ся  на
первый взгляд хаотичным, ритм (ничего общего с  каратистским  "ичь,  ни,
сан!") Скорее это было похоже на некую сложную программу.
   И она увидела Шар...
   Шар был живой и неживой одновременно. Он  переливался  всеми  цветами
радуги, а внутри,  под  полупрозрачной  оболочкой,  двигалось  и  дышало
что-то живое.
   Она сама. Маленькая девочка посреди зала,  погруженного  в  полумрак,
только  несколько  свечей  роняют  тусклые  отсветы  пламени  на  стены,
покрытые темным бархатом. Неподвижные, будто деревянные статуи, ученики,
сидящие полукругом на скрещенных ногах, вокруг  низкого  подиума.  Голос
гуру, духовного наставника:
   - Тьма и свет, инь и ян - не есть, как  думают  многие,  две  стороны
медали. Это две соседние ступени огромной лестницы. Стоит сделать шаг  -
и ты пересечешь эту границу, не заметив...
   Более тысячи лет назад великий тибетский  йог  Миларепа  Джецюн,  имя
которого означает "Человек в хлопковой одежде", спросил своего  учителя,
Черного ламу  Тхэпанга  Янга:  может  ли  добродетель  существовать  без
порока? И тот ответил: может, если всю жизнь удастся простоять на  одной
ступени, не двигаясь ни вперед, ни назад.  Если  же  между  движением  и
неподвижностью выбрать первое, то придется забыть,  что  есть  на  свете
порок и Добродетель - только две ступени великой лестницы...
   Внутри Шара было  неуютно.  Огромные  тени  мелькали  по  поверхности
вперемежку с отблесками пламени. Потом сквозь них  проступили  очертания
исполинской ладони.
   - Ты видела тело?
   "Чье тело? - испугалась Алёнка. - Мое, что ли? Я вроде не умерла".
   - Тело засыпало лавиной, - ответил незнакомый женский голос.  Низкий,
преисполненный глубокой печали. - Я одна спаслась каким-то чудом...  Мне
страшно, господин.
   "Мне самой страшно, - подумала  Алёнка.  -  Я  боюсь  этой  лестницы:
тьма-свет, тьма-свет. И боюсь, и хочу пройти по ней до  конца:  вдруг  и
правда..."
   Потом женщина исчезла. Алёнка не видела,  куда  та  ушла  и  ушла  ли
вообще. Просто перестала ощущать ее присутствие. Ладонь, охватившая Шар,
уплыла вверх.
   - Он жив, - сказал кто-то. - Главное, он жив.
   Воздух колыхался в неровном  пламени  свечей.  Лилась  тихая  тягучая
музыка - непонятно  откуда,  казалось,  отовсюду  сразу  (динамики  были
установлены хитро и с большим умом).
   - Ты чувствуешь ауру?
   - Я пытаюсь почувствовать, Жрец.
   Мужчина с седыми волосами кивнул, будто в подтверждение своим мыслям.
Он не отрываясь наблюдал за теми, кто находился в зале, через  маленькую
щель в портьере.
   - Только пытаешься... Поэтому ты и здесь, со мной, а не среди них.
   - Не нужно меня дразнить, - хмуро сказал его собеседник. - Вы знаете,
я мало чего пожалел бы, чтобы оказаться там.
   - Для этого нужно совсем немного: ты должен обладать даром...
   - То есть экстрасенсорными способностями? - Он горько  усмехнулся.  -
Лучше скажите, зачем вам именно она. С огнем играете.
   - Для меня это единственный выход. Другой человек не сможет подойти к
Туровскому... А может статься - и к Воронову. Ее будут  искать...  Ну  а
кто кого найдет быстрее - это еще вопрос.
   Они помолчали. Жрец опять приник глазами к щели в портьере.
   - Какая аура у девочки? - тихо спросил второй.
   - Чистая, - ответил Жрец. - Чистая и сильная. Как у ее отца. Ты видел
ее в додзе? .
