Лиза.
     -- Что ж она вам пишет? -- осведомилась Варвара Ивановна.
     -- Она зовет меня к себе; я хочу с ней познакомиться.
     Лиза  купила  себе дешевой ценой первого врага  в  Москве, в лице своей
тетушки Варвары Ивановны.
     Розанов был у маркизы на минуточку и застал ее в страшной ажитации. Она
сидела калачиком на оттоманке,  крутила полосочку пахитосной соломинки и вся
дергалась, как в родимце. Перед нею молча сидел Персиянцев. Она  ни о чем не
могла говорить складно и все стояла на панихиде.
     -- Где Орест Григорьевич? -- спросил ее Розанов.
     -- Что?
     Розанов повторил вопрос.
     -- Гггааа! -- воскликнула маркиза. --  Оничка  там. Он час один спал во
всю ночь и не завтракал.
     -- Что ж так?
     -- Нельзя же, мой милый: взялись, так уж надо делать.
     -- Да что там так много хлопот?
     -- Гггааа! Как же? Цветы будут и все.
     Персиянцев поднялся и, вынув из кармана коротенькую германскую трубочку
и бумажку  с кнастером, пошел в залу. Розанов смотрел на маркизу. Она сидела
молча  и  судорожно щипала  соломинку, на глазах  у нее  были слезы,  и  она
старалась сморгнуть их, глядя в сторону.
     Доктору стало жаль ее.
     -- Чего вы так беспокоитесь? -- сказал он успокоительно.
     -- За Оничку страшно мне, -- отвечала маркиза голосом, в котором слышна
была наша простоволосая  русская  мать, питательница, безучастная ко  всякой
политике.
     -- Да успокойтесь, ему ничто не угрожает.
     -- Ба! как вы это говорите, мой милый доктор.
     --  Ведь  это не  заговор, ничто,  а  самая простая  вещь, панихида  по
почтенном человеке и только.
     -- Да,  да, только эти  монтаньяры со  Вшивой  Горки чтоб  не  наделали
каких-нибудь гадостей.
     -- Они, я думаю, совсем к этому равнодушны.
     -- Да, помилуй Бог! Надо  все сделать  тихо, смирно. Одно слово глупое,
один жест, и сейчас придерутся. Вы, мой милый, идите возле него, пожалуйста;
пожалуйста, будьте с ним, --  упрашивала маркиза, как будто сыну ее угрожала
опасность, при которой нужна была скорая медицинская помощь.
     ``Эк  натолковала  себе!``  --  подумал  Розанов, прощаясь с  маркизою,
которую все более оставляла храбрость.
     -- Через два дня увидимся? -- спросила она, отирая глаза.
     -- Увидимся, маркиза.
     --  Что будет  через эти  два дня...  Боже  мой!.. А я вас познакомлю с
одной замечательной девушкой. В ней виден положительный талант и чувство, --
добавила маркиза, вставая и впадая в свою обычную колею.
     -- Кто это такая?
     -- Весьма замечательная девушка. Я теперь еще  о ней не хочу  говорить.
Мне  нужно прежде хорошенько  поэкзаменовать  ее,  и если она  стоит,  то мы
должны ею заняться.
     Розанов чуть  было не  заикнулся о Лизе, но  ничего не  сказал и уехал,
думая: ``Может быть, и к лучшему, что Лизавета Егоровна отказалась от своего
намерения. Кто знает, что выйдет, если они познакомятся?``


        "Глава одиннадцатая. РАЗВОРОШЕННЫЙ МУРАВЕЙНИК"
     Предсказания  Розанова  сбылись  вполне:  никто  не  помешал  панихиде,
тревожившей  маркизу. Радость  на Чистых Прудах  была  большая;  но  в  этой
радости  было что-то еще  более  странное, чем в  том  непонятном  унынии, в
которое здесь приходили в ожидании этого торжественного  обстоятельства. Все
как-то неимоверно высоко задрали носы  и подняли головы. Точно была одержана
блистательнейшая  победа и  победители  праздновали  свой  триумф, влача  за
своими  колесницами надменных вождей вражьего стана. Маркиза  совсем уж, как
говорят в Москве, даже в мыслях расстроилась: сидит  да прядет между пальцев
обрывочки пахитосок и вся издергалась, словно окунь на удочке. Что ни вечер,
-- да что вечер! -- что ни час, то у нее экстраординарное  собрание.  Madame
Ролан  уже  совсем  позабыта.  Страсти  славянской натуры  увлекли  маркизу.
