нского  военного  атташе,  которому  время  от  времени   сообщал
понемножку конфиденциальные сведения о происходящем во Дворце.  Он  знал
также, что Альмайо и все члены правительства помимо  официальной  помощи
Соединенных Штатов, которая поступили прямо к ним в карман, получают  по
двадцать процентов дохода от каждой из сделок, заключенных американскими
фирмами. Было ясно, что для этих сволочных янки пробил час  расплаты  за
столь долгую  деятельность  по  разложению  и  подкупу  руководящих  лиц
страны. Это было естественно и логично, но тем не менее  он  был  крайне
ошеломлен тем фактом, что пламя патриотической  борьбы  вдруг  коснулось
его, да так  скоро;  когда  же  он  наконец  повернулся  к  американским
империалистам  лицом,  то  на   нем   застыло   выражение   уже   совсем
безграничного смятения. Но зрелище, представшее его глазам, заставило их
буквально выкатиться из орбит, настолько оно оказалось неожиданным.
   Ибо на фоне смертельно бледных, скованных  ужасом  гостей  перед  ним
стояло нечто вроде белого призрака в белых чулках и бальных туфельках, с
лицом, покрытым толстым слоем белой  муки,  в  остроконечной  шапочке  -
стояло, посверкивая розовыми, желтыми  и  зелеными  блестками,  держа  в
одной руке - смычок, в другой - малюсенькую скрипку. Капитан  Гарсиа,  с
которым уже  пару  раз  приключались  приступы  delirium  tremens,  имел
обыкновение видеть в таких случаях полчища копошащихся крыс или змей, но
такого рода призрачные создания не являлись  ему  даже  во  время  самых
острых припадков. Он дико взвыл и отскочил назад.
   - Что это? - рявкнул он.
   "Это"  оказалось  всего  лишь  маленьким   господином   Манулеско   -
знаменитый "виртуоз" пытался спасти свою шкуру. В первый момент он никак
не мог поверить в то, что ему уготована  такая  участь,  но  как  только
осознал ее реальность, мысли заметались у него в голове  словно  мыши  в
мышеловке, в результате чего возник хитрый стратегический план. Он знал,
что где-то произошла ошибка, невероятное недоразумение, в  которое  едва
ли можно  поверить,  но  которому  нужно  любой  ценой  положить  конец,
поскольку теперь он прекрасно понимал, что  все  это  может  стоить  ему
жизни. Кому могло всерьез прийти в  голову  натравить  на  клоуна  взвод
солдат, поставить его  к  стенке  и  расстрелять?  Другие  вполне  могли
оказаться шпионами. Но сам-то он был всего  лишь  несчастным  акробатом,
никогда не занимался политикой и сейчас докажет это офицеру.  Сейчас  он
убедит его, показав, кто он на самом деле. За всю  историю  цирка  никто
никогда не расстреливал музыкальных клоунов - даже русские в Октябрьскую
революцию или венгры во время революции Белы Куна.  Никто.  Клоунов  все
уважают. Единственной  возможностью  выпутаться  из  этой  истории  было
пробудить чувство  прекрасного  в  сердце  этого  животного,  одетого  в
униформу,  обезоружить  его,  представ  перед  ним   в   образе   самого
безобидного в мире существа -  единственного,  которое  человечество,  в
каких бы конвульсиях оно ни билось, щадила всегда.
   Поэтому он подхватил свою дорожную сумку, на цыпочках проскользнул  в
помещение с табличкой "caballeros", расположенное в глубине кафе, там  в
страшной спешке  натянул  цирковой  костюм  и  дрожащей  рукой  напудрил
перекошенное от страха лицо. И вот теперь,  держа  в  руках  миниатюрную
скрипку и крошечный смычок,  стоял  как  истукан  перед  этим  людоедом,
пытаясь изобразить на лице обезоруживающую улыбку.
   - Смотрите на меня,  генерал,  смотрите!  Я  всего  лишь  музыкальный
клоун. Я никогда  не  занимался  политикой.  Зачем  меня  расстреливать?
Подумайте о ваших детях, генерал. Они были бы так  счастливы,  придя  на
меня посмотреть. Они смеялись бы, ах, как они  смеялись  бы!  Я  принесу
много счастья вашим детям, генерал.  Я  подарю  вам  бесплатные  билеты.
