билие  "е" в  венгерском языке  писатель считал свидетельством против
несправедливых утверждений, будто наш язык беден. Пламенная любовь к  родине
ввела эстета в заблуждение..."
     Казинци придерживался, скорее, противоположного мнения.  Вот отрывок из
знаменитого произведения:
     "Песнь новообращенного, которую сочинил  неизвестный житель Дебрецена в
состоянии души, познавшей монашество, истерзанной, но не изверившейся".
     Стержень мне -- прегрешенье телес.
     Ежель ересь, лень, грех не пресечь,
     Мне презренье с бесчестьем терпеть,
     Ей же ей, мне в геенне ввек тлеть.
     Вемь: везде се веленье небес.

     (Вемь -- 1л. ед. ч. от старого глагола вести -- знать)

     Игра  с буквой "е" стремительно распространялась по Венгрии. Литераторы
писали друг другу  письма,  обходясь одной лишь  этой  гласной,  студенты  в
коллегиях пытались  разговаривать  только  словами с "е". Бела Тот упоминает
провинциального  священника, чье  расположение  странствующие школяры  могли
завоевать,  лишь   "правильно"  ответив  на  вопрос-липограмму.  Если  ответ
удавался, преподобный отсылал  странника на кухню со словами: "В печке  тебе
перепел с перцем". Приходской священник из Эгерсалока  Адам Орос, о  котором
еще пойдет речь,  на  спор  прочитал  целую проповедь  на  "е".  Конечно,  и
отдельные  слова  нужно было пересадить на сдобренную  "е" почву.  Появились
необычные словари:
     банкрот -- делец без денег;
     пуща -- лес, где есть вепрь, медведь, тетерев и т. д.
     В Венгрии пустила корни  еще одна своеобразная разновидность липограмм.
Ею  увлекся   Шамуэл   Дярмати  (Okoskodva  tanito  magyar   nyelvemster.
Kolozsvarott es  Szebenben, 1794,  1,  119. old. (Наставление  в  венгерском
языке.  Коложвар и Себен, 1794,  1, с. 119)), пытаясь доказать  гибкость
венгерского  языка,  который,  как  он  считал, играючи может обходиться без
определенных   артиклей:   a,  az,  e,  ez.  В  доказательство   он  сочинил
соответствующее письмо. Однако тема его  -- тяжелые  семейные обстоятельства
-- заставляет читателя с чувствительной душой забыть об отсутствии артиклей.
Дярмати также пытался доказать, что венгерский язык  прекрасно обходится без
глаголов, и призывал "здравомыслящего читателя  задуматься над тем, возможно
ли писать  таким образом на каком-либо другом  из известных  нам европейских
языков?".   Он  смастерил  предлинный  репортаж  о   русско-турецкой  войне,
действительно, без единого  глагола. Я не буду  приводить  его здесь, потому
что существует куда более  знаменитое  "безглагольное" произведение, в  свое
время вызвавшее сенсацию,-- это повесть уже упоминавшегося Адама Ороса "Ида,
или Могила в степи" (Beszely ige nelkiil, Orosz Adamtol. Harmadik kiadas.
Eger, 1871 (Повесть без глаголов.  Произведение Адама Ороса.  3-е изд. Эгер,
1871)).  "Вот  одинокая  могила  в безмолвной степи, вдалеке  от  людей,
вдалеке  от  их  заботливого  попечения.  Теперь  это  лишь  изредка   место
отдохновения погруженного в думы пастыря, только от его слез влажна порой ее
земля. Возле могилы липовый крест да замшелый, потемневший памятник, строгий
и  грустный, как и сама могила. Шатер над ней --  тень от ивы. Рядом  ручей,
весь в белых  барашках;  на его холмистом берегу меж  диких  роз и  лилий --
унылые каменные  развалины.  В какие же воспоминания  погружены  эти места?"
История, над которой проливал слезы пастух, довольно банальна и рассказывает
о жене ревнивца Тиборца,  Иде. Муж мучает  и  терзает несчастную  женщину, а
потом решает испытать ее. Следуя стародавнему рецепту,  Тиборц  придумывает,
что едет в  Пешт, но с дороги возвращается. Ида в это время грустит дома и в
тоске  поет   песню  (естественно,  без  глаголов).  Тут   из  Трансильвании
неожиданно  приезжает  ее  старший  брат,  подкрадывается  к  дому и  тайком
вернувшийся муж.  Увидев нежничающую пару,  он решает, что  они любовники, и
застреливает Иду. Обнаружив ошибку,  Тиборц  понимает,  что такому  человеку
больше нечего делать на этой земле, и другой пулей приканчивает себя самого.