   - Видел.  Данные  неплохие,  опять  же  бывшая  гимнастка...  Правда,
материал сыроват, но...
   - Справитесь. Сырую глину легче лепить.
   Алёнка не замечала проведенного здесь времени. Она будто окуналась  в
иной  временной  пласт,  где  секунды  растягивались  в  часы,   как   в
замедленном просмотре кинопленки, и где часы прессовались в краткий  миг
- хватило бы только прикрыть глаза и  вновь  открыть  их.  Тренировки  в
додзе - зале для боевых искусств - перемежались с беседами по  восточной
философии и религии,  релаксационными  гимнастиками,  языками  и  многим
другим. Она и не думала уставать. Только однажды, уже ближе  к  лету,  у
нее неожиданно возник повод для огорчения.
   Марина.
   Девочка,  приблизительно  Аленкиного  возраста,  спокойная,   немного
застенчивая, не пропускавшая  ни  одного  занятия...  Было  уже  поздно,
что-то около десяти вечера.  Алёнка,  раскрасневшаяся,  с  растрепанными
волосами, с трудом привела себя в порядок в  раздевалке,  подхватила  на
плечо спортивную сумку и двинулась к выходу.
   Было гулко и пусто. Она хотела выключить свет, но вдруг остановилась.
Посреди зала, выглядевшего  сейчас  нелепо  громадным,  будто  покинутый
всеми вокзал, стояла Марина. Тоненькая, словно тростинка,  она  казалась
крошечной и беззащитной - одна во всем  мире,  во  всей  Вселенной.  Она
подошла к низкой лавочке, стоявшей вдоль стены, присела на нее,  тут  же
встала, зачем-то коснулась рукой гимнастического  каната,  свисавшего  с
потолка, как  громадный  удав.  Алёнка  не  выдержала  и,  поколебавшись
немного, подошла.
   - Ты почему здесь?
   Марина подняла голову. Глаза ее были большими, серыми и печальными.
   - Я уезжаю, - тихо сказала она.
   - Куда?
   Марина не отреагировала. Медленно,  будто  в  зачарованном  сне,  она
подошла к стенке, туда, где на перекладине висел тяжелый кожаный мешок в
виде человека-уродца: массивное круглое туловище, ручки-обрубки,  а  ног
вообще нет. Ткнула его ладонью, вроде бы несильно, без замаха, но мешок,
будто снаряд из пушки, отлетел к стене и закачался на цепи.
   - Жалко, что все закончилось,
   - Тебя родители увозят, да? Вы переезжаете?
   Марина покачала головой.
   - У меня нет родителей. Я из детдома.
   - Из детдома, - повторила Алёнка. - Я и не знала.
   Ей стало грустно. Она представила себе: коридор, серые стены, мрачные
комнаты  с  установленными  в  нескончаемый  ряд  железными   кроватями.
Воспитанники - в  чем-то  одинаковом,  безликом  и  бесполом,  сразу  не
отличишь, мальчик или девочка. Лица у всех печальны и  непроницаемы.  По
свистку - отбой, по свистку - подъем... Впрочем, это, кажется, сцена  из
какого-то фильма про войну. На самом  деле,  возможно,  все  не  так  уж
плохо, но все равно...
   - Почему ты раньше не сказала? Можно, я тебя провожу?
   - Нет, не надо.
   - Мы же подруги!
   - Не надо, - повторила она. - Ты и знать про это не должна, Я  твердо
решила ничего не говорить... А  вот  вырвалось.  Не  расспрашивай  меня,
ладно? Просто посидим вместе.
   Они сели рядышком на узкую и низкую  лавочку.  Сидеть  было  неудобно
(жестко и коленки торчат вверх), но они этого не замечали. Алёнке  жутко
хотелось узнать подробности: как это? куда? зачем? Было очень  непохоже,
чтобы подруга уезжала на неделю или на месяц.  Нет,  Маринка  совершенно
точно знала: они больше не увидятся.