Хотите, сыграю вам песенку? Знаете, я играю, стоя на  голове.  Смотрите,
генерал, смотрите!
   Он бросил на землю свою остроконечную шапочку, с поистине необычайной
гибкостью и проворством  одним  движением  и,  казалось,  без  малейшего
усилия вдруг встал на голову так что  ноги  его  оказались  прямо  перед
носом окончательно одуревшего капитана, и уже и следующую секунду,  стоя
в идеальном равновесии на голове, извлек из своей скрипочки первые звуки
сонаты Цезаря Франка, в столь драматических обстоятельствах являя  собой
таким образом удивительный пример человеческих возможностей.
   Демонстративное выступление господина Манулеско разрушило своего рода
кошмарные чары, опутавшие всех присутствующих. Они  обступили  Гарсиа  и
заговорили все разом.
   Мы все - великие артисты, известные всему миру, - вопил месье Антуан.
- И вы не посмеете стрелять в нас, скотина вы темная!  Вы  представления
не  имеете  о  том,  какую  международную  реакцию  спровоцируете,  если
посмеете нас хоть пальцем тронуть.
   - Немедленно соедините меня с послом Соединенных Штатов! - ревел  д-р
Хорват. - Этот номер  у  вас  не  пройдет!  Вы  увидите,  что  из  этого
получится! Я - представитель духовенства, имя мое известно всему миру, я
- знаменитый д-р Хорват, принадлежу Протестантской  Церкви,  и  если  вы
посмеете расстрелять американских граждан, наши бомбы  дождем  обрушатся
вам на головы, мы от вашей проклятой страны камня на камне  не  оставим,
мы научим ее соблюдать нормы международной морали и простейшие приличия!
   - Если вы посмеете расстрелять нас, я позабочусь  о  том,  чтобы  вас
повесили! - верещал мистер Шелдон  с  некоторой  довольно  странной  для
адвоката нелогичностью мышления.
   - Слушайте, Гарсиа,  позвольте  мне  поговорить  с  Хосе  Альмайо,  -
говорил Чарли Кун. -  Должно  быть,  он  совершенно  пьян.  Или  у  него
очередной приступ тоски и депрессии. Надо помешать ему сделать  подобную
глупость. Надеюсь, вы понимаете, что когда он придет в себя,  то  свалит
все на вас? Кроме того, он ждет меня. У меня для него есть очень  важные
новости.
   Поверьте, это и в самом деле очень важно.  Я  хорошо  его  знаю:  это
изменит все.
   Юный кубинец, ни слова не говоря, с покорным и одновременно умоляющим
видом держался несколько в  стороне,  сознавая,  безусловно,  что  он  -
невелика персона и среди всех этих  знаменитостей  цирка  и  мюзик-холла
занимает весьма скромное место. Америка-ночка даже не подняла головы  от
своего стакана; облокотившись на стол,  она  выводила  пальцем  какие-то
каракули на покрытом слоем пыли мраморе.
   В тот момент,  когда  д-р  Хорват  достиг  наивысшей  точки  в  своих
громогласных проклятиях, она пожала плечами, повернулась к  проповеднику
и, сидя по-прежнему нога на ногу, мрачно бросила:
   - К чему все это? Сразу видно, что вы не знаете этой страны.
   Потом,  похоже,  утратила  всякий  интерес  к  дальнейшему   развитию
событий, взглянула на старую индеанку, улыбнулась ей и,  прихватив  свой
стакан, подошла и присела к ней за столик.
   - Вы помните меня, сеньора Альмайо? - по-испански  спросила  она.  На
испанском девушка говорила довольно бегло,  но  с  сильным  американским
акцентом. - Несколько месяцев назад мы с Хосе приезжали  к  вам.  Я  его
невеста, вы помните?
   Глядя прямо перед собой, старушка  спокойно,  точно  корова,  жевала,
улыбаясь с отсутствующим и в то же время сияющим видом. Широко расставив
ноги, она надежно устроила свою красивую сумку, прижав ее к низу живота.
Совершенно отключившись от действительности, она пребывала  в  состоянии
райского отупения, вызванного "звездами" -  так  здесь  называют  листья
масталы, которые действуют намного сильнее, чем употребляемые с  той  же
целью живущими в Андах индейцами  орехи  коки;  листья  вызывают  те  же
мистические и блаженные видения, что и "магические грибы",  используемые
в мексиканских религиозных обрядах.
