двоеручье, его разорили
подкоряжные,  когда Иофф еще  мальцом несмышленым был.  С  тех  пор и  стоят
только те  столбы да  стены,  что златоблестищем покрыты.  Тогда еще не было
обычая  лихолетцев загодя набирать,  вот  стража одна  и  не  справилась,  и
никакие стены не спасли...
   - Ну вот,  -  вздохнул Харр, - опять мы про веселенькое. Ох и тягомотно у
вас тут в дождь, спасу нет. Вот принесла бы ты мне, Мадинька, от деда твоего
какой-нибудь рокотанчик захудалый,  я бы вмиг к нему приловчился, песенок бы
вам напел потешных...
   У Мади глаза снова стали круглыми,  ну прямо как у той птицы белоперой, с
тремя хохлами на голове,  что обитала в Бирюзовом Доле.  Опять что-то не так
брякнул.
   - У нас петь одним амантам дозволяется, - прошептала девушка. - А услышат
- неуправным нарекут, и тогда...
   Понятно.  По  протоколу.  Белая  птица  между  тем  о  чем-то  напомнила.
Бирюзовый Дол...  А ведь гостить-то он там гостил, а хозяев не отблагодарил,
ни разу не спел за праздничным столом. Хотя - были ли там праздники? Нет, не
мирно,  не  весело жилось королевской дочери Сэниа,  недаром его потянуло ее
утешить...
   - Что ты пригорюнился, господин мой Гарпогар? - услышал он нежный голосок
Мади.  -  Али припомнилось,  как ты  певал в  дальних странах,  где побывать
пришлось?
   - Если честно сказать, то совсем наоборот. Вспомнилось мне, что я, невежа
побродяжный,  не  уважил своих хозяев гостеприимных,  не повеселил их песней
разудалой...
   - Ты еще вернешься туда, ты еще порадуешь...
   - А,  много вы, девки, смыслите в чужедальних обычаях! А что ежели там не
ногами по земле ходят,  а на крылатых чудищах под облаками реют, в мгновенье
ока с одного места на другое перескакивают, да и других перекидывают...
   Одним словом,  понесло.  И про прожорливых жавров поведал, и про шкуры их
послушные,  коими  двери  затягивают,  и  про  пеструю  говорящую  птицу,  в
принцессином доме живущую... Но все-таки пуще всего поразил его слушательниц
не   ласковый  гладкобрюхий  Шоео,   не   слуги-коротконожки  железные,   не
талисман-оберег,  струйным огнем  плюющийся,  -  самым невероятным показался
рассказ о  дивном умении перепрыгивать через  загадочное НИЧТО,  после  чего
можно было оказаться за семью горами,  за пятью лесами... Хоть и не любил он
себя на посмешище выставлять,  а  все-таки поведал честно,  как сам пробовал
научиться колдовству,  на его родимой Тихри незнаемому, как представлял себе
это самое НИЧТО чародейное -  уж кому-кому,  а  ему-то было ведомо,  что это
такое.  Когда  князь джасперянский Юрг,  командором прозываемый,  по  началу
знакомства взял его проводником в Железные Горы, над ними уже распростерлась
мертвая ночь. И ежели бы не столб огня, вздымающийся над Адом, - не найти бы
ему дороги в проклятое место.  И не умер он от страха только потому,  что не
пришлось ему выходить из летающего дома, а глядел он сквозь пол прозрачный и
видел жуткую, цепенящую черноту, в которой не может быть и не бывает никакой
жизни.  И когда много погодя сказали ему про заветное НИЧТО, он сразу понял,
что это такое: чернота ночи, одновременно прозрачная и непроницаемая, чуждая
всему живому.  И когда потом он под хохот дружинников пытался прыгнуть через
этот воображаемый колдовской рубеж,  он все делал правильно,  только, видно,
не  дано  было  тихрианским мужам овладеть волшебством иноземным.  Может,  у
сибиллы какого помудренее и получилось бы, а вот у простого странника - нет.
   Впрочем, у всего люда, на островах королька Алэла обитающего, тоже ничего
не получалось.  А ведь пробовали, поди. И никакой за собой обиды не держали,
что бесталанны.  Жили дружно, весело, родителей чтили, а те за то были щедры
и ласковы...
   Тут уж пришлось все семейство Алэлово описать.  И  дом его,  на дворец не
похожий,  но  чудно  расписанный цветами  да  узорами радостными.  И  сад  с
разноцветными  чашечками,  из  которых  высовывались  тугие  ножки  тычинок,
увенчанные пушистыми шариками пыльцовой красочки.
