совсем
незначительном, Туровский подумал: "А я ведь был не прав. Я  решил,  что
убийца не взял девочку в расчет. А он очень даже взял. Как раз  ее-то  и
взял..."
   Туровский нагнулся и поднял предмет из  воды.  Знакомый  предмет,  не
успевший даже как следует намокнуть.
   Флейта.
   "Черны глаза твои, черна душа, будто ночь..."
   Солнце было маленьким и ослепительным. Оно отражалось  в  белоснежных
склонах,   точно   во   множестве   расставленных   повсюду   причудливо
искривленных зеркалах. На острых каменных выступах блестели сосульки,  и
капли воды, отрываясь от них, переливаясь всеми цветами  радуги,  падали
вниз  и  с  мелодичным  звоном  разбивались  на  тысячи  мельчайших,  не
различимых глазом брызг. Противоположные, не освещенные  солнцем  склоны
были темно-синие, мрачные, с резко очерченными пиками, похожими на  зубы
исполинского дракона, заснувшего  здесь  на  долгие  тысячелетия.  Много
тысяч лет спит дракон, дыхание его стало тихим, незаметным, и  громадное
тело вросло в глыбы голубого льда, наслаждаясь вечным покоем и тишиной.
   Придет  время,  и  дракон  проснется.  Вздохнет  глубоко-глубоко,   и
обрушатся горы вниз, рассыпаясь в  прах,  точно  капли  воды  с  висящих
сосулек. Вылетит из зева дракона огонь и расплавит вечные льды и  снега,
превратит их в многоводные бушующие реки,  устремленные  вниз.  Домчатся
потоки до стен монастыря Шаругон, что стоит на берегу реки  Чу-На-Кха  с
основания времен, поднимут на могучих спинах  огромную  каменную  ступу,
украшенную сверху рогами горного яка, и понесут надо всей Землей...
   Эта ступа выкрашена в три ярких цвета - желтый, красный  и  синий,  -
что символизирует три сферы  Вселенной.  Желтый  цвет  -  обитель  богов
Стан-Лха. Там мать Земли Кунту Бзанг ткет свое  полотно.  Выберет  белые
нитки - и будет  полотно  белым,  наступит  день,  осветят  лучи  солнца
холодные скалы. Потом  увидит  мать  Земли,  что  белые  нитки  иссякли,
возьмет черные - и опустится на горы ночь.  Оттуда,  из  обители  богов,
Небесный  Отец  Самантабхара  смотрит  на  людей,  и  брови  его  сурово
хмурятся, когда он замечает, что его недостаточно чтут.  Там  скачет  на
могучем коне Легендарный король Гесер в окружении своей свиты и  пускает
вниз огненные стрелы...
   Красный цвет  изображает  среднюю  обитель  -  Бар-Цзанг,  где  живут
смертные, все, кто имеет душу: люди,  звери,  деревья,  травы  и  камни.
Только стремительная переменчивая  вода  не  имеет  души,  потому  и  не
принадлежит средней обители. Когда-то, в незапамятные времена, у  матери
Земли был  сын  Дре-Кханг,  который,  обуянный  гордыней,  задумал  один
править Вселенной. Он дождался, пока Небесный Отец  уснет,  и  напал  на
него, надеясь убить.  Однако  Самантабхару  разбудил  священный  голубь,
севший ему на плечо, и  он  выхватил  свой  огненный  меч:  Много  веков
продолжался поединок. Лился с неба огонь, выжигая все живое  и  неживое,
вспенивались и закипали реки,  рушились  и  обращались  в  пыль  горы...
Наконец Самантабхара выбил оружие  из  рук  сына  и  уже  собрался  было
заколоть непутевое чадо, но Кунту  Бзанг  взмолилась  о  прощении,  упав
перед ним на колени. Тогда могучий Небесный Отец  схватил  Дре-Кханга  и
бросил вниз, в темную подземную пещеру, где обитали злые  силы.  И  мать
Земли залилась слезами о своем сыне-предателе, и ее слезы напоили  сухие
русла рек и морей. И получилась вода.
