шащую нормальных людей (вроде него самого) своим тошнотворным оптимизмом. Не сомневался, что она выросла в каком-то идеальном мире. Что в ее душе нет ни теней, ни острых углов. Что ни разу в жизни - это в свои-то двадцать с лишним лет! - не ощущала на горле ледяных зубов реальности. Что ей неведома боль.
     Словом, воображал ее какой-то одномерной картинкой из слащавой детской книжки.
     Но оказалось, что он ошибался. Есть в ней и тени, и острые углы. Доброта ее вскормлена злом. Свет ее окружен тьмой. Нежность ее покоится на горечи.
     Как это несправедливо!
     Странный возглас в устах Лукаса Конвея. Он ведь девизом своим сделал слова: "Кто сказал, что жизнь справедлива?", он написал этот лозунг на своем знамени и на все лады растолковывал эту горькую истину всякому, кто хотел слушать (а порой и тем, кто не хотел). И за слоганом "Жизнь несправедлива" всегда следовал второй: "Смирись с этим!"
     Но сейчас он чувствовал, что смириться с несправедливостью не может. Только не теперь. Только не в отношении Эди.
     Если бы речь шла о нем - да ради бога! Не простил, нет (кого тут прощать? Судьбу? Карму? Законы Вселенной?), но оставил прошлое в прошлом и научился жить дальше. Нищета, бесприютность, отчаяние - все это для него лишь тени из ночных кошмаров. Да, у него не было счастливого детства, да, он никогда не станет таким же, как беззаботные детишки богатых отцов. Душа его отравлена горечью, ненавистью, подозрительностью - и до самой смерти никуда не денешься от этого наследства. С этим он смирился. В конце концов, кто сказал, что жизнь справедлива?
     Но он не позволит судьбе проглотить Эди.
     Багровое солнце коснулось горизонта. Лукас затормозил у подъезда Эди. Обычно в это время он уже дома - в квартире, пустой и безликой, словно его жизнь, - готовит себе одинокий ужин, ломает голову, чем заполнить долгий тоскливый вечер. Но сегодня Лукас нарушил данное Эди обещание, когда, заглянув после работы в "Дрейк", узнал, что сегодня она ушла, не закончив смену.
     "Заболела", - сказала Линди.
     И помчался, как дурак, узнавать, не нужно ли ей чего. Может, горячего супчику. Или чашку чая. Или злобного циничного тролля, которому чертовски плохо без нее.
     Немного помедлив у двери, он постучал. Выждал минуту, постучал еще раз. И еще. И уже собирался плюнуть и ехать домой, как вдруг услышал по ту сторону двери легкий шелест дыхания.
     - Эди, я знаю, что ты здесь, - произнес он, глядя прямо в дверной "глазок". - Я слышу, как ты дышишь.
     Полная тишина была ему ответом.
     - А теперь ты задержала дыхание, - продолжал он. - Но я могу подождать, а вот ты долго ждать не сможешь.
     После паузы щелкнул, неохотно поворачиваясь, дверной замок. Медленно-медленно приоткрылась дверь. Очевидно, Лукас поднял Эди с постели: золотистые волосы ее были растрепаны, стройную фигурку облегал пестрый халат, расшитый пальмами и попугаями. Глаза покраснели и опухли, под ними залегли глубокие тени.
     Чего бы он ни отдал сейчас, чтобы ее утешить!
     Вздохнув, Эди отступила от двери:
     - Вижу, уйти подобру-поздорову не хочешь. Что ж, входи. Не хочу, чтобы обо мне сплетничали соседи.
     - О тебе? - переспросил он. - Да что ты! Что они могут сказать? Что ты милая, вежливая, ласковая, всегда улыбаешься и любому готова помочь?
     Она хмыкнула:
     - Да уж, о тебе такого не скажешь!
     Закрыв за ним дверь, Эди слабо махнула рукой в сторону гостиной. Будем считать, что это приглашение, решил Лукас.
     - Ты велела уходить и оставить тебя в покое, - заговорил он, входя и осматриваясь. - Согласись, я очень старался!
     Эди остановилась в дверях гостиной, сложив руки на груди.
     - В самом деле. - По измученному лицу ее промелькнула тень улыбки. - Очень старался.
     Показалось ему - или она в самом деле разочарована?
     - Но теперь ты здесь.
     - Видишь ли, - заторопился Лукас, - ты не уточнила, сколько продлится опала, и я решил, что неделя - срок достаточный...