   Девушка коснулась руки индеанки, затем заглянула в приоткрытую сумку,
достала горсть листьев и задумчиво посмотрела на них.
   - Ах ты, Боже мой! - со вздохом произнесла она. - До чего же  трудная
и сложная страна!
   Но я обожаю ее. Да, обожаю эту страну, и  здешним  людям  это  хорошо
известно. Я много сделала для них - все, что смогла...
   Она выронила листья и отпила глоток pulche.
   - Вот увидите, когда-нибудь моим именем назовут  улицу,  может  быть,
поставят мне памятник на площади Революции - совсем как Эвите  Перон.  Я
обожаю эту страну и со народ.
   Хотя все они, в сущности, такие сволочи! Вы не помните  меня?  Это  я
подарила вам эту сумку.
   Я купила ее у Сакса, на Пятой авеню.
   Прикрыв глаза руками, она тихонько заплакала.
   Властным жестом капитан Гарсиа поднял обе руки. Несмотря па то что он
служил генералу Альмайо в специальных подразделениях службы безопасности
столько лет, выполняемая им работа так и  не  стала  для  него  рутиной;
всякий раз, когда ему предстояло  командовать  подразделением  во  время
исполнения казни, он неизменно испытывал чувство подъема и сознавал  всю
значимость происходящего. Не то чтобы он был склонен к садизму  и  любил
убивать людей, нет; просто был такой момент  перед  последней  командой,
когда  воцарялась  полная  тишина,  и  именно  в  эту  высокую   секунду
неотвратимости конца он внезапно ощущал себя необычайно богатым.  Он  не
смог бы сказать в точности, что именно испытывал, но это было похоже  на
то, как если бы он вдруг унаследовал  жизнь  других  со  всеми  землями,
солнцем,  деревьями,  вулканами  и  даже  воздухом.   Он   питал   некую
своеобразную симпатию к жертвам, в ожидании выстроенным в шеренгу  перед
взводом с автоматами наперевес: в некотором роде он чувствовал  себя  их
наследником. Его дед и отец были бандитами,  промышлявшими  грабежом  на
большой дороге, и убивали прохожих для того, чтобы обчистить их  карманы
или отнять лошадь. Но он, капитан Гарсиа, уже не  довольствуется  такими
пустяками: у тех, кого он отправляет на тот свет, он отбирает целый мир.
Когда с приподнято-восторженным, никогда не притуплявшимся  чувством  он
выкрикивает  последнюю   команду,   торжественность   и   непоправимость
происходящего всегда заставляют его кровь быстрее  бежать  по  венам,  и
бывает такой момент, когда одновременно с залпом его взвода жизнь других
людей волной обрушивается на него и, братская,  горячая,  наполняет  его
грудь, опьяняя, словно вино.
   Серьезным взглядом он обвел врагов народа. Эти людишки явно не  имеют
ни малейшего представления о величии, и перед церемонией, участвовать  в
которой с надлежащей торжественностью сумел бы  последний  из  батраков,
выказывают полное отсутствие достоинства.
   - Все вы сейчас будете расстреляны, - объявил он им.
   - Я протестую! - взревел проповедник.
   Резким движением капитан Гарсиа расстегнул кобуру и вытащил револьвер
- кольт, как у американского полицейского.  Американка  подошла  к  д-ру
Хорвату и дружески положила ему руку на плечо.
   - Послушайте, нужно постараться понять их и  проявить  терпимость,  -
сказала она с легким оттенком превосходства в  голосе,  словно  школьная
учительница ребенку. - Эта страна очень непохожа на нашу. Нам не удалось
еще воспитать их, в этом направлении мы даже не предприняли еще  никаких
серьезных усилий. Корпус Мира пытался что-то сделать.  Я  сама  приехала
сюда как один из его посланцев. Но на самом деле этого  недостаточно.  И
тем не менее я сделала все, что смогла...
   Капитан Гарсиа вышел из-за стойки  и  слегка  поклонился.  Он  твердо
решил продемонстрировать хорошие манеры и галантность. В конечном  счете
в его жилах течет и испанская кровь.