Вот монолог доведенной до отчаяния Иды, которая в отсутствие мужа оплакивает
свою несчастную судьбу:
     "О,  сколь  сладостно  ощущение  жизни,  сколь  сладостна  жизнь, самый
драгоценный  из всех земных  даров.  Но  если суров наш путь, если суровы  и
полны печали дни нашего пребывания на  этой  земле,  то  что же  она, как не
обманчивый источник, прельстительный для  глаз, но  дарующий влагу,  горькую
для губ! Жизнь прекрасна и она -- величайший дар, но если вечные ее спутники
огорчения и слезы, то что же она, как не тяжкий груз, безрадостное нищенство
-- сад без цветенья, счастье без блаженства, рай без Господа!"
     терзания иды
     Жизни моей изменница,
     Доля моя окаянная,
     Нет радостей бедной пленнице
     В страхе и покаяниях.
     Раб, в кандалы закованный,
     Грязный и шелудивый,
     В узилище замурованный,
     Сколь меня счастливей.
     Ему надежда -- светило,
     Будущего зерцало.
     Ах, для меня лишь могила
     Новой жизни начало.
     Где же небес справедливость?
     Божье ли разуменье,
     Что родителей милость
     Суд всему и решенье?
     Что мне каменья и злато?
     Что благородство предков?
     Если в пышных палатах
     Лишь слезы и стоны не редкость.
     Счастлив на скалах сумрачных
     В рубище ветхом отшельник.
     Ибо покой -- спутник дум его,
     Все ему в утешенье.
     Мне же всяк час отрава,
     Ревности новы причуды,
     Как в круговерти лавы,
     Помощи нет ниоткуда.
     "Окаянная  доля",  как я уже упоминал, предрешила Идину  смерть. Тиборц
укокошил супругу. Затем он просит  у лакея другой  пистолет и направляет его
на незнакомого мужчину. Тот рекомендуется: "Элек Эзвари,  старший брат Иды".
"Тиборц  про  себя: -- Элек Эзвари? --  Элек  Эзвари!.. Так что  же  это?  Я
проклят на  небе,  проклят  на земле,  проклят повсюду. А  дальше?.. Ну нет,
жизнь чудовищна,  жизнь -- это рок, проклятье...  Ида! О, Ида! Прощенья мне,
прощенья..." И второй выстрел пистолета обрывает жизнь Тиборца.
     Сколько головоломной работы, сколько труда вложено в маленькую повесть,
особенно в стихотворение. А какой успех: три издания за два года. Предыдущая
глава | Содержание | Следующая глава


     ПАРНАССКИЕ ИГРЫ




 * ПАРНАССКИЕ ИГРЫ

     Так  Янош  Дендеши  назвал  поэтические  курьезы,  когда, не переставая
извиняться,  отправил  в  путь-дорогу  два  хроностиха (Gyongyossi  Janos
magyar versei (Pest,  1802). Elso  darab, 211. old). И правильно  делал,
что извинялся,  поскольку трудно найти более неуклюжую и скучную поэтическую
форму.  Венгерские читатели  не очень любили гротесковые  поэтические  игры.
Центон,   стихотворение-эхо,    анациклическое   стихотворение,   палиндром,
протеический и ропалический стихи, тавтограмма, фигурные  стихи и  бог весть
какие еще поэтические формы  почти неизвестны  венгерской поэтике.  Желающим
собрать богатый  урожай  следует  обратиться к новолатинской, французской  и
английской литературам, у нас же есть шанс подобрать только  скудные  крохи.
Кроме стихов с "изгнанными" гласными Гергея Эдеша и Варьяша, мне встречалось
очень мало "парнасских игр". Исключение составляет леонинский стих,  который
был чрезвычайно популярен  в  конце XVIII века. Но он  настолько хорошо всем
известен,  что  приведу  всего  лишь  один  пример,  и  то  из-за  забавного
содержания.  Это  сочинение  маэстро  Яноша   Дендеши.  Сам   он  не  считал
опубликованные во множестве  леонины  "парнасской  игрой",  но, очевидно  по
ошибке, вместо Пегаса оседлал коня-качалку, потому что по звучанию его стихи
напоминают щелканье хлыста, с которым дети играют в лошадки.
     Вот супруга моя, сына нашего грудью кормя,
     Нашу внучку Эстер собирается грудью попотчевать.
     Точит камень вода. И стоишь пораженный, когда
     Видишь вещь небывалу: чтобы бабушка внучку грудью питала.
