ынесении  приговора.  Защитник  его, который, казалось, адвокатом  родился,
стремился  доказать, что  само  по  себе  признание  --  еще  не достаточное
доказательство виновности. Для  вынесения  приговора необходимы вещественные
улики, а таковых  не имеется. В  доме дона  Винсенте  была, правда,  найдена
инкунабула  пальмартовского  издания 1482 года, но из этого  еще не следует,
что это и есть экземпляр Патсота, жертвы пожара.
     -- Эта книга -- уникум,-- возразил обвинитель.
     --  Нет, не  уникум,-- парировал  адвокат.--  Пожалуйте,  вот  один  из
парижских  букинистических каталогов,  здесь  объявлен еще  экземпляр. А где
есть  два экземпляра,  возможен и  третий,  и этим третьим, возможно, и  был
экземпляр, изъятый у дона Винсенте. Но адвокатские уловки не помогли, и дона
Винсенте  приговорили к  смертной казни.  И  тогда убийца горько разрыдался.
Судья  счел это  подходящей  минутой  для того, чтобы выжать из  обреченного
слова  раскаяния, и в  велеречивых  выражениях обратился к нему с  вопросом:
осознал ли он всю тяжесть совершенных преступлений? Сломленный  дон Винсенте
кивнул.
     -- Над  судом земным есть  еще один, высший  суд,  милосердие  которого
воистину  неизбывно.  Обратитесь  же  душою к нему в  последний ваш час!  --
ободренный, продолжил судья. Дон Винсенте покачал головой.
     -- Не поможет он мне.  Я -- жертва чудовищнейшей ошибки:  мой экземпляр
не  уникум! И пошел на гарроту, отказавшись  от исповеди. Предыдущая глава |
Содержание | Следующая глава

     ЗЛАЯ СУДЬБА




 * ЗЛАЯ СУДЬБА

     Ulabent sua fata libelli...
     Поговорку эту цитируют часто. И те, кто цитирует, будто пришпиливают  к
шляпе павлинье перо  классической образованности, уверенные в значительности
сказанного. Книги имеют  свою судьбу.  Конечно. Но  смысл  этого популярного
отрывка латинского стиха совсем иной. Полностью стих звучит так:
     Pro captu lectoris habent sua fata libelli.
     Принадлежит  он  перу Теренциана  Мавра  и означает,  что  судьбы  книг
зависят  от  восприятия  их  читателем  (Оценка  читателя  книгам  судьбу
назначает;  дословно:  от  восприятия  читателя получают  книги свои  судьбы
(лат.)).  Но с  легкой  поправкой:  собственная  их судьба бывает  порой
весьма  злосчастной.  Со всех  сторон окружены они  врагами  и, беззаботные,
приветливо встречая нас своим изящным нарядом, не ведают, что неприятельский
лазутчик  уже  пробрался  в  цитадель  их  переплета.  Едва  заметный  глазу
червь.    Неискушенный   библиофил   и   не   подозревает,    сколько
разновидностей червей лакомятся его драгоценностями. Открыто тридцать девять
видов  этого  семейства книгоедов.  Искушенные  и  встревоженные  библиофилы
написали  множество  поистине  военно-теоретических сочинений по способам  и
тактике  обороны от  них (Houlbert  С. Les  insects, ennemis  des  livres
(насекомые, враги  книг). Paris, 1903.  Библиография, приведенная  Ульбером,
насчитывает 94 названия!). Куда бы книга ни попала, повсюду  стерегут ее
несчастья.  На чердаках  сгрызают мыши, в  подвалах  покрывает  плесень.  На
солнце  выгорает  переплет.  Плохую  бумагу  время  напитывает  желтизной  и
высевает  на ней гнилостные пятна.  Если книгу  даже и не открывают, обложка
все равно изнашивается, потому  что и у нечитанных  книг есть  отъявленный и
давний враг: генеральная уборка с обязательной протиркой переплетов.
     Есть,  правда, книги-аристократки, которых, словно  принцесс,  берегут,
лелеют, холят, меняют платья им в положенное время, украшают и дышать на них
боятся. Но болезни не отличают королев от судомоек, и недруги книг  столь же
беспощадны  и  к  привилегированным   инкунабулам,  как  и   к   современным
дешевеньким брошюркам.