   - Американские граждане, прошу, - произнес он, несмотря на  несколько
замутненный алкоголем рассудок горячо желая  до  самого  конца  соблюсти
традиционные добрососедские отношения между американскими государствами.
   Но гринго и в самом деле  были  начисто  лишены  вкуса  к  соблюдению
церемониала. Протестуя, они вновь заорали как резаные;  капитан  Гарсиа,
теперь уже глубоко  оскорбленный  таким  неуважением  элементарных  норм
взаимоотношений  между  казнимыми  и   теми,   кто   их   расстреливает,
действовавшими в ходе всех революций испанского происхождения, и,  сверх
того, сочтя,  что  его  насильственно  и  незаконно  лишили  возможности
насладиться торжественностью момента, почувствовал  гнев  и  отвращение.
Его красивые испанские намерении по отношению к этим свиньям были пущены
по ветру. Он отдал несколько коротких распоряжений, и солдаты прикладами
автоматов погнали "высоких гостей" к выходу. Агге  Ольсен,  несмотря  на
несколько ощутимых ударов по ребрам, по-прежнему крепко прижимал к  себе
Оле Йенсена. В  свалке  марионетка  потеряла  сигару,  но  чревовещатель
потрудился подобрать ее и вернуть на место,  вставив  меж  зубов  своего
духовного сына, дабы они не стучали.
   - Спасибо, дружище, - благодарно молвил тряпичный Оле. -  Вперед,  на
сцену! Сегодня никак нельзя испортить выход. Я всегда знал, что ты плохо
кончишь, Агге. Впрочем, весьма рад тому, что наконец избавлюсь от  тебя.
Терпеть не могу чревовещателей.
   Говорящий с акцентом месье Антуан оказал некоторое сопротивление,  но
и он не замедлил  оказаться  вместе  с  остальными  снаружи,  в  залитом
солнцем  дворе  позади  кафе,  грязно-белые  стены  которого,  казалось,
изначально предназначены для такого рода церемоний.  Разумеется,  именно
француз не только показал пример  превосходного  поведения  перед  лицом
смерти, но и дал сигнал прочим обреченным.
   - Жалкий несчастный дикарь! - прокричал он. - Скажу вам  только,  что
вы еще услышите обо мне. Я вам  сейчас  покажу,  как  умирают  подлинные
артисты!
   Он повернулся к остальным:
   - Месье, исполним же  нашу  лебединую  песню.  Самое  время  устроить
последнее, замечательное представление.  Чтобы  какой-то  грязный  агент
государственной  полиции  помешал  великому  артисту  до  самого   конца
отдавать лучшее, на что он  способен...  Да  здравствует  де  Голль!  Да
здравствует Франция!
   Юный кубинец  не  протестовал  -  он  плакал,  полностью  покорившись
судьбе, как это и свойственно гражданину его страны, прошедшему путь  от
расстрелов Батисты до расстрелов Кастро. Он был, конечно же, неверующим,
но, бесспорно, успел получить начальное образование в  области  истории.
Он знал, что ничего не поделаешь, что остается  лишь  плакать:  подобные
исторические события не остановишь. Д-р Хорват, несмотря на то что разум
его был погружен в нечто вроде густого тумана, счел тем не  менее  своим
долгом христианина и  гражданина  Америки  утешить  юношу,  одновременно
показав пример мужества и достоинства; он не хотел думать о себе; ему  в
голову пришла мысль о том, что он ничего не знает  о  юноше,  он  ощутил
горячее желание по-братски проявить к нему некоторый интерес в эту самую
минуту, когда оба они вот-вот падут  под  пулями  варваров.  Д-р  Хорват
дружески коснулся его плеча.
   - Полно, не стоит, - сказал он ему. - Обратите ваши мысли к Господу.
   И пока солдаты бесцеремонно  выстраивали  их  вдоль  стены  кафе,  он
повернулся к Чарли Куну:
   - Кто этот несчастный юноша?
   Чарли Кун уже миновал в своем состоянии ту  стадию,  на  которой  был
способен соблюдать приличия и бережно относиться к чувствам ближнего.
   - Прославленный кубинский сверхмужчина.
   - Сверхмужчина?