Собственно, чему  она  радовалась -- сам  черт не знал  этого. У народа есть
пословица: ``Рад зайка, что железце нашел``. Неведомо, на что было зайке это
железце,  точно так как неведомо, что приводило теперь в высокоторжественное
настроение маркизу. Было дело совсем  простое, и прошло оно совсем попросту,
никем не  отмеченное  ни  в  одной  летописи,  а  маркиза всклохталась,  как
строившаяся пчелиная матка.
     -- Слышали вы? -- спрашивала она, встречая Розанова.
     -- Я сам был, -- отвечал Розанов, догадавшись, о чем идет дело.
     -- Гггааа! это ужасно! Оничка шел и все... Пусть лопаются.
     ``Фу ты, дьявол возьми, что это такое! -- думал Розанов,  -- из-за чего
это у нее сыр-бор горит?``
     --  Ужасно, -- рассказывала  маркиза другим.  --  Народ идет,  и Оничка
идет, и все это идет, идет...
     ``Эк, черт возьми, фантазирует``, -- думали другие.
     --  Теперь  уж не удержать, --  радостно смеясь,  замечала маркиза,  --
общество краснеет.
     Некоторые, точно,  краснели, в числе краснеющих  был Розанов, Райнер  и
Рациборский.
     В тот вечер,  когда происходил этот разговор, было и еще одно существо,
которое было бы очень способно покраснеть от здешних ораторств, но оно здесь
было еще ново и не успело осмотреться.
     Маркиза возвещала об этом существе необыкновенно торжественно.
     -- Какую я, батюшка, девочку приобрела! -- говорила она Розанову, целуя
кончики своих пальцев, -- материял. Мы за нее возьмемся.
     -- Какую я,  батюшка, девочку приобрела! -- говорила она  Рациборскому,
целуя кончики своих пальцев, -- материял. Мы за нее возьмемся.
     То же самое она сказала и Бычкову, и Белоярцеву, и Брюхачеву. Белоярцев
сейчас же усики по  губке расправил и ножки засучил,  как зеленый  кузнечик:
``мы, дескать, насчет девочки всегда  как должно; потому женский пол наипаче
перед всем принадлежит свободному художеству``.
     Этим временем в  гостиную из задних  комнат  вошли три девушки. Одна из
них  была  Рогнеда Романовна,  другая  --  дочь маркизы,  а третья  -- Лиза.
Лиза-то и была тот материал, о котором говорилось.
     Пренеприятно было маркизе, что  Розанов оказался старым  знакомым Лизы.
Она о нем уж слишком много ей наговорила.
     -- Материял, -- говорила она. -- Неглуп, связи имеет и практичен! Мы за
него возьмемся.
     -- Кто же это такой? -- пытала Лиза.
     -- Увидите, мое дитя, -- отвечала таинственно маркиза.
     А  тут вышло,  что и  глядеть им друг на друга  нечего. Другим Лиза  не
понравилась, Брюхачев сказал о ней, что  это  сверчок, а  Белоярцев буркнул:
``карандаш``.  Так она в этот вечер  и звалась ``карандашом``. Лизу теребили
нарасхват и не давали Розанову сказать с нею ни одного слова. Розанов только
знал, что Лиза попала сюда ``сама``,  но как это она сама сюда попала  -- он
не мог добраться.
     От маркизы честная компания зашла в  Барсов трактир и, угощаясь пивом и
прочими  назидательностями,   слушала  белоярцевские   предположения  насчет
``карандаша`` в натуре.
     Райнера  здесь не было, а Розанов все  мог слушать,  и  его способность
слушать все насчет Лизы через несколько страниц,  может быть, и  объяснится.
По  привычке возиться в грязи и тине Розанов не замечал  некоторой особенной
теплоты  в участии Лизы и, не будучи сам циником, без особого возмущения мог
слушать  о  ней   такие   разговоры,  которых   Лиза  не  могла  слышать  на
губернаторском    бале   о   Женни.   То   прекрасное   качество,    которое
благовоспитанные люди  называют  ``терпимостью``,  в  некоторых случаях было
усвоено Розановым  в весьма  достаточном количестве. Он не вытерпел бы, если
бы Лизу злословили, ну а  цинически разбирать женщину? -- Это что же? Это не
вредит. Остановить -- в другом месте заговорят еще хуже.
     Прошло  некоторое время. Бахаревы  переехали на  собственную  квартиру;
Лиза  еще побывала раза три  у  маркизы;  доктор досконально  разузнал,  как
совершилось это знакомство, и тоже наведывался.