     ОСКВЕРНИТЕЛИ КНИГ

     Иные  маньяки  коллекционируют   pars  pro  toto   (Часть  за  целое
(лат.)) заколки,  мелочи женского туалета, устраивают склады из  туфель,
чулок,  платочков,  трусиков  и пр. Способ обретения неважен: украденный или
подаренный,-- главное,  сувенир. Есть почитатели  и книжных  туалетов.  Один
собирает   титульные  листы,  другой  --  фронтисписы,  третий  --  буквицы,
четвертый --  иллюстрации. И ради удовлетворения столь извращенной страсти с
варварской  беспощадностью  обесценивают книги, стоящие  порою состояний.  В
Париже XVIII века воцарилась безумная  мода собирать  цветные иллюстрации из
книг и как картинки  наклеивать их на каминные  экраны  и ширмы. Если кто-то
обходится так со своею книгой, то суди его бог  -- но, охваченный лихорадкой
собирательства, помешанный вандал тянется и  к чужим книгам. Таким любителем
книг был англичанин Джон Бэгфорд (1657-- 1716), впрочем-- именитый археолог.
Библиофильские потребности его отличались  скромностью: титульных листов ему
было  достаточно.  Не  выделялся сложностью  и способ  коллекционирования. В
своих коротких набегах на библиотеки страны Бэгфорд улучал подходящую минуту
и вырезал вожделенный титульный лист. Таких подходящих минут было, вероятно,
довольно много:  за  короткий  срок  он  создал  выдающуюся  коллекцию.  Как
подобает всякому коллекционеру,  он любил  порядок: краденые титульные листы
были им расклассифицированы, снабжены пояснениями и переплетены. Представьте
себе огромный  том,  размером инфолио, состоящий  из  титульных листов, один
интереснее  другого.  И  томов  таких  было  много:  не   три-четыре   и  не
десять-двадцать,  а  ровным  счетом  -- сто! Ныне эта гнусная  коллекция  --
собственность  библиотеки  Британского  музея.   Другие   примеры   подобных
злодеяний, граничащих с  клиническим случаем, нам неизвестны. По сравнению с
Джоном  Бэгфордом невинными  голубками кажутся  сочинители,  которые,  жалея
время  и силы на  переписывание  длинных  цитат, ничтоже сумняшеся  вырезали
страницы или часть страниц из нужных для работы  книг. Из книг, естественно,
своих.  Такими истребителями книг были Ламартин,  Жирарден и Виктор Фурнель.
Последний увидал сучок в  глазу брата своего: в собрании анекдотов, изданном
им  под именем  Эдмона Герара,  он  рассказывает о странной привычке некоего
господина  Фальконе,  прочитавшего  уйму  книг  и  при   этом   сохранившего
критический  взгляд на них. Из каждой  книги этот Фальконе считал достойными
сохранения лишь  немногие страницы:  всего  пять-шесть,  будь  эта книга  из
двенадцати  томов.  Прочее  он  бросал в  огонь,  собрав  таким  образом  из
вырванных страниц  обширную  библиотеку;  именно  так  и  следует  извлекать
квинтэссенцию  из   прочитанного,  похвалялся  Фальконе.  Всем  библиотечным
служащим знакомо, вероятно, печальное зрелище  надругательства над книгами в
читальных залах. Но интересно, что история  этой разновидности человеческого
варварства уходит своими  корнями в далекое прошлое. Во второй  половине XIV
века английский  епископ из Дарема Ричард де Бери  написал знаменитую  книгу
Philobiblon -- старейший памятник библиофилии средневековья. Епископ основал
также  Оксфордскую  библиотеку,  щедро  снабдив ее  сокровищами  собственной
библиотеки. Благодарность читателей не заставила себя ждать. Вот как пишет о
ней Philobiblon:
     "Есть школяры, которые настолько изгаживают книги, что лучше б повязали
уж  себе сапожный фартук и  вытирали  руки об него, а  не о рукописи,
расстилая  и разглаживая их.  А  если  приглянется им какое-нибудь  место  в
книге,  отчеркивают его  грязным ногтем. Соломой пользуются для закладок.  И
над  открытой  книгой не стыдятся есть сыр и фрукты, размахивать наполненным
стаканом. А если под рукой нет сумки, объедки оставляют  в книгах.  На книги
опираются локтями и  смятые  тем  листы разглаживают, сворачивая их в трубку
вдоль  и  поперек,  нанося  книгам  неимоверный ущерб.  И  прежде прочих  из
библиотек  следовало  бы гнать взашей тех,  которые, упражняясь в рисовании,
марают поля каракулями -- причудливыми буковками и мордами животных. Нередки
и такие пакостники, которые отрезают поля пергаментов для писем или с той же
целью вырывают половину форзаца". Прошло шестьсот лет, а психология книжного
хулигана  осталась  прежней. И  средства ничуть  не  изменились: все  те  же
грязные ногти, пальцы --  жирные то ли от сала, то ли от постоянного чесания
головы, все те  же выдранные  страницы; вместо гусиного пера или кисточки --
авторучка, шариковая  ручка  или  карандаш, которые обезображивают книгу.  В
прежние времена ряды осквернителей книги  пополнялись членами трех почтенных
цехов. Бакалейщики, портные и сапожники  нанесли книжному миру вреда едва ли
меньше,  чем  варварские  орды, ворвавшиеся в чужую им культуру. Равнодушные
наследники мешками сносили в соседние  лавки простаивающие на полках дряхлые
тома.   Из   книг  получше  бакалейщики  клеили  пакетики,   а  в  остальные
заворачивали колбасы и сыры, как в случае с  Барбосой. Огромные пергаментные
листы, вырванные из фолиантов,  шли у  портных на выкройки или  на  ленточки
сантиметров. Сапожники  претендовали на  переплеты. Твердые  кожаные стельки
натирали нежные  женские  ножки, которым  куда приятнее  касаться было тонко
выработанной  кожи переплетов  и  наслаждаться  при ходьбе льнущей и упругой
поверхностью.  Так что торговцы-посредники  с  удовольствием  скупали старые
книги в  переплетах  из  телячьей  кожи, раздирали  их на  части  и  сбывали
бакалейщикам, портным и оружейникам, у которых бумага  и картон шли на пыжи,
а  переплеты  тоннами продавали  сапожникам. По  подсчетам  Поля Лакруа,  за
первые  двадцать пять лет прошлого  века пало  жертвой  книжного  вандализма
около 2-- 3 миллионов книг...

