поставлена, пусть там и стоит.
     -- Где же ты тут будешь спать?
     -- А вот где стою, тут и лягу.  Пора спать, матушка, -- отнеслась она к
Анне Львовне, расстилая тюфячок поперек двери.
     -- И охота вам, няня, здесь валяться.
     -- Охота, друг ты мой, охота. Боюсь  одна спать в комнате. Непривычна к
особым покоям.
     Няня,  проводив  Ступину,  затворила за  нею дверь, не  запиравшуюся на
ключ, и  легла на тюфячок, постланный поперек порога. Лиза читала в постели.
По  коридору два  раза  раздались шаги пробежавшей горничной, и в  доме  все
стихло. Ночь стояла бурная. Ветер со взморья рвал и сердито гудел в тру6ах.
     -- Разбойники, -- тихо, как бы во сне, проговорила няня.
     -- Так их и папенька покойный, отпуская  свою душеньку  честную, назвал
разбойниками, -- прошептала она еще через несколько минут.
     -- Господи! Господи, за что только я-то на старости лет гублю свою душу
в этом вертепе анафемском, -- начала она втретьи.
     Лиза молча читала, не обращая никакого внимания на эти монологи.
     -- Сударыня! -- воскликнула, наконец, старуха.
     -- Ну, -- отозвалась Лиза.
     -- Я завтра рано уйду.
     -- Иди.
     -- Пойду к Евгении Петровне.
     -- Иди, иди, пожалуйста.
     -- Хоть посмотрю, как добрые люди на свете живут.
     Лиза опять промолчала.
     -- А мой вот тебе сказ, -- начала няня, -- срам нам так жить. Что это?
     -- Что? -- спросила Лиза.
     -- Это... распутные люди так живут.
     Лиза вспыхнула.
     --  Где ты живешь? ну где? где? Этак  разве девушки добрые живут? Ты со
вставанья с голой шеей пройдешь, а на тебя двадцать человек смотреть будут.
     -- Оставь, няня, -- серьезно произнесла Лиза.
     -- Не оставлю, не оставлю; пока я здесь,  через  кости мои старые разве
кто  перейдет. Лопнет  мое  терпенье,  тогда что  хочешь,  то  и  твори.  --
Срамница!
     Лизой овладело совершенное бешенство.
     -- Ты просто глупа, -- сказала она резко Абрамовне.
     -- Глупа, мать моя,  глупа, -- повторила старуха,  никогда не слыхавшая
такого слова.
     -- Не глупа, а просто дура, набитая, старая дура, -- повторила еще злее
Лиза и, дунув на свечку, завернулась с головою в одеяло.
     Обе женщины молчали, и обеим им было очень тяжело; но няня не умилялась
над Лизой и не слыхала горьких слез,  которыми до бела света проплакала  под
своим одеялом со всеми и со всем расходящаяся девушка.
     Не спал  в этом доме еще Белоярцев. Он проходил по своей  комнате целую
ночь в  сильной тревоге. То  он брал в руки один готовый слепок,  то другой,
потом  опять он  бросал  их и тоже только перед утром совсем одетый  упал на
диван, не зная, как вести себя завтра.
     ``Черт  меня дернул заварить всю эту  кашу и взять на себя такую обузу,
особенно еще и с этим чертенком в придачу``, -- думал он, стараясь заснуть и
позабыть неприятности своего генеральского поста.

        "Глава шестая. ТОПОЛЬ ДА БЕРЕЗКА"
     На  рассвете  следующего  дня  Абрамовна,  приготовив  все   нужное  ко
вставанью  своей  барышни, перешла  пустынный  двор  ассоциационного дома  и
поплелась в Измайловский полк. Долго она осведомлялась об адресе и, наконец,
нашла его.
     Абрамовна  не пошла на указанный ей парадный подъезд, а отыскала черную
лестницу и позвонила в дверь в  третьем этаже. Старуха  сказала девушке свое
имя и  присела  на стульце, но  не успела она вздохнуть,  как  за  дверью ей
послышался радостный  восклик Женни,  и в ту же минуту  она почувствовала на
своих щеках теплый поцелуй Вязмитиновой.
     -- Голубка моя, красавица моя! --  лепетала старуха, ловя ручку Евгении
Петровны. -- Ручку-то, ручку-то мне свою пожалуй.
     --  Как это  ты, няня? Откуда ты? -- спрашивала  ее между  тем Женни, и
ничего нельзя было разобрать, кто о чем спрашивал и кто что отвечал.