   Она прощалась навсегда.
   Алёнка много  раз  вспоминала  свою  подругу.  Даже  лицом  осунулась
(правда,   ненадолго:   цветущей   юности   длительная   меланхолия   не
свойственна). Что-то было в ней... Что-то, из-за  чего  сразу  выделяешь
человека в толпе - не по  внешнему  признаку,  а  повинуясь  необъснимым
магнитным потокам...  Говорят,  таким  магнетизмом  обладали  многие  из
великих: талант талантом, но  чтобы  тебя  узнавали  -  по  походке,  по
неуловимому жесту, по повороту головы, - нужно уметь покорять людей  (не
в смысле подавлять!) силой своей личности.
   В тихом скверике, через который пролегал обычный  путь  домой  (домой
сегодня никак не хотелось:  грусть  светла,  на  душе  покой,  а  предки
неизвестно  в  каком  настроении,  предполагать  надо  всегда   худшее),
встретился Валерка, верный рыцарь (Рыцарь Печального Образа - с тех пор,
как  Артур  в  красивом  прыжке  снес  башку  тому  "новоруссу"  и   его
"шестерке").
   - Привет.
   - Привет, - равнодушно отозвалась она.
   - С тренировки?
   - С нее.
   Некоторое время они шли молча.
   - Что грустишь так, восходящая звезда мировой гимнастики?
   - Не звезда уже. Бросила.
   - О! И давно? Минут десять?
   - Больше.
   Валерка покрутил головой.
   - Новости, блин. А Алла Федоровна в курсе?
   - Нет еще.
   - Рано или поздно придется сказать. Она-то, бедная, спит и видит тебя
на пьедестале... А сейчас чем занялась?
   - Да тоже, в общем, гимнастикой. Восточной.
   - Ага, - развеселился Валерка. - Дамское кунг-фу.. Знаем, проходили.
   Он весьма забавно попытался изобразить боковой удар ногой, но чуть не
упал. Ну  улыбнись,  взмолился  он  про  себя.  Скажи  что-нибудь,  хоть
подзатыльник дай! В былые времена он подобной вольности не допустил  бы,
разозлился... Несерьезно, конечно, разозлился, а так,  для  виду,  будто
играя свою роль в древ-. ней как мир игре. Сейчас бы и для виду не стал.
   Испокон веков (то есть три  года  с  небольшим)  у  них  был  обычай:
вечером Валерка встречает ее с тренировки, и они идут в "Белый  медведь"
есть мороженое. В зависимости от времени года  мороженое  заменялось  на
кофе с бутербродами. Алёнка решительно плевала  на  диету,  предписанную
гимнасткам, что на фигуру не оказывало ровно никакого воздействия ("не в
кобылу корм" - выражение Аллы Федоровны).
   Теперь гимнастика плавала где-то за бортом, а  обычай  сохранился,  и
они, не сговариваясь, по привычке повернули  к  "стекляшке".  На  первом
этаже  гудел  ресторан,  переливаясь  разноцветными  всполохами,   точно
новогодняя елка, засунутая в аквариум. Валера с Алёнкой поднялись  выше,
в бар, и уселись на высокие кожаные табуреты. Валерка (взрослый уже, как
же!) заказал себе пиво в высокой узкой  жестянке  и  пачку  "Уинс-тона".
Алёнка остановила выбор на большой чашке кофе и бутерброде  с  ветчиной.
Раньше она тоже непременно глотала пиво, хотя не любила горький вкус,  и
с вызовом поглядывала на  Верного  Рыцаря,  а  тот,  изображая  сурового
папахена с пуританскими взглядами, хмурил брови: "Рано тебе еще". -  "Да
ну! В самый раз". - "А я говорю, рано.  Сначала  пиво,  потом  коктейль,
потом водка, и оглянуться не успеешь, а ты уже законченная алкоголичка".