     Дива ж нет. Иногда иссохшая пальма, забыв про года,
     Нежным цветком расцветет, в старости плод принесет.
     Стать зиждителем жизни мятежной в немощи -- в этом надежда.
     Зреть пред могильною сенью: зима приближается в платье весеннем,
     Мать и сына может кормить, и внучку тотчас утолить
     Млеком груди налитой, ласковых рук теплотой.
     Да спасет  стихотворение двойная радость, которой аист  одарил семейный
очаг его преподобия из Уйторды.
     Вокруг леонина  поднялась, конечно, страшная  литературная буря.  Самые
яростные громы и молнии метал  Казинци. И в разгуле  страстей никто даже  не
заметил, что  родился  первый  венгерский поэт нонсенса -- Янош Эрдеи. Стоит
вызволить  из небытия  имя этого мужа, чей  сборник "77  ухмылок,  рожденных
поговорками" (Erdelyi J. Hetvenhet kozmondasbol  tamadt gunyortzak. Pest,
1825)  породил  в   свое  время   множество  толков.  Янош  Эрдеи  писал
по-венгерски  и добился  на  этом  языке полной  абсурдности.  Вот  эпиграф,
которым он снабдил свой сборник:
     Все верлипупно.  Но если картина  лишь плюйная  бряшка Истины,-- мерзь!
Искорнежим  небесных  мазков блестованье  Начисто! Хоть и  тужляется истово,
ражливо Сердца ледец,-- нет напованья на мира искровна рожденье.
     В  причудливый  хоровод  парнасских  забав иногда случайно попадали  их
серьезные родичи, так называемые мнемонические стихи (versus memoriales).
     Раньше   их   называли   стихи-запоминалки.    Стихотворением   издавна
пользовались как костылем  для хромающей памяти: в  рифму втискивали правила
логики, грамматики, медицины. Мне попадались зарифмованные правила карточной
игры, кулинарные рецепты, законы домино и химии, железнодорожные расписания,
более того --  однажды  я наткнулся на целый эпос,  посвященный переплетному
делу,  где парижский  переплетчик  Лесне  поучает  читателей,  как  сшивать,
подклеивать,  обрезать листы и т.  д. Существуют  также  стихотворные  своды
законов.  В  Париже  в  1911  году вышла  книга  Б.--М.  Де-комбруса "Кодекс
Наполеона  в  стихах"  (В.  М.  Decomberousse.  Code Napoleon  mis  en  vers
francais).  Желая  облегчить запоминание,  автор  уложил  сухие,  бесцветные
параграфы наполеоновского Кодекса в александрийский стих. Эта  идея не нова.
Венграм  она пришла в  голову  гораздо раньше. В 1699 году в Коложваре (ныне
Клуж, Румыния.-- С. С.) вышло необычное произведение:  "Свод законов Иштвана
Вербеци. Без изменений пересказанный доступным венгерским стихом  и изданный
Ференцем   Хомородом   С.  Пали  Н."   ("Ver-botzi  Istvan  Torvenykonyvenek
Compendiuma.  Melly  kozonseges  Magyar  Versekbe  formaltatvan  iratott  es
kia-datott Homprod Sz.  Pali N. Ferentz altal). Стойкий автор не выбросил ни
один из 256 параграфов и все их пересказал архаически ритмизованным  стихом.
Правда, стих, служащий костылем для памяти, нередко сам хромает, так что еще
вопрос,  не  легче  ли  студенту  зазубрить  гладкий  латинский  текст,  чем
спотыкающуюся  поэму.  Приведем  в качестве  примера  параграф,  излагающий,
какому  наказанию  подлежал в  былые  времена  дворянин,  нанесший  телесное
поврежденье крестьянину.
     Чрез Дворянина ежели Крестьянин пострадает,
     Коль под руку ему безвинно попадает,
     Или неправое увечье принимает,
     То по Закону таковы права он получает:
     Понеже Крепостному с Дворянином не тягаться,
     Крестьянин должен Господину отчитаться,
     А тот уж в суд пойдет с обидчиком квитаться,
     И суд неправого за все принудит рассчитаться.
     Штраф до ста форинтов -- возможное суда решенье,
     Их отдают помещику в распоряженье,
     Но вправе суд принять и то постановленье,
     Чтоб штраф ему достался за закона охраненье.
     Закон справедлив. Он карает Дворянина. Параграф умалчивает лишь о  том,
достается ли что-нибудь  Крестьянину  из  тех ста  форинтов,  которые  Закон
обязывает Дворянина  выплатить Помещику.  География тоже нашла своих поэтов.