     Евгения  Петровна показала старухе детей,  квартиру и,  наконец,  стала
поить  ее  чаем.  Через  полчаса  вышел  Вязмитинов, тоже  встретил  старуху
приветливо и скоро уехал.
     После  его   отъезда  Евгения   Петровна  в   десятый   раз   принялась
расспрашивать старуху о житье Лизы и все никак не брала в толк ее рассказа.
     -- Я  и сама,  друг  мой,  ничего не понимаю,  что  это они делают,  --
отвечала няня, покачивая на коленях двухлетнего сынишку Евгении Петровны.
     -- Поедем к ней, няня!
     -- Поедем, душа моя, пожалуйста, поедем!
     Евгения Петровна  накинула  бурнус и вышла со старухой.  Через  час они
остановили своего извозчика у дома ассоциации.
     -- Пойдем по черной лестнице, -- сказала няня и, введя Евгению Петровну
в узенький коридор, отворила перед нею дверь в комнату Лизы.
     Лиза  стояла спиною  к двери  и чесала  сама свою голову. Услыхав,  что
отворяют дверь, она оглянулась.
     --   Бесстыдница,   бесстыдница,  --   произнесла,  покачивая  головой,
Вязмитинова  и  остановилась. --  Не  узнаешь?  --  спросила  она, дрожа  от
нетерпения.
     -- Женни! -- спокойно сказала Лиза.
     -- Я, душка моя, я, Лиза моя милая,  злая, недобрая, я это  -- отвечала
Евгения Петровна и, обняв Бахареву, целовала ее лицо.
     -- И не стыдно, -- говорила она, прерывая  свои поцелуи. -- За что, про
что разорвала  детскую  дружбу, пропала,  не  отвечала на письма и теперь не
рада! Ну, скажи, ведь не рада совсем?
     -- Нет, очень рада. Как ты похорошела, Женни.
     -- Помилуй, двое детей, какое уж похорошеть! Ну, а ты?
     -- А я, вот как видишь.
     -- Одна все?
     -- Нет, с людьми, -- отвечала Лиза, слегка улыбнувшись.
     -- Замуж нейдешь.
     -- Никто не берет.
     -- За капризы?
     -- Верно, так. Чаю, Женни, хочешь?
     -- Давай, будем пить.
     -- Вот прекрасно-то! --  раздался из-за двери голос, который  несколько
удивил Лизу.
     -- Можно взойти? -- спросил тот же голос.
     -- Это Розанов, -- идите, идите! -- крикнула Женни.
     На пороге показался Розанов и с ним дама под густым черным вуалем. Лиза
взглянула  на  этот  сюрприз,  насупив   бровки.  Дама  откинула   вуаль  и,
улыбнувшись, сказала:
     -- Здравствуйте, Лиза.
     -- Полинька! Вот гостиный день у меня неожиданно.
     -- А вы отшельницей живете, скрываетесь. Мы с Женни сейчас  же отыскали
друг друга, а вы!.. Целые годы в одном городе, и не дать о себе ни слуху  ни
духу. Делают так добрые люди?
     -- Господа! не  браните меня, пожалуйста:  я ведь одичала,  отвыкла  от
вас. Садитесь лучше, дайте мне посмотреть на вас. Ну, что ты теперь, Полина?
     --  Я? -- Бабушка, мой друг, бабушка-повитушка. Выходи замуж, принимать
буду.
     -- Боже мой! что это тебя кинуло?
     -- А что? -- я очень довольна.
     -- А ты, Женни?
     -- Мать двух детей.
     -- Чиновника?
     -- Да.
     -- И счастлива?
     -- Да, и муж не бьет, как ты когда-то предсказывала.
     -- Значит, счастлива?
     -- Значит, счастлива.
     Кто-то постучал в двери.
     -- Войдите, -- произнесла Лиза, и на пороге показался высокий, стройный
Райнер. Он возмужал и даже немножко не по летам постарел. Розанов с Райнером
встретились горячо, по-приятельски.
     -- Здравствуйте, шпион! -- произнес Розанов при его появлении.
     Райнер весело улыбнулся в  ответ, и  они поцеловались.  В зале общество
сидело нахмурившись: все по-вчерашнему еще было в  беспорядке, окна плакали,
затопленная  печка  гасла и забивала  дымом. Белоярцев молча прохаживался по
зале и, останавливаясь у окна,  делал нетерпеливые движения при виде стоящих
у подъезда двух дрожек.
     -- Бахарева наша уезжает куда-то, -- сказала, входя в залу, Бертольди.
     -- Куда это? -- буркнул Белоярцев.
     -- С своими друзьями.
     --  И отлично  делает.  Евгения Петровна упросила Лизу погостить у  нее
два-три дня, пока дом немножко отогреется и все приведется в порядке.