- "Водка? Нет, что ты. Мне только  месяц  как  "торпеду"  вшили  в  одно
место". - "Это в какое?" - "А  сейчас  покажу..."  Обычный  милый  треп,
импровизация на ходу.
   Алёнка сидела молча, меланхолично помешивая  на  дне  чашки  кофейную
гущу. Умела бы гадать - погадала бы на Артура...
   - И английский забросила. Зря я тебя учил?
   - Не ты, а твоя мама.
   - И я тоже!
   - Ты практиковался.
   Инглиш она и не думала бросать. В клубе английский и немецкий входили
в программу обучения; И преподавались, надо сказать, не в пример обычной
школе, где и родной  русский  вызывает  отвращение.  Так  что,  пожалуй,
болтает она теперь получше Валеркиной мамы. Но не хвастать же этим.
   Валерка  шумно  вздохнул,  щелкнул  зажигалкой,  закурил   (чуть   не
закашлялся, бедолага).
   - Муха, что с тобой происходит?
   - Ничего.
   - С предками не поцапалась?
   - Я больше с ними не цапаюсь.  Повзрослела.  У  папки  скоро  отпуск,
уезжает в санаторий. Хочет там поработать как следует.
   - В санатории - работать? - удивился Валерка.
   Алёнка пожала плечами.
   - Такой уж он... Весь. Нам с тобой не понять.
   - Ты с ним?
   - Нет, я еду в спортивный лагерь.
   - А со мной не надо было посоветоваться? - возмутился он.
   - А ты мог бы мне запретить?
   - Нет, конечно. Просто...
   Алёнка отключилась. На ум опять пришел Артур. Она чувствовала то, что
чувствуют все - рано или поздно, с радостью и  тревогой:  что-то  будет?
Почему один человек -  один-единственный  -  дороже  тебе,  чем  друзья,
родители, сама жизнь... Если бы он вдруг не разрешил ей ехать -  она  бы
тут же отказалась, хотя и хотела до умопомрачения.
   Она украдкой взглянула на Валеру. Да, да. Росли вместе...  Английским
занимались. Может быть, как раз из-за этого она и не чувствовала к  нему
ничего - ничего такого... Мальчик с  непокорными  вихрами,  в  джинсовой
курточке. А хотелось каменную стену за спиной.
   - А где твой лагерь?
   - На Кавказе. Недалеко от Тырнауза.
   - Вот здорово! - неожиданно обрадовался  он.  -  Я  туда  же  еду  со
стройотрядом. Навестить тебя?
   "А почему бы и нет, -  подумала  Алёнка.  -  Как  ни  крути,  а  друг
детства. Нечто вроде братишки..."
   - Ты куда? - спросил он, увидев, что она встала с табурета.
   - Прическу поправить.
   На самом деле Алёнка почувствовала на себе взгляд.  Впечатление  было
мимолетным, словно кто-то за  стеклянной  дверью  с  витражом  посмотрел
мельком, без особого интереса  (клевая,  мол,  девочка,  но  не  в  моем
вкусе). Однако она тут же поняла, кому этот взгляд принадлежал...
 
Глава 13 
АДСКОЕ ПЛАМЯ 
 
   Остаток дня он помнил плохо. Так  вспоминают  и  не  могут  вспомнить
тяжелый ночной кошмар - что-то липкое, черное, словно трясина,  слышатся
голоса, перемежающиеся со странными  резкими  звуками,  будто  громадный
оркестр настраивает инструменты, да никак не может настроить...
   Кажется,  он  пытался  зачем-то  вызвать  "Скорую"  с  того   берега,
порывался делать искусственное  дыхание,  хотя  тело  успело  совершенно
остыть и разбухнуть. Лицо Светланы было спокойным, печальным и  -  самое
сильное впечатление - уставшим, как после  тяжелой  работы.  Уголки  рта
были опущены, глаза закрыты, тяжелая мокрая коса кольцом обвилась вокруг
шеи. И Сергей Павлович вдруг  испугался,  что  на  всю  жизнь  в  памяти
останется не живой образ, а вот этот: капельки  воды  на  ледяной  коже,
печальные серые губы, короткая линейка на земле сбоку от  тела  (положил
фотограф, да так и оставил, забыл).