     - И ошибся. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое насовсем.
     "Врешь", - подумал он. А вслух сказал:
     - Это будет трудновато.
     - Почему?
     - Потому что я не могу тебя забыть.
     Она открыла рот, хотела что-то сказать, но вместо этого, повернувшись к нему спиной, подошла к окну и устремила взгляд на тающий в сумерках город.
     В убранстве ее гостиной не чувствовалось ни особенного богатства, ни особенных стараний, ни даже особенного вкуса. Стандартная дешевенькая мебель, безделушки, купленные где-нибудь на распродажах. Много фотографий в рамках. На окнах - белые занавески. Паркетный пол. Голые стены, окрашенные в практичный бежевый цвет, украшены фоторепродукциями известных картин. Лукас заметил, что Эди нравятся Пауль Клее и Густав Климт.
     - Хорошо у тебя здесь, - заметил он.
     - Спасибо, - ответила она, поворачиваясь к нему лицом. Кажется, она немного успокоилась. - Ничего особенного, но это мой дом.
     Теперь и Лукас понял, что так привлекло его в этой скромной обстановке. Здесь было то, чего не хватало его элегантному, со вкусом (постаралась подруга приятеля - профессиональный дизайнер) обставленному жилищу. Дыхание жизни. Цветы в горшках, упавшая на пол подушка, забытый на тумбочке раскрытый журнал - все говорило, что здесь живут. Квартира Лукаса напоминала картинку из журнала; квартира Эди - картинку из реальной жизни. А он еще воображал, что Эди незнакома с реальностью!
     - Почему ты раньше времени ушла с работы? - поинтересовался он, старательно делая вид, что спрашивает просто из любопытства.
     Ответила она не сразу - сначала тяжело, покорно вздохнула (такие вздохи Лукасу были уже хорошо знакомы) и села в кресло-качалку у окна, футах в десяти от своего собеседника.
     - Я ушла с работы, - тихо заговорила она наконец, - потому что плохо спала всю неделю, и теперь это сказалось.
     Халат ее распахнулся, обнажив колени. Лукас очень старался не глядеть на ее ноги.
     - Плохо спала, говоришь? Странно: меня тоже всю неделю мучает бессонница. - И невинно он взглянул ей прямо в глаза:
     - Ума не приложу, с чего бы это?
     - Обычно бессонница меня не беспокоит, - ровным голосом сообщила она.
     Лукас хмыкнул:
     - Меня тоже. Обычно я сплю как убитый.
     - Я не это хотела сказать, - пояснила она. - Я всегда сплю мало, но обычно это мне не мешает. Только на этой неделе почему-то...
     - Почему ты мало спишь? - прервал он ее.
     - Просто не люблю спать, - ответила она, не глядя ему в глаза.
     - Почему?
     - Это потеря времени.
     - Угу...
     - Ты не уйдешь, пока я не объясню, почему так вела себя в тот вечер? - напрямую спросила Эди.
     Не видя причин ходить вокруг да около, Лукас честно ответил:
     - Да.
     "И когда объяснишь, не уйду", - добавил он про себя, рассудив, что Эди знать об этом пока необязательно.
     Она кивнула:
     - Хорошо. Это не такой уж большой секрет. Даже Линди знает о моем прошлом. Когда она брала меня на работу, я рассказала, что имею приводы в полицию. Она должна была об этом знать.
     - Приводы в полицию? - с нескрываемым изумлением воскликнул Лукас. - За что? Перешла улицу на красный свет? Припарковалась в неположенном месте? Выгуливала собаку без поводка?
     Эди покачала головой; лицо ее было бесстрастно, словно у античной статуи.
     - Проституция Воровство. Употребление наркотиков.
     У Лукаса буквально отвисла челюсть. Он понимал, что вид у него дурацкий, но нимало об этом не беспокоился. Если уж Сладенькая Эди оказалась матерой преступницей, Лукасу Конвею сам бог велел выглядеть дураком!
     - У нас с тобой как-то был разговор о несчастном детстве, - воспользовавшись его замешательством, продолжала Эди. - Помнишь?
     Он кивнул. И каким-то чудом ухитрился закрыть рот.
     - Что же было у тебя? - спросила она. И, прежде чем он успел возразить, добавила:
     - Я собираюсь излить перед тобой душу, и самое меньшее, что ты можешь для меня сделать, - отплатить тем же.