   Давно это было. Разрушится  монастырь  Шаругон,  полетит  над  Землей
трехцветная ступа и рассыплется в прах. Смешаются  воедино,  три  цвета,
три обители, и не станет мира.
   Но это будет еще не скоро.
   - Далеко еще?
   - Не очень. Ты устал?
   - Я больше ездил на повозке и верхом, чем ходил на собственных ногах.
   Чонг хмыкнул в ответ. Их путь пролегал едва  заметной  тропкой  среди
нагромождения заснеженных валунов, а  иногда  совсем  терялся,  и  тогда
приходилось полагаться только на свою память и чутье. Рана  в  плече  от
разбойничьей стрелы давала  о  себе  знать,  и  Чонг  время  от  времени
останавливался, закрывал глаза и сосредоточивался, извлекая боль наружу,
сужая ее до размеров булавочной иголки и удерживая так, чтобы дать  телу
отдохнуть. Совсем избавиться от боли было  невозможно.  Он  знал:  стоит
пойти вперед, и она опять проникнет внутрь, и тогда нужно  будет  просто
терпеть и шагать. Что ж, видимо, Всемилостивый Будда вновь посылает  ему
испытание...
   Пал-Сенг, тот юноша, которого он спас от разбойников, шел рядом. Рана
на голове быстро затягивалась - не прошло и нескольких дней, проведенных
ими в обители монахов, поклоняющихся Пяти Сестрам Дакиням.
   - Ты что, умеешь врачевать? - спросил Чонг.
   Парнишка осторожно потрогал макушку.
   - Немного. Знаешь, всякое бывает в дороге: то лошадь укусит, то  ногу
поранишь о камень... Да на мне, как на собаке: заживает быстро.
   Чонг-по невольно улыбнулся. Едва ли не самый молодой среди общины, он
почувствовал себя старшим, ответственным за жизнь другого. Будто у  него
появился младший братик, любознательный, требующий внимания и заботы.  И
трудно, и одновременно радостно и светло, словно сам Будда прикоснулся к
твоей груди, вселяя в душу тепло своего сердца. Пал-Сенг  был  зачарован
красотой снежного королевства. Они забрались  так  высоко,  что  облака,
редкие в это время, плавали внизу, у ног, и казались живыми,  теплыми  и
пушистыми. Но это, конечно,  был  обман.  Здесь  не  могло  быть  ничего
пушистого и теплого. Даже солнце, ослепляющее своими лучами,  не  грело,
так как греть было некого. Снежные Гималаи лежали  перед  ними  во  всем
холодном и сказочном великолепии.
   - Никогда не видел ничего подобного, - еле проговорил Пал-Сенг.
   - Но ведь ты много путешествовал.
   - Э, - махнул он рукой. - Это  совсем  другое.  Вот  чего  я  вдоволь
насмотрелся - так это городов, базарных площадей, торговцев, сундуков  с
сокровищами... Я путешествовал только с караванами.
   - И тебе не приходилось видеть горы?
   - Почему? - смутился он. - Приходилось,  конечно.  Только  снизу,  из
долины, или с перевалов. А тебе хотелось бы побывать в других странах? В
тех, например, что лежат далеко на западе? Чонг пожал плечами.
   - Я служитель Будды, - туманно сказал он.
   Вскоре дорога  пошла  вниз.  Пал-Сенг,  уже  начавший  выдыхаться  от
лазания по кручам и от  разреженности  воздуха,  немного  повеселел.  До
долины было еще далеко, но путники туда и не собирались. Их  путь  лежал
южнее перевала Сангма, к берегам великого озера Тенгри, где  стоял  храм
Вуда  Майтрейи.  Там  же  располагалась  монашеская  община,  к  которой
принадлежал Чонг.