   Врач, тот самый, что осматривал трупы в номере жилого корпуса,  долго
разглядывал рану на затылке,  причмокивал,  будто  пил  чай  с  лимоном,
наконец выпрямился и, не глядя в глаза Туровскому, произнес:
   - Тупой предмет. Кастет, камень...  Молоток  -  вряд  ли,  края  раны
получились бы иные. В воду сбросили уже мертвую.
   - Сколько пробыла в воде?
   - Часа три-четыре. Не больше.
   - Удар могла нанести женщина?
   - Вполне. Если ее кто-то специально тренировал.
   - Поясните,  -  сухо  сказал  Туровский.  -  У  меня  нет  настроения
разгадывать ребусы.
   Доктор опять присел рядом с телом.
   - Очень специфический угол... Ударили совсем  несильно,  но  точно  в
область "родничка"  -  смерть  наступила  мгновенно.  Такой  удар  нужно
ставить, обычный человек бьет по-другому.
   - Еще что-нибудь, - взмолился Туровский.
   Доктор задумался.
   - Ну, разве что... Видите ли, убийца  очень  хорошо  рассчитал  силу.
Если бы удар был хоть чуточку слабее, девочка, возможно, выжила бы.
   - И какие выводы?
   - Не знаю. Выводы - это уже ваша компетенция. Я бы подумал...  э-э...
что девочку убивать не хотели, только оглушить. Вы понимаете меня?
   - Кажется, да, - мрачно сказал Сергей Павлович.
   В  обиходе  некоторых  спецподразделений   такие   удары   назывались
"ласкающими". Именно так, практически у него на глазах, был убит Бим,  в
миру - старлей Данилин, его зам по охране аэродрома в Кандагаре.
 
*** 
 
   (Небо было голубое и мирное, и пейзаж вовсе не казался  зловещим,  не
хватало только березок (березового ситца) вместо  рыжих  сухих  скал  на
горизонте, чтобы представить себя дома за тысячу километров  отсюда,  от
этого "благословенного"  места.  Бим  шел  спокойно,  чуть  вразвалочку,
Туровский видел его удалявшуюся спину, и эта  картина  навеки  врезалась
ему  в  память;  колыхание  горячего  воздуха   над   бетоном,   большой
транспортный самолет, два "Ми-8" чуть поодаль и  две  фигуры  -  Бима  и
рядом с ним летчика в шлемофоне и сером комбезе. Шли два боевых товарища
через летное поле, каждый по своим делам. Вот  летчик  дружески  хлопнул
Бима по плечу (удачи, мол!) и сделал шаг в сторону, а ладонь его,  будто
бы нечаянно, по инерции, мазнула товарища по затылку. Туровский, кабы не
приглядывался  специально  (что-то,  видимо,  зацепило   его   внимание,
какая-то деталь, маленькое несоответствие), это движение не  заметил  бы
ни за что... А старший лейтенант вдруг начал падать - как шел, вперед, и
уткнулся лбом в бетон...
   - Стоять! -  заорал  Туровский,  выхватывая  пистолет  из  кобуры.  -
Стоять, сука!
   Летчик огромными скачками пересек летное  поле  и  прыгнул  в  кабину
"вертушки". Несколько секунд - и "вертушка" задрожала, несущий винт стал
медленно раскручиваться, и вот уже не винт, а сплошной  свистящий  серый
диск стоял перед глазами...
   Взлететь угонщику не дали. Два грузовика с автоматчиками вылетели  на
поле, словно тараканы из спичечной коробки, и лихо развернулись, солдаты
тут же посыпались из кузова и залегли  цепью,  ощетинившись  оружием.  С
БТРа забил пулемет, и пули, каждая величиной со  средний  огурец,  мигом
распотрошили летчика, словно плюшевого мишку. На стекло брызнуло  что-то
густое,  красно-рыжее,  "вертушка"  неуверенно  подпрыгнула  и   встала,
окутавшись дымом.