     Победный дух маркизы все еще  торжествовал,  но  торжество это начинало
приедаться.  С неимоверною  быстротою  сведения  о  городских со  студентами
событиях облетели  Москву,  и Розанов с яростнейшим  негодованием бросился к
маркизе.  Он весь  дрожал  от бессильной  злобы. Маркиза сидела  на  стуле в
передней  и  вертела  пахитосную  соломинку.  Перед  нею  стоял  Брюхачев  и
Мареичка.  Брюхачев  доказывал,  что  студенты  поступают  глупо, а  маркиза
слушала: она никак не могла определить, какую роль в  подобном деле  приняла
бы madame Ролан.
     Розанов рыкнул на Брюхачева и сказал:
     -- Все это вздор; надо стоять там, где людей бьют, а не ораторствовать.
     Это было в четвертом часу пополудни.
     Лобачевский посмеялся над подбитым носом Розанова и сказал:
     -- Так вам и следовало.
     -- За что же это? -- спросил Розанов.
     -- Так, чтоб не болтались попусту.
     Розанов немножко рассердился и пошел в свою комнату.
     -- Я  у вас  одну барышню велел дегтем  помазать, -- крикнул вслед  ему
Лобачевский.
     -- Какую это?
     -- Там увидите, -- на пятой койке лежит.
     -- А вы были в моей палате?
     --  Надобно  ж  было  кому-нибудь  посмотреть  на  больных, --  отвечал
Лобачевский.
     Тем этот день  и покончился, а через три дня наших  московских знакомых
уж  и  узнать  нельзя  было.  Только  одно  усиленное старание  Лобачевского
работать  по  больнице  за себя и  Розанова  избавляло последнего  от дурных
последствий его крайней неглижировки службой.  Он исчезал по целым  суткам и
пропадал без  вести.  Квартира  Арапова сделалась местом  сходок всех  наших
знакомых.  Там  кипела  деятельность. По другим  местам  тоже  часто  бывали
собрания: у маркизы  были ``эписпастики``  --  как  Арапов называл собрания,
продолжавшиеся у ней.
     На  этих  собраниях  бывали:  Розанов, Арапов,  Райнер, Слободзиньский,
Рациборский и многие другие. Теперь маркиза уже не начинала разговора с ``il
est  mort``  или  ``толпа   идет,   и   он   идет``.   Она  теперь  говорила
преимущественно о жандармах, постоянно окружающих ее дом.
     Романовны также  каркали  об опасном положении маркизы, но отставали  в
сторону; Брюхачев отзывался недосугами; Бычков вел какое-то особенное дело и
не показывался; Сахаров  ничего  не делал;  Белоярцев  и Завулонов исчезли с
горизонта.
     Лиза слушала,  жадно  слушала и  забывала весь  мир. Маркиза росла в ее
глазах, и  жандармы, которых ждала маркиза, не тронулись бы до нее иначе как
через Лизу.
     Персиянцева  тоже некоторое время не  было видно.  Наконец по городской
почте  в  доме  маркизы  получилась  пустая  и  ничтожная  литографированная
записочка, относящаяся к происходящим обстоятельствам. Маркиза взбеленилась;
показывала ее всем по  секрету  и всех просила молчать. Решено было,  что  в
Москве  уже сложилась  оппозиционная  сила.  Все было болезненно встревожено
этою  запискою;  каждый звонок  заставлял  маркизу  бледнеть  и вздрагивать.
Только Арапов, Райнер и Розанов оставались спокойными.
     Выходя  от  маркизы,  Арапов много  смеялся, Райнер  упрямо  молчал,  а
Розанов как-то словно расслабел, раскис и один уехал в свою больницу.
     С тех  пор  Розанов,  по выражению Арапова, начал  отлынивать, и Арапов
стал поговаривать, что Розанов тоже ``швах``.
     Лобачевский только сказал:
     -- Это хорошо, что вы, Розанов, возвратились  из  бегов:  а  то  Бек уж
сильно стал на вас коситься.
     Так прошло недели с две. Розанов только  и  отлучался, что к Бахаревым.
Он ввел к ним в это время Райнера и изредка попадал на студентские сходки, к
которым неведомо каким образом примыкали весьма различные люди.
     Лиза то и дело была у маркизы,  даже  во  время ванн, причем  в прежние
времена обыкновенно вовсе не было допускаемо ничье присутствие.
     Между Розановым и Лизою не  последовало ни одного сердечного разговора;
все  поглотила из  ничего возникшая суматоха,  оставившая  вдалеке  за собою
университетское дело, с которого все это распочалось.
     Общество было неспокойно; в городе шли разные слухи.

        "Глава двенадцатая. QUE FEMME VEUT, DIEU LE VEUT"
     (Букв.: чего хочет женщина, того хочет Бог (фр.))