     ЖЕНЩИНА И КНИГА

     Сам   воздерживаясь   от  того,   чтобы   обвинять   прекрасный  пол  в
надругательстве  над   книгами,  без  комментариев  приведу  лишь,  вероятно
небезосновательные,  мнения  нескольких  писателей  по  этому  вопросу.  Уже
цитированный  "Филобиблон"  говорит  и  о женщинах.  Но свои суждения  автор
предусмотрительно высказывает не сам, а вкладывает их в уста самих книг. Вот
жалоба одной  из жертв: "Едва только это хищное и вредоносное животное (не я
это говорю,  и не  епископ  во мне, а сама книга)  обнаружит одну  из нас  в
каком-нибудь углу, где в паутине усопшего паука  мы наслаждались заслуженным
покоем,  сразу схватит и, сморщив нос, утопит поначалу в оскорблениях.  Мол,
зря мы занимаем место  в доме, валяемся  без пользы, копим пыль, куда  умнее
было б обменять нас на платки, шелка, меха  и  кольца. И в самом деле, право
это животное, смотрящее на  нас как на врагов, ведь если заглянет оно в одну
из нас, узнает, что мы думаем о нем". Жалуются на обращение женщин с книгами
и  более современные писатели-библиофилы. Если женщина и  читает, утверждают
они, то не  разрезает  книгу,  а разъединяет  страницы любым предметом,  что
попадается   под  руку:  им  может   оказаться  визитная  карточка,  спичка,
булавка,--  чем угодно, только  не ножом для  бумаги.  Если же  нет  никаких
инструментов, то в  сгиб  листа закладывает палец, после чего книга выглядит
так, будто ее пилили пилой. Если же нож для бумаги и окажется  случайно  под
рукой, то  пользуется  она им  для  отчеркивания понравившихся ей строк, как
можно глубже вонзая острие  в  страницу.  А  когда для  завивки волос  стали
пользоваться папильотками,  то женщины,  и  глазом не  моргнув,  прибегли  к
книгам, вырывая из них листы и скатывая из них толстые трубочки. А бесстыдно
валяющиеся без дела рукописные  кодексы  в старые добрые времена  находчивые
хозяйки использовали  для завязывания банок  с вареньем. Наиболее подходящим
был для этого  дела  пергамент.  Но остановлю  колесо  клеветы и  в утешение
напомню женщинам о когда-то распространенных среди мужчин трубочных фитилях.
Ласло Кевари в своей книге  "Szaz tortenelmi rege" (Сто исторических сказов)
, изданной  в Коложваре (ныне Клуж в Румынии.-- А. Н.)  в 1857  году,
рассказывает  о некоем графе Б., который  только  что прибывшие новые  книги
отдавал  слуге для  разрезания. Слуга их и разрезал...  на трубочные фитили.
Достоверна эта история  или  нет, сказать трудно, но  чтобы она родилась, во
всяком случае, необходимо было знать способы изготовления трубочных фитилей.