     Пожалуй, она права. Сквозь зубы, стремясь поскорее с этим разделаться, Лукас начал рассказ:
     - У моего отца была маленькая ферма в Висконсине. Дохода она не приносила. Вообще. Сколько я себя помню, мы жили на грани разорения. Отец работал на износ, дневал и ночевал в поле, но не мог выбиться из нищеты. Мать пила без просыпу и твердила, что мы с сестрой разрушили ее жизнь. Пьяная, она была... не самой ласковой из матерей. Отец нас защитить не мог - он почти не бывал дома. Мне было одиннадцать, и я уже учился давать сдачи, когда мать объявила, что встретила мужчину, который сумеет о ней позаботиться, и укатила с ним неизвестно куда. Три года спустя она умерла в Денвере, в больнице - одна. Все хозяйство легло на меня и сестру. А несколько лет спустя отец умер от сердечного приступа прямо за плугом. Все, что у нас оставалось, отобрали власти в счет неуплаты налогов. А нам с сестрой сказали: "Живите как знаете". Мы и жили, как умели, - голодали, брались за любую работу, чтобы прокормиться... - Он осекся и замолчал. - Ну а потом я выбился в люди. Вот и вся история Лукаса Конвея. На "мелодраму года" не тянет - не хватает какой-нибудь неизлечимой болезни, но для слезливого ток-шоу сойдет. Теперь твоя очередь.
     Эди долго молчала, прежде чем заговорить.
     - Как ни странно, у нас с тобой есть нечто общее. Мой отец - приемный отец - был наркоманом. Как и твоя мать, он ушел из семьи. Мать тоже была не подарок, но, в отличие от твоей, не пила. И колотила меня не со злобы, а просто ради развлечения. Когда мне было шестнадцать, она на своем "Мерседесе" врезалась в бетонное ограждение. Конец семейного счастья. После похорон я узнала, что у меня нет ни гроша и идти мне некуда. Отец за несколько месяцев до этого умер от передозировки. Меня взяли к себе дядя и тетя. Скоро я убедилась, что они ничем не отличаются от мамы с папой, и сбежала из дому. Это долгая история: я не буду тебя мучить и расскажу только самое главное. Я росла дикой и озлобленной. С тринадцати лет пила, а оказавшись на улице, скоро подсела на кокаин. Попросила помощи у дружков отца, а они "уговорили" меня продолжить семейную традицию... - горько усмехнулась она. - Я опускалась все ниже и ниже и наконец превратилась в классическую маленькую бродяжку. - Лицо ее передернулось судорогой. - Я стараюсь не вспоминать, кем я была и что делала, а когда вспоминаю, начинаю ненавидеть себя.
     Чувствуя, как внутри у него сжимается тугой тяжелый комок, Лукас проговорил с усилием:
     - Эди, если не хочешь рассказывать - не надо...
     - Я хочу, чтобы ты знал, - ответила она, поворачивая голову, чтобы взглянуть ему в лицо. - Мне важно, чтобы ты все знал.
     Снова отвернувшись, она продолжала:
     - Я... зарабатывала на жизнь проституцией. Иногда подворовывала. Жила одним днем; все мысли были об одном - где раздобыть денег на наркотики? И знаешь, что самое страшное? Что я об этом не забуду. Никогда. Весь этот мрак, вся грязь и ужас навсегда останутся со мной.
     - Эди... - начал он.
     Но она продолжала, словно не слыша его:
     - Тот, кто этого не испытал, не поймет. У наркомана нет ни мыслей, ни чувств, ни желаний, ни совести. Только жажда и страх. Он как животное: только животными управляет инстинкт, а наркоманом - его пристрастие. Но я больше не такая! - воскликнула она вдруг, словно опасаясь, что Лукас до сих пор этого не понял. - Я с этим покончила много лет назад!
     Лукас открыл рот - и снова закрыл, не зная, что сказать.
     - За пару недель до моего восемнадцатилетия, - продолжала она тихо, не глядя на него, - один мужчина... клиент... жестоко меня избил. Я попала в больницу. Там познакомилась с одной женщиной, социальной работницей, по имени Элис Донахью. Не знаю, как и почему, но чем-то я ей понравилась. И она начала бороться за меня. Поначалу было очень трудно - и мне, и ей. Но Элис не отступала, не опускала рук. Она верила, что за меня стоит сражаться, и я, Глядя на нее, доверила, что я чего-то стою.
     - Где она теперь? - хрипло спросил Лукас. Привычный мир его опрокинулся, и он пытался хоть за что-то зацепиться.