     Варвара  Ивановна  Богатырева, возвратясь один раз домой в первом  часу
ночи, была до крайности изумлена кучею навешанного  в ее передней  платья  и
длинною шеренгою различных калош.
     Прежде чем  лакей  успел объяснить  ей,  что  это  значит, слух ее  был
поражен многоголосным криком из комнаты сына.
     -- Кто у молодого барина? -- спросила она человека.
     -- Студенты-с.
     Варвара Ивановна бросилась в залу.
     --  Где  Алексей  Сергеевич?  -- спросила  Варвара Ивановна, остановясь
посреди комнаты в чрезвычайной ажитации.
     -- Они там-с.
     -- Где?
     -- С господами. Там двери от молодого барина в кабинет открыли.
     -- Боже мой! -- простонала Варвара Ивановна и опустилась на стул.
     -- Чего стоишь?  Позови  ко мне барина! -- крикнула она через несколько
минут человеку.
     -- Ну  не глупец ли вы? Не враг ли вы семейному благополучию? -- начала
она, как только Алексей Сергеевич показался на пороге  комнаты. -- Затворите
по крайней мере двери.
     Богатырев затворил двери в переднюю.
     --  Что  это  такое?  --  спросила его  с  грозным  придыханием Варвара
Ивановна.
     -- Что? -- робко переспросил Богатырев.
     --  Сходка? Да? Отвечайте же: сходка у них, да? Что  ж вы, онемели, что
ли?
     -- Да никакой нет сходки. Ничего там законопротивного нет. Так, сошлись
у Сережи, и больше ничего. Я сам там был все время.
     -- Сам был все  время! О Создатель!  Он сам там был  все  время!  И еще
признается! Колпак вы, батюшка, колпак.  Вот как сына упекут, а вас пошлют с
женою гусей стеречь в Рязанскую  губернию, так вы и узнаете, как ``я сам там
был``.
     --  Но  уж  нет,  извините  меня, Фалилей  Трифонович! -- начала  она с
декламацией. -- Вас пусть  посылают куда угодно, а уж себя с сыном я  спасу.
Нет,  извините.  Сами  можете   отправляться  куда  вам  угодно,  а  я  нет.
Извините...
     --  Да  чем  же  я  виноват?  --  казанскою  сиротою  произнес  Алексей
Сергеевич.
     --  Чем? И  вы смеете спрашивать, чем?  Двух молодых людей  только  что
наказали, а  вы потихоньку от жены  учреждаете у себя  сходки  и  еще смеете
спрашивать, чем вы виноваты.
     -- Да это не я, а Сергей. Я с какой же стати... Это его знакомые.
     --  А!  а!  Вот вам и отец! Головою сына выдаю,  мол: извольте его вам,
только  меня, седого дурака, не трогайте. Прекрасно! Прекрасно! Вот отец так
отец!
     -- Да что вы путаете? Кого наказали, и какая тут сходка?
     -- А о чем там  говорят?  -- спросила Варвара Ивановна с придыханием  и
указывая  большим  пальцем  руки  в сторону,  откуда  долетали  студенческие
голоса.
     -- Об университетских порядках говорят.
     -- Как калоши ставить в швейцарской или что другое?
     -- Нет, о начальстве.
     -- Как его не слушаться?
     -- Нет, только о деньгах говорят.
     -- Ну да, то-то, чтоб денег не платить?
     -- Да.
     -- Это оборвыши эти рассуждают?
     -- Все говорят.
     -- А вы слушали?
     -- Да что же тут такого, право? Они рассуждают резонно.
     Варвара  Ивановна  отодвинулась от  мужа  один  шаг назад,  окинула его
взором неописанного презрения  и, плюнув  ему в самый нос, шибко выбежала из
залы.
     Оставив  в   зале  совершенно  потерявшегося  мужа,  madame  Богатырева
перебежала гостиную,  вскочила в свой  будуар и,  затворив  за собою  дверь,
щелкнула два раза ключом.
     Алексей Сергеевич постоял в зале, на том самом месте,  на котором давал
отчет своей супруге,  потом подошел  к  зеркалу,  приподнял с подзеркального
столика  свечу  и,  внимательно  осмотрев свое лицо,  тщательно вытер  белым
платком глаза и переносицу.
     Затем он потихоньку подошел к жениному будуару и взялся за ручку замка.
     Дверь была заперта наглухо.
     -- Варвара Ивановна! -- произнес, откашлянувшись, Богатырев.
     Ответа не было.
     -- Варинька! -- повторил Алексей Сергеевич.