     Лиза сдалась на общую просьбу и уезжала.
     -- А  сегодняшнее  заседание?  -- крикнула Бертольди проходившей  через
переднюю Лизе.
     -- Я не буду.
     -- Какое это у вас заседание? -- спросил ее Розанов на лестнице.
     -- Э, вздор, -- отвечала с неудовольствием Лиза.
     У Вязмитиновых  в Измайловском полку  была прехорошенькая квартира. Она
была не очень велика,  всего состояла из шести комнат, но  расположение этих
комнат  было  обдумано  с   большим   соображением   и   давало  возможность
расположиться необыкновенно удобно.  Кроме очень изящной гостиной, зальца  и
совершенно  уединенного кабинета Николая  Степановича, влево от гостиной шла
спальня
     Евгении Петровны, переделенная зеленой шелковой драпировкой, за которой
стояла ее кровать, и  тут же в стене  была дверь в маленькую закрытую  нишь,
где стояла белая каменная ванна.  Затем были еще две комнаты для стола и для
детей, и, наконец, не в  счет покоев, шли девичья с черного входа и передняя
с  парадной  лестницы. У Вязмитиновых уже все было приведено в  порядок, все
глядело тепло и приятно.
     -- Рай у тебя, моя умница, -- говорила, раздевшись в детской, няня.
     -- Действительно хорошо, -- подтвердила Лиза.
     Вязмитинов,  возвратясь к  обеду  домой,  был очень рад, застав  у себя
неожиданную  гостью. Вечером  приехал  Розанов, и  они  посидели,  вспоминая
многое  из  своего прошлого.  Лиза  только  тщательно уклонялась от пытливых
вопросов Николая Степановича  о  ее  настоящем житье.  Они взаимно произвели
друг на друга неприятное  впечатление. Лиза  сказала о  Вязмитинове,  что он
стал  неисправимым чиновником, а он  отозвался о  ней  жене  как  о какой-то
беспардонной  либералке,  которая непременно хочет  переделать весь  свет на
какой-то свой особенный лад, о котором и сама она едва ли имеет какое-нибудь
определенное понятие.
     На ночь  Евгения  Петровна уложила Лизу на  диване за  драпри  в  своей
спальне и несколько раз пыталась добиться у  нее откровенного мнения о  том,
что она думает  с собой  сделать,  живя таким странным  и непонятным для нее
образом.
     -- Мой друг, оставь меня самой себе, -- тихо, но решительно отвечала ей
Лиза.
     На другой день Розанов привез к  вечеру Райнера. Вязмитинову это  очень
не понравилось.
     -- Ведь ты же с ним был знаком, -- убеждал его доктор.
     -- Да мало ли с кем я был знаком, -- отвечал Вязмитинов.
     -- Чудно, брат, как ты так в генералы и лезешь.
     --  Да, Николая  Степановича  трудно  иногда  становится  узнавать,  --
произнесла, краснея, Женни, при которой происходил этот разговор. -- Ему как
будто мешают теперь люди, которых он прежде любил и хвалил.
     Вязмитинов замолчал и был очень вежлив и внимателен к Райнеру.
     --  Тебе,  кажется,  нравится Райнер? -- спросила  Лизу, укладываясь  в
постель, Женни.
     --  Да, он лучше всех, кого  я до сия пор знала,  -- отвечала  спокойно
Лиза и тотчас же добавила: -- чудо как хорошо спать у тебя на этом диване.
     Бахарева прогостила у подруги четверо суток и стала собираться в Дом. В
это время произошла сцена: няня  расплакалась и Христом-Богом молила Лизу не
возвращаться.
     --  Я здесь на лестнице две комнатки нашла, -- говорила она со слезами.
-- Пятнадцать  рублей на месяц  всего. Отлично нам  с тобою будет: кухмистер
есть на дворе, по восьми рублей берет, стол,  говорит, у меня всегда свежий.
Останься, будь умница, утешь ты хоть раз меня, старуху.
     Лиза сердилась.
     --  Матушка,  Женюшка!  умоли ж хоть ты ее, неумолимую, --  приставала,
рыдая, старушка.
     Ничего не помогло: Лиза уехала.

        "Глава седьмая. МИРСКОЕ И ГРАЖДАНСКОЕ ЖИТЬЕ"
     Прошло  полгода. Зима  кончилась,  и  начиналась  гнилая  петербургская
весна.  В  положении  наших  знакомых   произошло  несколько  незначительных
перемен. Николай Степанович Вязмитинов  получил еще одно повышение по службе
и орден, который  его директор привез ему  сюрпризом во время  его домашнего
обеда.  Николай Степанович,  увидя  на себе орден,  растерялся,  заплакал...