     - Она умерла, - ответила Эди, - Несколько лет назад. Неоперабельный рак груди. Врачи слишком поздно поставили диагноз. Как несправедливо, - почти прошептала она, - она спасла мне жизнь, а ее никто не спас. - Тяжело сглотнув, она продолжала:
     - Перед смертью она взяла с меня обещание...
     Голос ее дрогнул и затих.
     - Какое же? - подбодрил ее Лукас.
     - Что я... что я проживу свою жизнь достойно. Ради нее. Так я и делаю. Стараюсь жить достойно - ради Элис и ради себя.
     Лукас покачал головой, не зная, что ответить. Всю жизнь он работал со словами, но теперь как никогда ясно понимал, что слова не всемогущи. Самая патетическая речь, самая остроумная шутка не смогут рассеять мрак прошлого Эди, снять с ее плеч тяжелую ношу. Даже собственную горечь он не в силах разогнать словами, а ведь его беды не идут ни в какое сравнение с бедами Эди. Она - милая, добрая, чистая - вышла из такого ада, какого он и вообразить не мог. Она тонула в бездонной пропасти - и вознеслась к сияющим высотам. Она видела вокруг столько горя и зла, но сумела окружить себя покровом добра и света...
     Что за необыкновенная девушка эта Эди Малхолланд!
     А он-то, глупец, воображал, что за ее оптимизмом стоит наивность и незнание жизни. В ней видел глупенькую девчонку, в себе самом - этакого умудренного жизнью мэтра, который огонь и воду прошел и знает что почем... Как можно было быть таким слепцом?!
     "Жизнь несправедлива - смирись с этим", - призывал он. А Эди не смирилась. Вышла на битву с судьбой - и победила.
     Он считал себя зрелым, опытным мужчиной, а вел себя как мальчишка. Растравлял раны, упивался своими несчастьями и не замечал, как прошлое отравляет его жизнь, не дает наслаждаться настоящим, мешает поверить в будущее. Не замечал, как мало-помалу оно берет над ним верх, грозя уничтожить все, чего он достиг тяжелым трудом. Гонимый прошлым, он уехал из родных мест, порвал с сестрой, с немногими друзьями юности. Не помышляет о том, чтобы с кем-нибудь связать свою судьбу, - боится предательства. Что это, если не путь к гибели? Пока он держится на плаву, даже движется вперед, но, подобно наркоманам, о которых рассказывала Эди, живет одним днем, боясь заглянуть в будущее.
     Что ждет его дальше? Безрадостная одинокая жизнь? Поиск забвения в рюмке или в шприце? Или, может быть... путь к исцелению?
     Путь будет долгим и трудным. Но Лукас пройдет его до конца, ибо на этом пути будет не один. Его спутница, отважная хрупкая девушка, которая побывала в аду и вышла оттуда чистой, поможет ему найти дорогу. Поддержит, если он лишится сил. Протянет руку помощи. И, может быть, не откажется в ответ принять помощь от него...
     Но как можно сказать все это вслух? И Лукас молчал.
     - После смерти Элис, - заключила Эди, - я решила найти свои корни. Узнать, кто же я на самом деле. И начала искать свою родную мать.
     - И как продвигаются поиски? - поинтересовался Лукас, радуясь, что Эди сменила тему, хоть и понимая, что тот разговор не окончен.
     - Продвигаются, - пожала плечами она. - К сожалению, закон охраняет тайну усыновления. Но дело движется, и я не теряю надежды.
     "Это для меня не новость", - подумал Лукас.
     Хоть он и радовался, что Эди сменила тему, но вдруг, неожиданно для себя самого, выпалил:
     - Так вот почему ты боишься чужих прикосновений? Потому что твои... клиенты... тебя били?
     Она подняла на него глаза - удивленные, но без тени страха.
     - Да. И не они одни.
     Лукас решил не выспрашивать подробностей. Не только потому, что, к несчастью, обладал не в меру живым воображением; ему не хотелось оживлять воспоминания, которые Эди хотела навсегда оставить в прошлом.
     Оставался еще один вопрос. Самый главный.
     - Эди, ты позволишь мне к тебе прикоснуться?
     Глаза ее широко распахнулись, потемнели от страха.
     - Ни за что! - решительно ответила она. Он протянул к ней руку ладонью вперед.
     - Я просто возьму тебя за руку.
     Она затрясла головой так, что золотистые пряди запрыгали по плечам.