Вдохновились  даже  суровые  картографы,  ибо появились  карты,  где  Европа
изображалась в виде женщины -- опять же для легкости  запоминания. Я не смог
отыскать такую карту,  но на то,  что они  существовали, указывает множество
источников. Ласло Перечени Надь в  одном  из примечаний  к своей  знаменитой
героической поэме "Раскольник" описывает подобную  карту, которая, очевидно,
создавалась  под  влиянием  мифа  об  украденной быком  Европе: "На голове у
Европы Португалия, ее лицо -- Испания, шею ей сдавливают заснеженные вершины
Пиренеев, ее грудь -- Франция, правая рука -- Италия, Сицилия -- веер, левая
рука  -- Англия, Шотландия  и Ирландия, живот -- Германия, правое  бедро  --
Венгрия со своими провинциями, колени -- Дания и Швеция и т. д." После этого
описания  легче понять  дидактическое стихотворение  на географическую тему,
где  тоже рассматривается Европа, картографированная в виде женской  фигуры.
Его автор -- Иштван С. Немети Пап, называется оно: "Краткое описание Венгрии
в стихах"  (Sz. Nemeti Pap I. Magyar Orszag Versekben valo rovid leirasa.
Nagykaroly, 1763).
     В виде Девы стройной наши Дикеархи
     Вздумали Ввропу показать на карте.
     Гребень Португалии ее лоб венчает,
     Светлый лик Испания воплощает.
     На груди свернулась Франция, сияя,
     Где живот, на ляхов немец наседает,
     А чуть-чуть пониже венгры поселились,
     За спиной у Девы турки притаились.
     На руке на правой пляшут итальянцы,
     А по левой гордо шествуют британцы.
     Бельгия, Гельвеция спрятались под мышки
     Ох, и тесно бедным, просто еле дышат.
     На колени сели шведы и датчане,
     И норвеги тут же, море за плечами.
     По ногам и юбке московиты рыщут.
     Приласкаешь Деву -- Венгрию отыщешь.
     Я и сам хотел бы к Деве быть поближе.
     Коль позволит, может, Венгрию увижу,
     Землю вожделенную изучать я ринусь,
     Изучив же, дальше по дорогам двинусь.
     Комитатов множество, а страна одна:
     Пилиш, Шопрон, Угоча, Сатмар, Пешт, Тольна.
     Вина здесь отменные -- вот повеселимся
     Да в купальнях сладостной неге предадимся.
     Только  так  -- объединив  обольстительные  прелести женской  фигуры  с
шутливой фантазией поэта --  можно было  надеяться вбить в  голову школяров,
увлекавшихся   тогда  исключительно  красным  вином   да  банями,   названия
государств Европы. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава

     ПЛОДЫ СЛОВОТВОРИЯ




 * ПЛОДЫ СЛОВОТВОРИЯ


     Словотворие   --   таким  названием  Пал  Бугат  наделил  свою  систему
словообразования,  ибо она учит сотворять слова. Одновременно в слове звучит
намек на  то,  что отсвет  истинного  творчества  озаряет большинство  вновь
образованных  слов.  Что  ж,  посмотрим. Прежде всего  нужно  отметить,  что
система Бугата, вплоть  до мельчайших подробностей, была уже рассмотрена  на
страницах  журнала "Magyar  Nyelvor"  ("Страж венгерского  языка")  и ничего
нового,   особенно  после  исследования   Вилмоша  Толнаи  (Tolnai  V.  A
nyelvujitas (Budapest, 1929)),  о ней  сказать нельзя.  Но одно  дело --
научная  дискуссия,  а  другое  --  факты,  которые  так  и  просятся  стать
достоянием  широкой  публики.  Солидное  научное  изделие  нельзя подать под
пикантным  соусом,  тем более  нельзя  приправить его капелькой яда. Ну а  в
памяти читающей публики,  скорее  всего, маячат лишь  курьезы  "Мопdolat"  и
"Felelet"  ("  Mondolat  и  Felelet  -- "Говорня" и "Ответ" (венг.)).
Поэтому я решил, что стоит  постараться и  отыскать на  книжных полках труды
самых ярых обновителей  языка,  чтобы на  живых примерах  показать,  в какие
вычурные  одежды рядили  венгерскую  речь.  Самую  первую венгерскую фабрику
словотворчества основал Давид Барцафалви Сабо. Каждый том переведенного им с
немецкого романа "Монастырская история Сигварта" он снабдил особым словарем,
создав  таким  образом единственное в  своем роде произведение, ведь  обычно
переводной  труд не требовал  дополнительного перевода с  нововенгерского на
старовенгерский.  А  необходимость  в  словаре  была огромная  --  без  него
простодушный  читатель  никогда  не   понял   бы,   что  за  божье  создание
стражетел,     который    во     время    сворагона    остался
послесиднем и перед челобитчицей встретил самсобойника.