Вязмитинов шел в  гору.  У  него была толпа завистников, и ему предсказывали
чины, кресты, деньги и блестящую карьеру. Вся эта  перемена имела на бывшего
уездного педагога свое влияние. Он много и усердно трудился и не задирал еще
носа;  не  говорил ни ``как-с?``, ни ``что-с``, но уже видимо солиднел и  не
желал якшаться с  невинными  людьми,  величавшими  себя в  эту  пору громким
именем  партии  прогресса. Николай Степанович  твердым шагом шел  вперед  по
простой дороге. Начав с отречения от людей и партии беспардонного прогресса,
он в очень скором времени нашел случай вовсе отречься от всех молодых людей.
     Ему  предложили   очень   хорошее  место  начальника   одного  учебного
заведения.  Николай  Степанович  отказался,  объявив, что ``при  его  образе
мыслей с  теперешними молодыми  людьми делать нечего``.  -- Этот характерный
отзыв дал Вязмитинову  имя светского человека с  ``либерально-консервативным
направлением``, а  вскоре  затем и место, а с  ним и дружеское  расположение
одного  директора   департамента  --  консервативного  либерала  и  генерала
Горностаева,    некогда    сотрудника-корреспондента   заграничных   русских
публицистов, а ныне кстати и некстати повторяющего: ``des reformes toujours,
des outopies jamais`` (Только реформы и никаких утопий (фр.)). Вместе с этим
Николай Степанович попал через Горностаева в члены нескольких ученых обществ
и   вошел  в  кружок  чиновной  аристократии   с   либерально-консервативным
направлением,  занимавшей  в  это  время  места в департаментской  иерархии.
Новому  положению, новым  стремлениям и симпатиям Николая Степановича только
немножко не совсем отвечала его жена.
     Все  консервативные  либералы разных  ведомств, сошедшиеся  с  Николаем
Степановичем,  были  очень  внимательны и  к Женни.  Кроткая, простодушная и
красивая Евгения Петровна производила на них самое выгодное впечатление,  но
сама  она  оставалась равнодушною к новым  знакомым мужа, не сближалась ни с
ними,  ни с  их женами и  скоро успела  прослыть нелюдимкою и даже дурочкой.
Женни же,  привыкшая к тишине и  безмятежности  своей уездной  жизни, просто
тяготилась новыми знакомствами в той же мере, в какой она дорожила юношеской
дружбой  Лизы  и  расположенностью своих старых знакомых. К  тому  же  ее не
занимали  вопросы,  интересовавшие  ее  мужа и  кружок  его новых  знакомых.
Вязмитинову  это  было  очень  неприятно. Сначала  он жаловался жене  на  ее
нелюдимство,  вредное  для  его  отношений, потом  стал  надеяться, что  это
пройдет, старался втянуть жену в  новые интересы и с этою целью записал ее в
члены комитета грамотности и общества для вспомоществования бедным. Но Женни
в комитете  грамотности  заскучала о  детях  и уехала,  не дождавшись  конца
заседания, а  о  благотворительном  обществе, в которое  ее записали членом,
отозвалась, что она там сконфузится и скажет глупость.
     Вязмитинов отказался от усилий дать жене  видное положение и  продолжал
уравнивать  себе  дорогу. Только  изредка  он  покашливался  на  Женни за ее
внимание к Розанову,  Лизе, Полиньке и Райнеру, тогда как  он не  мог от нее
добиться такого  же  или даже  меньшего внимания ко  многим из  своих  новых
знакомых.
     Впрочем, они  жили  довольно  дружно  и  согласно.  Женни  ни в  чем не
изменилась, ни в нраве, ни  в привычках. Сделавшись матерью,  она только еще
более полюбила  свой домашний  угол  и  расставалась с  ним  лишь  в крайней
необходимости, и то весьма неохотно. Мужу  она ни в чем не противоречила, но
если  бы всмотреться  в  жизнь  Евгении Петровны  внимательно,  то можно  бы
заметить,  что Николай  Степанович  в  глазах  своей жены  не  вырастает,  а
малится.
     Между различными посетителями дома Вязмитиновых исключительными гостями
Евгении  Петровны были только ее  прежние  знакомые: Розанов, Лиза, Полинька
Калистратова и Райнер.
     Если эти лица заходили к Евгении  Петровне в такое время, когда мужа ее
не было дома и не случалось никого посторонних, то они обыкновенно проходили
к ней через  драпированную спальню в ее розовую  чайную, и здесь  заводились
долгие  задушевные  беседы,  напоминавшие  былую  простоту  дома  Гловацких.