   На горы спускались сумерки. Солнце склонялось все  дальше  к  Западу,
увеличиваясь в размерах и из  раскаленно-белого  превращаясь  в  желтое,
затем оранжевое... А когда небо над вершинами вспыхнуло, орошая  снежные
шапки бледно-розовым пламенем, перед путниками наконец раскинулась гладь
озера Тенгри, одного из  трех  великих  озер,  напоенных  в  стародавние
времена чистейшей слезой матери Земли Кунту Бзанг.
   - Замёрз? - спросил Чонг.
   - Н-ничег-го, - заикаясь, ответил Пал-Сенг. Однако зубы его  выбивали
барабанную дробь. Меховая накидка с широким поясом потерялась, когда  на
караван сошла лавина, но солнце и быстрая ходьба целый день согревали  и
без того. Теперь же парнишка отчаянно мерз в тонком дорожном платье и  с
завистью глядел на Чонга, которому холод,  казалось,  был  нипочем.  Тот
отдыхал, растянувшись  на  плоском  камне,  сбросив  с  плеч  котомку  и
задумчиво  глядя  в  предзакатное  небо.  Пал-Сенг  посмотрел   на   его
почерневшие на горном солнце  руки,  обвитые  жгутами  крепких  мышц,  и
уважительно сказал:
   - Ты сильный.
   - Ты тоже не из слабых.
   - Ну, - смутился Пал-Сенг, - я еле успевал за тобой всю дорогу.
   - Но ведь успевал  же.  Я  выглядел,  пожалуй,  гораздо  хуже,  когда
учитель впервые взял меня с собой в горы.
   - А кто твой учитель?
   - Его зовут гуру Таши-Галла. Он настоятель храма, что на том  берегу.
Скажи, а у тебя есть родители?
   Пал-Сенг вдруг замолчал, глядя куда-то вдаль, мимо собеседника.
   - Я уже стал их забывать, - тихо признался он. - Помню только отца...
Большого, сильного. Вот как ты.
   Он доверчиво посмотрел в глаза Чонгу, и тот покраснел и буркнул:
   - Скажешь тоже!
   - Правда. Он никому не давал меня в обиду. - - Где же он сейчас?
   - Он умер. И мать,  и  сестренка  -  все  умерли  в  тот  год,  когда
случилась большая  засуха.  А  я,  оставшись  один,  стал  наниматься  в
торговые караваны.
   Длинная узкая лодка с загнутым носом  скользила  в  прозрачной  воде.
Впереди  сидел  Пал-Сенг,  опасливо  поглядывая  на  громадного   барса,
лежавшего у его  ног.  Впрочем,  зверь  не  проявлял  никаких  признаков
беспокойства. Он дремал, точь-в-точь как большая собака, положив  голову
на передние лапы. Чонг с  широким  веслом  устроился  на  корме.  Он  не
вынимал весло из воды, а поворачивал его влево-вправо плавными  сильными
движениями, и лодка шла вперед, разрезая ровной линией прозрачную  гладь
озера.
   - Ленивый ты стал, Спарша, - проговорил  он.  -  Ленивый  и  толстый.
Скоро ты так разжиреешь, что  сможешь  охотиться  только  на  лягушек  в
низинных болотах. Мог бы пробежаться по берегу,  так  нет  же,  полез  в
лодку, а она и без того тяжелая.
   Спарша фыркнул в усы, совсем по-человечьи, и  прикрыл  мудрые  желтые
глаза. Говори, мол, говори. Я-то знаю, ты меня все равно любишь.
   Вскоре лодка  ткнулась  носом  в  ровную  каменную  площадку  посреди
небольшого грота. На зеленоватых стенах  колыхалось  отражение  воды,  и
тяжелые капли со звоном срывались с уступов вниз. А дальше по берегу уже
неслось  протяжное  "бом-м-м...".  Колокол  храма  созывал  на  вечернюю
молитву.