   Туровский всего этого не видел. Бима укладывали на носилки, а уложив,
зачем-то накрыли лицо серой простыней. "Ласкающий" удар. Кровоизлияние в
мозг, мгновенная смерть...
   А он все шел за носилками и просил хмурых санитаров:
   - Осторожно! Не трясите, видите, ему плохо...)
 
*** 
 
   Он заставил себя посмотреть в мертвое лицо девочки и сказал:
   - Ее убили где-то в людном месте. Скорее всего на "ракете".
   Ему  не  хотелось  верить,  что  он  проиграл.  Его  обуревала  жажда
действия,  хоть  какого-то,  хоть  совсем  уж   бестолкового...   И   он
сдерживался с трудом, тaк как понимал: киллер ушел. Растворился в недрах
миллионного города - не достанешь. Ни примет, ни словесного портрета, ни
отпечатков пальцев... Ничего.
   И тихо сходил с ума.
   - Я отвозил ее на пристань. Я головой готов поклясться: на судно  она
заходила одна. Больше из санатория я там никого не видел.
   - Значит, наша основная версия неверна, - откликнулся Ляхов. - Версия
неверна, и убийца - человек посторонний, просто мы его просмотрели, все,
кроме девочки. Она видела его в коридоре, потом встретила на "ракете"  и
догадалась...
   - Вспомнила про телевизор, про скрип двери, а человека видела, но  не
придала значения и не сказала мне? - недоверчиво сказал Туровский.
   Он ожесточенно, с силой  провел  ладонью  по  лицу.  Возник  и  исчез
какой-то проблеск, отголосок правильной мысли... Был - и нет, А ведь был
рядом, только протяни руку.
   "Наташа даже оперативникам,  которые  ее  охраняли,  открывала  дверь
только на условную фразу". - "А убийца мог ее подслушать?" - "Быстро  ты
соображаешь... Для книжного червя! Фразу мог произнести только  знакомый
голос. Слава или Борис". - "Или ты..."
   "Я спрашивал Светлану: может быть, ты встретила в коридоре горничную?
Медсестру? Вахтера?  Кого-то  очень  привычного,  на  кого  не  обратишь
внимания? Нет. Беседовал с вахтером, верным  стражем  покоев  отдыхающих
(мать вашу, приехали  отдыхать,  так  отдыхайте!):.  "Андрей  Яковлевич,
посторонний - это не  обязательно  тип  в  темных  очках  и  с  поднятым
воротником". - "Нет, ну что вы, я же понимаю..."
   Кто-то свой. Кто прошел невидимкой  мимо  вахтера,  кому  безгранично
доверяла   Светлана,   кому    безропотно    открыла    дверь    Наташа,
профессиональная тело хранительница...
   "Я сам ?!"
   Туровский с трудом подавил в себе истерический смешок.
   "Прав был друг детства, чтоб ему жить на  одну  зарплату:  "Или  ты".
Единственная   версия,   расставляющая   все   по   своим   местам.   Я,
загипнотизированный каким-то дьявольским образом, приехал  в  санаторий,
постучался к Наташе с Тамарой (они открыли, естественно), всадил  Б  них
две  стрелы  из  духовой  трубки  (надо  будет   выяснить,   почему   не
воспользовался пистолетом, но это уже потом, когда  определят  в  палату
для буйных и зафиксируют в кровати). Не могла же Света на  вопрос,  кого
она видела в коридоре, ответить "вас".
   Глупости,  фантастика?   Он   вспомнил   ядовито-голубое   небо   над
Кандагаром. Рыжие скалы. Рыжие мозги пилота-угонщика на  лобовом  стекле
вертолета. Это - реальность? Но не менее  реальны