   А  вот мона Сэниа,  хоть и  могла слетать хоть прямо на  солнышко жаркое,
хоть на луну блескучую,  счастья не ведала,  похоже.  Хоть и  с  лица была -
краше утра росистого, не в пример дочкам алэловым, жабкам губастеньким.
   - Отчего  ж  несправедливость  такая?   -   задумчиво  проговорила  Мади,
поглаживая пухлую нижнюю губку костяной палочкой,  с  которой она  теперь не
расставалась во все время Харровых рассказов.  -  Может,  это злыдень-бог на
нее такую напасть наслал по окаянству своему?
   Харр  угрюмо  уставился  в  земляной  пол.  Ощущение  несправедливости не
покидало его  каждый раз,  когда  он  вспоминал о  строптивой дочери короля,
имени которого он даже и  не знал.  Только несправедливость эта относилась к
нему самому.  А  уж  королевна -  та  злосчастна была исключительно по нраву
своему дурному, строптивому.
   - А  поделом ей,  -  в сердцах проговорил он,  поматывая головой,  словно
отгоняя от себя видение прекрасной и своенравной девы джасперянской.  - Жила
бы во дворце отцовском в  послушании и радушии,  как дочки алэловы живут,  -
вот и была бы бедами непомрачима. Кто без матери да отца вырос, тот только и
знает,  сколь дорога родительская ласка.  Грех от  нее убегать,  грех за нее
добром не платить...
   И опять заскользила по зеленому листу костяная палочка.

   IV. Охота пуще неволи

   А назавтра Мади совсем не пришла.  Махида,  принявшаяся за дело -  решила
гостю  своему кольчужку лыковую сплесть,  чтобы  потом  прикупить зеленища и
сделать ее неуязвимой, - только пожала плечами: и что себе кровь портить, ну
не пришла, так, верно, старой ейный костьми занемог по сырости непроходящей.
Трет,  поди, ему спину шкуркой полосатой от зверя вонючего... ай не потереть
ли и господину ласковому Гарпогару чего он изволит?
   Но господин ласковый изволил пойти прогуляться.  Видать,  в  земле евоной
принято так  -  под  дождиком гулять.  Ну  прямо как зверь-бл„в,  что дождик
обожает.  Вот и  сапоги свои белые,  бухалы огромадные,  натянул...  Но  тут
шваркнула в сторону занавеска входная, на пороге страж амантов:
   - Государь амант спрашивает,  почему это  странник иноземный до  сих  пор
прийти не изволит?
   Харр выпрямился во весь свой изрядный - по здешним меркам - рост, оглядел
гонца с  макушки до  пят.  Непонятно было одно:  что  это -  приглашение или
приказ? Морда у гонца была непроницаема, как его собственный щит.
   - Передай  государю своему  аманту,  что  благодарю за  честь  и  буду  к
вечерней трапезе.
   Страж  поклониться не  удосужился,  развернулся и,  не  прикрыв за  собою
входа, исчез в поредевшем дождичке.
   - Может, к вечеру утихнет, - оправдывающимся топом пояснил Харр.
   Махида тревожно заерзала широким задом  по  меховой подушке,  на  которой
сидела, поджав ноги:
   - Не гневил бы ты аманта, норов у него - у-у-у!
   - Поглядим и на норов.
   Однако собрался чуть  поранее,  благо  и  дождь наконец утих,  и  в  небе
означились меж туч зеленовато-голубые, как морская вода, промоины. До загона
с одиноким зверем-бл„вом,  блаженно мокнущим в неглубокой луже,  он добрался
без затруднений;  теперь же предстояло угадать,  куда направиться, чтобы дом
стенового аманта отыскать. Но долго думать не пришлось - бесцеремонный тычок
в спину заставил его резко обернуться.
   - Иди за  мной!  -  приказал страж -  то  ли тот же самый,  то ли другой,
неясно: все они для Харра были на одно лицо.
   Он решил на ссору не нарываться,  а вперевалку,  с демонстративной ленцой
двинулся следом.  Дом,  куда они направлялись,  оказался тут же - сам мог бы
догадаться,  самый  широкий по  переду,  а  ввысь три  уровня резных окошек,
только все по здешнему обычаю зеленью заслонены,  на двух верхних этажах - в
кадках.  Страж прошел меж двух крайних столбов и канул в густую листву. Харр
медлить не стал;  конечно,  схватить тут было бы плевым делом,  только зачем
аманту его  хватать?  Смело  двинулся вперед.  Маленькая ручка высунулась из
боковой завесы -  вроде зелень была уже не живая, а тряпочная - и, дернув за
полу,  как бы  пригласила следовать за  собой.  Харр пригнулся,  проходя под
арочкой,  и  попал в  сводчатый коридор.  Строили по тутошним меркам -  идти
пришлось,