   Пал-Сенга приняли радушно. Жизнь  в  горной  общине  была  тяжелой  и
суровой, как и все вокруг. Камни, снег, кое-где трава да чахлые деревца,
прилепившиеся в  расщелинах,  куда  разбойник-ветер  когда-то  занес  их
семена. Здесь не могло найтись места вражде  -  иначе  не  выжить  и  не
сохранить священный храм, обиталище духа Майтрейи.  И  монахи  были  под
стать природе - сильные, спокойные, немногословные, с бритыми головами и
кожей, продубленной горным  солнцем  и  постоянными  ветрами.  Жизнь  их
проходила за заботой о храме, молитвами служения Будде,  изучением  тайн
медицины и искусства боя Тхайя, "Облачной ладони", пришедшего  из  Индии
около двух веков назад. Собственно, эти  науки  и  не  разделялись,  они
всегда составляли одно целое: не бывает мастера врачевания и  магии,  не
способного защитить себя в бою, как не может воин называть себя  воином,
если он не умеет лечить болезни и заживлять раны.
   - У нас редко бывают миряне, - сказал Таши-Галла, с улыбкой глядя  на
Пал-Сенга.
   - Здесь нет тех удобств, к которым они привыкли. Ты не будешь жалеть,
что остался?
   - Что вы, дедушка, - простодушно отозвался тот.
   Монахи,  те,  кто  помоложе,  еле  сдержали  смех.  Настоятеля  редко
называли дедушкой.
   - Ты будешь жить с Чонгом. Для вас найдется свободная келья.
   - А Джелгун? - осторожно спросил Чонг, не веря в удачу.
   - Джелгун живет теперь один. Он стал кхувараки, старшим учеником.
   У Чонга отлегло от сердца.  Настал  конец  его  мучениям.  Конец  тем
временам, когда он со страхом подходил к своей келье: что-то еще  учинит
злой сосед?
   Переселиться он решил не откладывая.  На  небе  одна  за  другой  уже
зажглись звезды, воздух был прозрачен и холоден,  будто  вода  в  горном
ручье. В келье горел масляный светильник.  Джелгун  успел  обустроиться,
свалив нехитрые пожитки соседа кучкой в дальний угол. Чонг вошел,  молча
поклонился Джелгуну, как это положено (теперь он всегда будет  кланяться
при встрече). Тот даже не повернул головы, только процедил сквозь зубы:
   - А, это ты, подборщик падали. Что за щенка ты приволок с  собой?  Вы
теперь вроде будете вместе жить?
   Чонг, не отвечая, складывал пожитки в котомку. Котомка, правда,  была
маленькая, но вещей - и того  меньше:  свитки  со  священными  текстами,
сотканное из лоскутов одеяло, теплая накидка, несколько  сухих  лепешек,
два кувшинчика: побольше - для воды, поменьше, - для масла,  и  глиняная
миска.
   - Я, кажется, спросил: что за шелудивый щенок прибежал за тобой?
   Сборы продолжались недолго. Чонг легко  поднял  котомку  и  шагнул  к
выходу. Сильная рука с крепкими пальцами вдруг впилась  ему  в  плечо  и
развернула кругом.
   - Ты, змееныш, - прошипел Джелгун. - Не думай, что от меня так  легко
отделаться. То, что ты любимчик настоятеля...
   - Уррр...
   Джелгун раскрыл рот и отпрянул к стене. Откуда-то сбоку, из тьмы,  на
него смотрели светящиеся желтые глаза. Барс оскалился, продемонстрировав
клыки размером с лезвие меча, и коротко рыкнул в усы.
   - Пойдем, Спарша, - сказал Чонг.
   Барс хлопнул себя по боку  длинным  хвостом,  вразвалочку  подошел  к
замершему на месте Джелгуну и обнюхал его, будто запоминая. Тот стоял ни
жив ни мертв, руки по  швам,  со  странной,  будто  приклеенной  к  лицу
улыбкой. Обнюхав его и не найдя ничего притягательного (сыт уже,  только
недавно поймал у ручья маленькую, но удивительно  нежную  горную  лань),
Спарша развернулся и потрусил  рядом  с  Чонгом.  При  этом  он  забавно
заносил задние лапы немного в сторону,  что  усиливало  его  сходство  с
большой послушной
   Собакой.