     ЛИГА ПРОТИВ АБОНЕМЕНТОВ В ЧАСТНЫХ БИБЛИОТЕКАХ

     Над входом в свою библиотеку гуманист Скалигер повесил надпись:  Ite ad
vendentes! (Идите к книготорговцам!) Скалигер был мудрым человеком. Он знал,
что книга, данная кому-то на время, редко возвращается к  хозяину. Никому не
приходит в голову оставить у  себя взятый  взаймы зонтик, а книгу зачитывают
со спокойной душой и чистой совестью. В борьбе с этим стихийным  исключением
из  нравственных  правил  владельцы  книг  отдавали  в  былые  времена  свои
сокровища лишь под залог крупной денежной суммы. Французский король  Людовик
XI  (1423-- 1483)  захотел как-то сделать копию  с рукописного  медицинского
трактата Х века. И обратился к Парижскому университету с просьбой выдать ему
на  время   эту   рукопись.   На  высочайшую  просьбу   университет  ответил
угодливо-строптивым посланием:
     "Высочайший Господин наш,  наинижайше препоручаем себя справедливости и
милосердию Твоего Величества. Помыслы наши заняты просьбой посланника Твоего
Величества  выдать  на   его  благословенные  руки  для   благородной   цели
переписывания   произведение  под   названием   "Totum  continens"   (Все
содержащая   (лат.)).   Книгу  эту   хранили   мы   всегда  и  оберегали
тщательнейшим  образом,  ибо  принадлежит она к  редчайшим  и  прекраснейшим
сокровищам  нашего  факультета,  которое едва  ли с  чем  сравнить возможно;
движимые,  однако,  устремлением  во  всем  потворствовать  желаниям  Твоего
Величества, мы  приняли решение  преподнести Твоему  Величеству  ту книгу на
временное пользование,  но  под залог, однако, серебра цены не меньшей,  чем
наша  драгоценность. Мы же,  видя уваженье  наших правил,  святым Евангелием
клянемся, что  этих  правил не нарушим.  Умоляя Господа нашего  осенить Твое
Величество милостью своею, пребываем (и т.д.). 29  числа ноября  месяца 1471
года от Рождества Христова".  Из  документов явствует,  что порядочность Его
Величества факультет оценил  в 12 марок серебром и  100 талеров золотом. Дух
изменившихся времен  противится  столь простому и честному решению проблемы.
Потребовать серебряную ложку под залог взятой на время книги уже невозможно.
Библиофильская  часть  человечества  пыталась оборониться  от  этой  напасти
многими  способами, но безуспешно. Совсем недавно  в Англии кто-то предложил
правительству назначить определенный  день,  в  который  все  уважающие себя
жители Альбиона были бы обязаны вернуть все взятые когда-то напрокат и с тех
пор завалявшиеся книги  их законным владельцам. Почта  заявила,  что  готова
отправлять  эти   книжные   посылки  за  полцены.   Зерно   мысли   казалось
жизнеспособным, но, насколько  мне известно,  оно так и не проросло. Француз
Поль Ребу, человек скорее дела, чем слова,  организовал в 1911 году общество
под названием "Лига  против  абонементов в частных библиотеках". Членство  в
"Лиге" обеспечивает защиту  от любых посягательств, и человеку  уже не нужно
ломать  голову  в  поисках оправдательных  аргументов,  достаточно  сказать,
вежливо улыбаясь: "С удовольствием бы дал книгу, но, увы, не имею права -- я
связан  уставом "Лиги"". Существует ли эта "Лига" и поныне,  к сожалению, не
знаю.