     -- Что  вам  нужно  здесь?  --  сердито  крикнула  из-за  двери Варвара
Ивановна.
     -- Я на минуточку.
     -- Нечего вам здесь делать.
     --  Да я  хочу  только  посоветоваться, -- умолял  Богатырев,  поспешно
прикладывая ухо к створу дверей.
     -- Не о чем.
     -- Да что же делать? Я не знаю, что делать.
     -- Так я знаю, что нужно делать, -- ответила Варвара Ивановна.
     И  Алексей Сергеевич слышал,  как она  перешла из будуара в  спальню  и
затворила за собой другую дверь.  В это же время в передней послышался топот
и гомон.  Сходка расходилась.  Последние  из комнаты  Сержа  Богатырева ушли
Розанов и  Райнер. Для них еще подали закусить, и они ушли уж в третьем часу
утра. Сергей Богатырев сам запер за ними дверь и, возвратясь, лег спать.
     Варвара  Ивановна  на другой  день  встала ранее обыкновенного. Она  не
позвала  к  себе  ни  мужа, ни  сына  и  страшно  волновалась,  беспрестанно
посматривая на часы.  В  одиннадцать часов она  велела закладывать для  себя
карету и к двенадцати выехала из дома.
     Глаза  у  Варвары Ивановны  были  сильно  наплаканы,  и  лицо  немножко
подергивалось,  но  дышало  решимостью  и  притом  такою  решимостью,  какая
нисходит  на  лицо  людей, изобретших гениальный путь к  своему  спасению  и
стремящихся осуществить его во что бы то ни стало.
     Карета Варвары  Ивановны  остановилась сначала  у  одного большого дома
неподалеку  от  университета.  Варвара  Ивановна  вошла  в  круглый,  строго
меблированный зал  и сказала  свою  фамилию  дежурному чиновнику. Через  две
минуты ее попросили в кабинет.
     Варвара   Ивановна  начала   плачевную  речь,   в  которой  призывалось
великодушное  вмешательство начальства, упоминалось  что-то об  обязанностях
старших  к  молодости, о  высоком посте лица, с которым  шло объяснение,  и,
наконец, об общественном суде и слезах бедных матерей.
     -- Но что же я могу сделать, сударыня? Ваш сын, слава Богу, еще даже ни
в чем не замешан, -- возражал ей хозяин.
     -- Да, это правда; но он может быть замешан; его могут увлечь.
     -- Удержите его.
     -- Я вас прошу об этом. Я вас прошу защитить его.
     -- Да  от  чего же защитить? Помилуйте, я  вас  уверяю, его ни в чем не
подозревают.
     -- Это все равно: он ходит... или может ходить на сходки.
     -- Уговорите его, чтоб не ходил.
     -- Разве они слушают?
     -- Вы мать, -- он вас скорее всех послушается.
     -- Ах, разве они слушают.
     -- Но что же я-то могу для вас сделать?
     -- Вы начальник.
     --  Да  уж  если  матери не слушают,  то  как  же вы  надеетесь,  чтобы
начальника послушались.
     -- Запретите им собираться на сходки.
     -- Их давно об этом просили.
     -- Что просить? Запретите просто.
     -- Мы не можем ходить за ними в каждый дом. Москва велика, -- они везде
собираются.
     -- Прекратить как-нибудь все эти беспорядки.
     -- Только об этом и заботимся; но это вовсе не так легко, как некоторые
думают; нужно время, чтобы все пришло в порядок.
     -- О Боже мой! ну, выслать их вон из города, ну, закрыть университет.
     Хозяин пожал плечами и сказал:
     --  Сударыня,  это  от нас  не зависит,  и желательно,  чтобы  этого не
случилось.
     ``Баба!  я  всегда  говорила,  что ты баба,  --  баба ты и  есть``,  --
подумала  Варвара  Ивановна,  усевшись  в  карету  и  велев  ехать  вверх по
Тверской.
     В  другом  официальном  доме объяснения  Богатыревой  были  не  удачнее
первых. Здесь также успокоивали ее от всяких тревог за сына, но все-таки она
опять  выслушала  такой  же  решительный  отказ  от  всякого  вмешательства,
способного оградить Сержа на случай от всяких его увлечений.
     --  Ну, наконец,  арестуйте его, пока это  все кончится! -- воскликнула
Богатырева, выведенная из всякого терпения спокойным тоном хозяина.
     -- Что такое? -- переспросил тот, полагая, что ослышался.
     -- Арестуйте его,  -- повторила Богатырева. -- Я мать, я имею право  на
моего  сына, и  если  вы  не  хотите  сделать ничего  в  удовлетворени