   Медленно-медленно, будто пробуждаясь от дурного сна, дождавшись, пока
они отойдут на безопасное расстояние, Джелгун поднял руку и отер с  лица
холодный пот.
   - Да ты демон, - проговорил он. -  Конечно,  демон.  Ты  продал  душу
черным силам, и они взамен подарили тебе власть над хищным зверем.
   Чонг резко развернулся, словно его ударили в спину, и сказал:
   - Когда этот барс был совсем маленьким, его придавило  камнем.  Мы  с
учителем спасли его, и с тех пор Спарша стал моим другом. Может быть, ты
теперь скажешь, что учитель. - тоже демон? Он тоже продал душу?
   И ушел, не дожидаясь, когда Джелгун найдет достойный ответ.
 
*** 
 
   Он проснулся среди ночи, будто его  что-то  толкнуло.  Ему  приснился
странный сон. Он, незримый, шел по улице большого города, удивительного,
непонятного и пугающего. Ему уже приходилось бывать здесь  -  не  наяву,
это он знал точно, а когда? Может  быть,  он  вспоминал  одно  из  своих
предыдущих воплощений? Учитель говорил,  что  человеку  обычно  не  дано
помнить прошлые жизни. Каждое воплощение - это пустота,  ничто,  которое
нужно заполнить делами и опытом, и  от  того,  каким  будет  этот  опыт,
зависит, кем ты возродишься в дальнейшем, какая из трех обителей  примет
тебя, как пустой сосуд, куда можно налить любую воду: живую  так  живую,
мертвую так мертвую.
   Но  для  некоторых  людей,  а  их  очень-очень  мало,  Будда   делает
исключение,  на  некоторое  время  будто  возвращая  их   в   предыдущие
реальности, и  тогда  они  видят  своими  глазами  то,  что  уже  успели
забыть... Зачем? Этого никому знать не дано. Над  этим  размышляют  лишь
древние ламы, медитирующие среди высокогорья  Гималаев,  на  заснеженных
кручах. Очень уж тонка та нить, которую они протягивают  между  собой  и
Богом... Или надеются протянуть.
   Там  был  вечер.  Вдоль  шумной  дороги,  словно  облитой  непонятным
затвердевшим веществом, горели факелы, но свет от них  было  ровный,  не
чадящий, а по дороге двигались большие блестящие звери.
   Впереди Чонга шел человек. Вид  у  него  был  задумчивый  и  какой-то
потерянный. Он не замечал никого  вокруг,  но  Чонг  вдруг  ясно  ощутил
надвигавшуюся опасность.
   Страх. Да, именно страх... Все вокруг было тихо и спокойно, но  страх
не проходил. Чонг ускорил шаг. Остальные прохожие его не  волновали,  он
словно проходил сквозь них, никем не замеченный и не  осязаемый.  Только
один человек приковывал его внимание: тот, впереди... Вот  он  оглянулся
и, кажется, что-то заметил. Секундное удивление промелькнуло на  круглом
добром лице и исчезло. Он увидел Чонга.  Он  все-таки  почувствовал  его
присутствие, но размышлять об  этом  было  некогда.  Он  уже  ступил  на
мостовую.
   И тут из-за  поворота,  из  тьмы,  вылетел  громадный  черный  зверь.
Хищник. А внутри этого хищника было лицо.  Чонг  успел  разглядеть  его:
вполне спокойное, даже добродушное. Улыбающееся.  И  это  было  страшнее
всего. Зверь с легким шелестом летел вперед, и расстояние  между  ним  и
человеком на дороге стремительно сокращалось. Тот еще  успел  оглянуться
(лицо в лицо своей смерти), а вот удивиться времени уже не осталось. И у
Чонга тоже не оставалось ни мгновения, вот сейчас - ослепительный  свет,
будто сразу два ярких солнца в глаза, и удар, и рвущаяся нить  меж  двух
миров...