Обыкновенно  эти  гости  набегали  к  Женни около одиннадцати или двенадцати
часов  и  частехонько  засиживались до звонка,  возвещавшего  в  четыре часа
возвращение Вязмитинова  к обеду. Случалось, что Николай Степанович, входя в
свою квартиру, в передней как  раз сталкивался с уходящими приятелями  своей
жены и каждый раз после этого дулся.
     Как многие люди,  старающиеся изолировать  себя  от  прежних знакомств,
Николай  Степанович раздражался, видя, что прежние знакомые понимают  его  и
начинают  сами  от него  удаляться и  избегать  с  ним  натянутых отношений.
Вязмитинов не  требовал, чтобы жена его не принимала  в его отсутствие своих
провинциальных друзей, но каждый раз,  встретясь с кем-нибудь  из них или со
всеми  вместе  в передней, надувался  на несколько дней на жену и  тщательно
хранил многознаменательное  молчание. Иногда  он заходил несколько  далее и,
наскучив молчанием, начинал за обедом разговор с того:
     -- А что,  если  бы вас спросили, как относится  madame Калистратова  к
Розанову? Что бы вы на это ответили?
     --  Никто меня  об  этом  не  спросит,  --  обыкновенно очень  спокойно
отвечала  в таких случаях  Женни,  подавая  мужу  тарелку, и тотчас же мягко
переводила разговор на другую тему.
     Или  другой раз Николай Степанович начинал речь с  вопроса о  том,  как
записан Полинькин ребенок?
     -- Почем мне знать это, -- отвечала Женни.
     --  А,  однако,  странно ее  положение,  -- замечал  Вязмитинов.  Женни
конфузилась.
     Не менее оскорбительные и неприятные запросы Вязмитинов часто предлагал
жене насчет Лизы и Райнера, но, впрочем, всех их даже сам иногда приглашал к
себе на ужин или чашку чаю.
     В отношении к  Розанову он  держался иной, не то более искренней, не то
более осторожной политики.  Розанов ему служил  напоминанием  прошлого и, не
обращая  внимания  на перемену, происшедшую в положении Вязмитинова,  держал
себя с ним  с прежнею короткостью, заставлявшею Вязмитинова хотя-нехотя жить
по-старому.  Розанов   говорил   ему  по-прежнему  ты;   когда  тот  начинал
топорщиться,  он  шутя  называл его  ``царем  Берендеем``,  подтрунивал  над
привычкою  его носить  постоянно  орден в петлице фрака и даже  с  некоторым
цинизмом отзывался о достоинствах консервативного либерализма. Но Вязмитинов
все это  сносил и не мог ни отбиться от Розанова,  ни поставить его к себе в
более почтительные отношения.
     Старуха Абрамовна водворилась  в доме Вязмитиновых вследствие несколько
ошибочного расчета и жила здесь, выдерживая ``карахтер``. Погостив с Лизою у
Женни во время приведения в порядок общественного  Дома, старушка совершенно
упилась мирными  прелестями тихого семейного житья, к которому она привыкла,
и  не могла без  трепета вспомнить о гражданском Доме и  житье под  командою
Белоярцева, при  новых,  совершенно  неприятных  ей порядках.  Она  просила,
умоляла Лизу  позволить ей  увезти оттуда все их вещи; плакала, бранилась и,
наконец, объявила:
     -- Ну, когда так хочешь жить, так я тебе не слуга.
     Старушка  рассчитывала запугать Лизу  и очень  грустно  ошиблась.  Лиза
спокойно отказалась от ее услуг и даже похвалила ее за это намерение.
     --  И что ж такое! И Бог с тобою  совсем: я и останусь. Авось без куска
хлеба не пропаду.  Найдутся добрые люди, хоть из куска хлеба возьмут еще. На
старости лет хоть болонок на двор выпущать гожусь.
     Лиза не упрашивала, но предложила старухе  на особое  житье  денег,  от
которых та  с гордостью отказалась и  осталась  у  Женни.  Здесь она взялась
вводить  в  детской  патриархальные  порядки  и  с  болезненным  нетерпением
выжидала, когда Лиза придет и сознается, что ей без нее плохо.
     Время шло;  Лиза  изредка навещала Вязмитинову, но речи о  том, что  ей
плохо  без  Абрамовны,  никогда  не  заходило.  Абрамовна  с  своей  стороны
выдерживала характер. С каждым приходом Лизы она в ее присутствии  удвоивала
свои заботы о де