Словарь же поясняет, что  стражетел  не кто иной, как  телохранитель,
который отстал во время псовой охоты и перед  часовней встретил  отшельника.
Даже  краткое  знакомство  со  всем  словарем было бы довольно  утомительно.
Простое перечисление слов и  то вызывает зевоту, а ведь из каждого еще нужно
извлечь урок. Поэтому я решил привести в качестве примера только музыкальный
раздел    и    препроводить   героя,   вернее   торжествователя,   на
музыченье,  то  есть  --  музыкальные посиделки.  Сам  концерт  --  в
значении игра музыкантов -- именуется музыкослад. Полифоническая игра
оркестра, или,  как сказано в  пояснении, согласный  гудозвон  разнообразных
звуков,--  бом-бумье.  Естественно, в  словаре  фигурирует и  солист,
который   по-нововенгерски   называется   самогласец,   а   соло   --
самогласная игра. Что касается певцов, то с их губ слетают не арии, а
песницы. Конечно,  игру  необходимо слаживать,  а то  начнется
полная неразбериха по части  тишиоло и живиоло, понимай адажио
и аллегро. В распоряжении артистов множество музыкальных  инструментов,  как
то: крылет  (нем.  Fliigel)  или, что  то  же,-- перунет  (это
название берет свое начало  в  особенностях  спинета, где  звук образуется в
результате  прикосновения пера к  струне, выражаясь правильно,  в результате
трень-бреньканья). Но музыкант может играть  и  на глушире, то
есть на фортепьяно, где звук приглушается с  помощью педали. И вот, наконец,
приходится отдать должное  нашему бесстрашному словосею, когда он предлагает
назвать клавикорд роялем  (Барцафалви  Сабо образует  слово, обозначающее
рояль, от венгерского корня "звенеть"  по аналогии  с тамбурином, получается
что-то вроде "звенурина". Это слово существует в венгерском языке до сих пор
и  обозначает и рояль,  и пианино.--  Примеч.  пер.). Кажется, это  было
первое удачное слово, которое положило  начало длинному, многотысячному ряду
незаконно образованных, но узаконенных в процессе употребления  и до сих пор
существующих слов, пришедших  в нашу речь  благодаря  обновителям языка.  За
роялем последовали другие детища Барцафалви Сабо -- опекун, юнец, лестница и
т.  д.  Самым безжалостным вершителем  произвола  в  области словотворчества
считается Михай  Вандза, автор  знаменитого  произведения  "Тоскующий  Амур.
Творение   сладких   предрассветных  грежений.  Посвящается  женскому  полу"
(Wandza M. A busongo Amor.  Egy  hajnali  edes andalmany  teremt-menye. A
szepnem   kedveert  (Pest,   1806)).  Из   туманного   содержания  книги
выясняется,  что  перед тем,  как  автора  охватили  сладкие  предрассветные
греженья, он ночью бродил  в  горах  по лесу  и там  на него нахлынули такие
думы:
     "Ночь  --  безмолвная пора, царство ублаготворенных; я  же  всего  лишь
могиложаждущий  образ  этого мира, обреченная  на волшебствование несчастная
душа,  обломок  исковерканной растоптанности. Примите же меня,  громоздистые
кручи! Дайте мне пристанище в пещере под стрельнозвонной кровлей ваших скал.
Прими  меня,  густо  лесящаяся  молодежь,  ты,  темная ночь  тенящих ветвей,
которая  мила мне своей сумрачностью. Этот свод, нашествие ветвей, накрывших
меня  своими  побегами,  пусть он будет снадобьем от любви, может, он одарит
меня не только тенью, но  и  приверженностью". А почему,  собственно говоря,
тоскует Амур?  Это  становится ясно  из  описания его  встречи  с Дианой,  о
которой сам одураченный Амур рассказывает так:
     "Вечер --  время  на  исходе,  погружение  в  тень,  в  безмолвно-тихие
сумерки. Солнце ударилось о край дивной вселенной  и закатилось за обозримый
горизонт, разрослись крохотные полки огромных звезд, луна ждала  полуночного
часа  и  так  дремала  каждый  день;  звон  колоколов  встревожил  пленников
сумрач