   - Спарша! - в отчаянии закричал он. - Спа-а-арша-а!!!
   - Уррр...
   Длинное серебристое  тело  мелькнуло  в  воздухе  прямо  перед  носом
черного зверя. Дикий, нечеловеческий визг резанул уши, и последнее,  что
Чонг успел заметить, это смертельно побледневшее лицо там, внутри зверя,
а  сам  зверь  в  грохоте  и  пламени  взлетает  вверх  и   кувыркается,
кувыркается по черной мостовой...
   Пал-Сенг сидел возле входа в келью  и  смотрел  на  горы.  Над  самой
высокой вершиной - священной  горой  Кайлас  -  светила  одинокая  яркая
звездочка; Матерь Мира. Покровительница тех, кто в пути.
   - Я тебя разбудил?
   Пал-Сенг отрицательно покачал головой.
   - Я давно не сплю. Не могу заснуть. Чуть  прикрою  глаза  -  и  снова
лавина. Целая гора снега, и кровь, кровь...  А  я  -  маленький,  словно
муравей, слабый, ничтожный. Страшно.
   - Все уже позади.
   - Да. Знаешь, по дороге сюда я совсем об  этом  не  думал.  А  сейчас
будто навалилось. Скажи, господин Кахбун погиб? Чонг помедлил.
   - Он был дорог тебе?
   - Не знаю... Мне просто его жаль.
   -  Я  помолился  за  его  душу,  там,  на   перевале.   Может   быть,
Всемилостивый Будда услышал меня.
   - Если бы он внял твоим  словам,  -  вздохнул  Пал-Сенг.  -  Ведь  ты
предупреждал!
   - Я виноват, - резко сказал Чонг.
   - В чем?
   - В гордыне. Кахбун обидел меня, и я ушел, не стал настаивать.
   - Прекрати!
   - Нет.  Я  мог  догнать  его,  уговорить  не  ходить  через  перевал,
подождать сутки или двое. Откуда он знал, что  у  духа  перевала  дурной
нрав?
   И Чонг вдруг понял, что до конца дней вместе с ним, бок о бок,  будет
неотступно следовать ощущение вины перед теми  людьми.  Пусть  они  были
незнакомы ему, пусть даже с ним дурно обошлись. Что с того?
 
Глава 12 
ПРОБА СИЛ 
 
   - Слишком быстро. Нужно плавнее. - Тренер взял Алёнку за руку  и  сам
потянул вперед, показывая движение.
   - А по-моему, чем быстрее, тем лучше.
   - Быстрота рождается из медленного.  Ты  слишком  надеешься  на  свою
силу. Ещё раз, и не торопись.
   Алёнка попробовала.
   - Нет. Это резко. Еще.
   - Никак!
   - Постарайся сделать тягуче. Чувственнее. Ты же женщина.
   - Пардон?
   Тренер смутился.
   - Ну, будущая женщина. Так и будь женственнее.
   - А в карате все по-другому.
   - Ты занималась карате?
   - Нет, гимнастикой. Теперь бросила.
   - Почему?
   Она пожала плечами.
   - Не сошлись характерами кое с кем.
   - А откуда знаешь про карате?
   - У Валерки смотрела по  видику.  Здорово!  Красиво  -  все  в  белых
кимоно, рукой - раз, ногой выше головы - два! А зачем они кричат?
   - Ну, это сразу не объяснишь. Сама поймешь когда-нибудь.
   Когда-нибудь. Значит, пока не доросла.
   Впрочем, Алёнка весьма трезво относилась к себе самой и видела,  что,
несмотря на разряд по гимнастике, движения  у  нее  получались  довольно
корявые. Руки-крюки и ноги-крюки не желали  работать  так,  как  от  нее
требовали. И она  потихоньку  злилась,  совершенно  не  понимая,  почему
тренер доволен ею, пожалуй, больше, чем остальными.
   А потом и думать об  этом  перестала.  Все  ее  существо  постепенно,
незаметно для сознания, погружалось в  какой-то  сложный,  кажущий