     КНИГОКРАДСТВО

     От  книжного абонента  до  вора всего  лишь  шаг.  Шаг,  который  нужно
сделать,  чтобы  вернуть  книгу любезному владельцу.  Орельен  Шолль  как-то
сказал,  что легче  удержать саму  книгу, чем  то,  что она  заключает. Наши
предки с присущей им прямотой оборонялись от воров  тем, что наиболее ценные
кодексы  библиотеки  приковывали  цепями к стене  или к читательской стойке.
Назывались такие книги  catenati libri (прикованные  книги (лат.)); в
некоторых  старых  монастырях  их  можно встретить и  поныне.  В  библиотеке
пистойского игумена Содзомено, итальянского летописца, скончавшегося в  1458
году, 116 латинских и греческих кодексов  оказались прикованными к штативным
пюпитрам.   Но  для  отъявленного  вора  цепь  не  препятствие.  Приходилось
пользоваться другими защитными средствами. Например,  адресованными  книжным
ворам проклятиями владельцев. В Британском музее хранится кодекс XIII века с
увесистым пожеланием: Quern si quis abstu-lerit, morte moriatur, in satagine
coquatur; caducus morbus instet eum, et  febres; et rotetur, et suspendatur.
Amen (Тот, кто это украдет, пусть умрет страшнейшей смертью; вариться ему
в  адовом  котле; болеть  ему  падучей,  сгорать в  лихорадке;  да  будет он
четвертован и повешен  (лат.)). Суровое проклятие. Не исключено, что оно
помогло и книга попала  в Британский  музей от  своего законного  владельца.
Одна  из ватиканских  рукописей честит вора  более обобщенно: "Пошли ему,  о
боже,  вечную  муку  вкупе с  Иудой,  предателем, а  также Анной,  Каиафой и
Понтием Пилатом". Почему именно вместе с ними, непонятно.
     Воров  предавали  не  только проклятию, но  и  анафеме. Вероятно, из-за
того,  что  они  не  останавливались  и  перед  кражей  ценных  богословских
сочинений  и  простые  проклятия  были  недостаточно  действенны.  Этикетка,
вклеенная в книгу конца XVII века, гласит:
     "Библиотека доминиканского ордена  города Болонья. Выносить запрещается
под угрозой отлучения от церкви,  согласно декретам папы Урбана VIII  и папы
Иннокентия  XII". Ненависть  к похитителям книг  с течением веков  несколько
приуменьшилась,  приняла  иные  формы. Место  этикеток,  вклеенных  в книгу,
заступил  экслибрис,  получивший  особое  распространение среди студенчества
Западной Европы.  На  экслибрисе  нередко изображался повешенный. Намек,  не
требующий  комментариев.  На  французских  экслибрисах   в  петле   болтался
традиционный Пьеро,  текст, по старинному студенческому  обычаю, был написан
макароническим стихом, чаще всего -- следующий:
     Aspice Pierrot pendu
     Qui huns librum n'a pas rendu.
     Si hunc librum reddidisset,
     Pierrot pendu non fuisset.
     Смесь французского и латыни:
     (Вот, смотри. Пьеро пандю, (висит) -- фр.
     Тот, кто книгу не рандю. (отдал) -- фр.
     Если б книгу редидиссет, (вернул) -- лат.
     То в петле бы нон фуиссет. (не был бы) -- лат.)

     Американские студенты  представляли себе наказание вора  более реально.
Пример:
     This book is one, my fist is another.
     If you steal this one, you'll feel the other.
     (Вот моя книга, вот мой кулак.
     Книгу замылишь, получишь тумак (англ.))

     Но  традиционного  повешенного  изображали  на  своих   экслибрисах   и
серьезные   библиофилы.   Один   из   председателей   берлинского   общества
экслибрисистов заказал себе экслибрис, поистине  леденящий кровь: на красном
фоне черный палач вздергивает на виселицу злого книжного вора, над виселицей
кружат два черных ворона. Надпись:
     Gibst du mein Buch nicht zuriick,
     Wartet Dein des Henkers Strick.
     (Тех, кто книг не возвращает,
     Ждет палач, петлей играя(нем.))


     САМЫЙ ДЕРЗКИЙ ПОХИТИТЕЛЬ КНИГ

     Известны две разновидности  похитителей  книг. Представителей одной  из
них любовь к книгам  совращает с истинного пути,  толкает на скользкую тропу
самого обыденного  воровства. Так случилось несколько лет  назад  со  старым
служителем одной из библиотек Халде,  который по вечерам любил читать Библию
и для того украл из библиотеки издание 1522 года, оцененное в 100 000 марок.
Он прекрасно знал,  сколько  стоит книга, именно это-то его и подстегивало в
желании заполучить для вечерних чтений данную Библию. Так бывает с чрезмерно
страстными  библиофилами,  воровство  им  --   словно   острая  приправа   к
удовольствию  приобретения  книги. Крупные  западные букинисты  знают  таких
клиентов  поименно;  сделав  вид,  что кражу не заметили, на  следующий день
присылают  похитителю  счет, и  тот как  ни в чем  не бывало его оплачивает.
Парижс