     - Нет.
     - Просто накрою твою руку своей.
     - Не надо.
     - Дотронусь одним пальцем.
     - Нет.
     - Тогда...
     - Нет!
     Он вздохнул:
     - Тогда подойди и прикоснись ко мне сама.
     Глаза ее вдруг заблестели, но не радостью - слезами. Несколько секунд Эди молча смотрела на него, затем медленно покачала головой. Одинокая слеза скатилась с ее ресниц и проползла по щеке, и в груди у Лукаса что-то сжалось.
     - Эди, просто коснись меня, - умолял он. - Ты же понимаешь, что я не причиню тебе вреда. Скажи, понимаешь?
     - Умом - понимаю, - тихо ответила она. - Но во мне все еще живет несчастная, запуганная семнадцатилетняя девочка. Девочка, которая смертельно боится мужчин.
     - Тогда дай мне поговорить с ней! - настаивал Лукас. - Дай мне к ней прикоснуться! Эди издала тихий, сдавленный стон.
     - Не могу. Она слишком глубоко. Ты не сможешь до нее достучаться.
     - Не верю! - возразил Лукас. - Она здесь, рядом! Ведь это она кидается в панику всякий раз, как до тебя дотрагивается мужчина!
     Не в силах усидеть на месте, он встал. И тут же вскочила Эди. Нет, не она - обезумевшая от страха семнадцатилетняя девочка, какой она была когда-то. Хотя Лукас не сделал к ней ни шагу, она метнулась к окну и замерла там, обхватив себя руками, словно боялась развалиться на части.
     - Эди, я не причиню тебе вреда, - говорил Лукас. - Никогда, никогда я не сделаю тебе больно.
     Он осмелился шагнуть вперед - и поздравил себя с тем, что Эди не отпрыгнула, не забилась в угол. Еще шаг - она неподвижно стоит на месте. Не идет ему навстречу - но, по крайней мере, и не убегает.
     Третий его шаг, по всей видимости, ее смутил; в глазах ее блеснуло что-то - Лукас не смог бы сказать, что именно. Опасаясь, что она бросится в спальню и запрется, он сделал еще несколько шагов, загородив от нее выход.
     Теперь Лукас стоял от нее на расстоянии вытянутой руки. Но не спешил протягивать руку. Эди забилась в угол между окном и стеной, вся как-то съежилась; руки ее дрожали, грудь бурно вздымалась, на лицо было больно смотреть - так перекосилось оно от нескрываемого ужаса.
     - Я не сделаю больше ни шагу, - пообещал Лукас. - Но и не отступлю.
     - Лукас, - заговорила она вдруг, - я понимаю, что ты хочешь мне помочь, и очень ценю твои усилия, но... не надо. Слышишь? Просто не надо.
     - Эди, дай мне руку. Это все, чего я прошу. Протяни мне руку.
     Она затрясла головой:
     - Слишком многого просишь!
     - Нет, потому что в следующий раз я попрошу твое сердце.
     Эди изумленно уставилась на него. Нет, не ослышалась. Может быть, он шутит? Но что-то в его взгляде подсказало ей, что Лукас совершенно серьезен. Потрясенная, она едва не выпалила, что сердце ее давно принадлежит ему. С того вечера в "Дрейке", когда она отвезла его домой... а может быть, и еще раньше. Он единственный, кто ей важен и дорог. Единственный, к кому она хотела бы прикоснуться. Единственный, с кем хотела бы - будь это возможно - прожить жизнь.
     Зачем она рассказала ему свою историю? Бог свидетель, на то не было никаких причин. Какое ему дело до ее несчастий? Ничто между ними не предвещало такого взрыва откровенности... но почему-то ей вдруг стало очень важно, чтобы он все узнал. Может быть, потому, что Лукас видел в ней "Сладенькую Эди", идеальную героиню, у которой все хорошо, потому что иначе и быть не может, - и это очень раздражало. А может быть, сама она устала быть феей с рождественской открытки. И, как ни странно, теперь, очистив душу, чувствовала себя лучше. Она словно родилась заново.
     Теперь он просит ее сердце. О, как хотела бы она отдать ему себя всю! Без сомнений, без боли, без страха. Рука его - сильная, надежная рука - повисла в воздухе, ожидая ее решения. Что, если...
     И вдруг Эди увидела, что рука ее, словно обретя собственный разум и собственную волю, тянется к его руке. Лукас не сводил с нее глаз, н