   - Ну да, он может  проделать  невероятное  количество  половых  актов
подряд, практически безо всякого  перерыва,  -  глухим,  срывающимся  от
отчаяния голосом пробормотал представитель артистического агентства. - У
него, так сказать,  всегда  стоит.  Такого  рода  сексуальные  феномены,
знаете ли, очень популярны в  сфере  порнографии,  В  ужасе  д-р  Хорват
быстро отвел глаза от кубинского чудовища  и  почти  что  с  облегчением
развернулся к взводу карателей. Человечество в  своем  падении  достигло
самого дна возможной мерзости, и теперь, когда  земля  вот-вот  уйдет  у
него из-под ног, он наконец получит возможность приобщиться к  подлинной
чистоте. Каковы бы ни были ошибки, допущенные им в жизни, он  знал,  что
есть по меньшей мере одно, в чем он  нисколько  не  заблуждался:  Дьявол
действительно  существует,  и  теперь   он   имеет   тому   материальное
доказательство - ведь это рука Нечистого толкала  его  сейчас  к  стене,
даже если она и кажется всего лишь волосатой лапой капитана Гарсиа.
   От ударов он чувствовал опьянение, именно  так  -  опьянение,  словно
боксер. Противник прижал его к канатам  и  продолжал  молотить  с  такой
силой, что все происходящее  вокруг  и  все,  что  он  еще  мог  видеть,
постепенно теряло реальность и расплывалось в глазах. Он собрал все свои
силы, чтобы выстоять под ударами, не упасть, не позволить себе рухнуть к
ногам врага. Он увидел, как капитан Гарсиа поднимает руку с  пистолетом.
Увидел, как солдаты хватаются за оружие и прижимают приклады к щекам. Он
взял за руку стоящую возле него американскую девушку и попытался сказать
ей что-нибудь успокаивающее, повернулся к  ней,  увидел,  что  она  жует
резинку, и услышал, как она говорит:
   - Он и в самом деле не виноват в этом. Это все испанские священники -
они вскружили ему голову, когда он был еще мальчишкой. Они действительно
вселили в него веру... Жаль только, что я не  смогла  сделать  для  этой
несчастной страны большего. Мне безразлично, что  я  умру,  хотя  это  и
будет иметь отрицательные последствия. О Господи! Я  всего  лишь  жалкая
неудачница.
   - Смотрите, сволочи, как умирает великий артист!
   Ошеломленный д-р Хорват обратил гневный взор в сторону месье  Антуана
и увидел, что тот  в  порыве  благородного  патриотического  исступления
жонглирует прямо под  носом  у  самой  смерти.  Перед  мысленным  взором
знаменитого  француза  явно  проносились  на  бешеной   скорости   самые
прекрасные страницы истории Франции, проливая бальзам на его сердце.
   Пока солдаты ждали команды, взгляд д-ра Хорвата  продолжал  скользить
по лицам товарищей  по  несчастью.  Он  задержался  на  матери  генерала
Альмайо - она по-прежнему сжимала в  руках  свою  американскую  сумку  и
жевала листья,  со  счастливой  улыбкой  глядя  в  глаза  палачам:  либо
наркотик привел ее в состояние эйфории, развеять которое не в силах была
никакая реальность в мире, либо  она  вообразила,  что  присутствует  на
своеобразной  официальной  церемонии,  устроенной  сыном  по  случаю  ее
приезда. Д-р Хорват взглянул на господина Шелдона и увидел, что  адвокат
с  величественным  и  вызывающим  видом  отправил  в  рот  три  таблетки
успокоительного; принимая во внимание тот факт, что жить  им  оставалось
считанные  секунды,   проповеднику   этот   поступок   показался   таким
оптимистическим, таким типично американским, исполненным веры в  будущее
и торжество Добра  и  Справедливости,  что  он  гордо  поднял  голову  с
развевающейся белокурой шевелюрой, пронизанной солнцем,  и  почувствовал
себя  до  странного   уверенным   и   спокойным,   словно   проглоченные
соотечественником таблетки в силу какого-то чудесного  явления  братства
подействовали и на него. Далее его взгляду предстал господин Манулеско в
сверкающем костюме клоуна, мужественно, как и  прочие  великие  артисты,
бросавший вызов смерти - утверждая, так сказать, свою неукротимую веру в
победу культуры над варварством; он играл на  своей  крошечной  цирковой
скрипке еврейскую песенку, рожденную бессарабскими равнинами. И услышал,
как капитан Гарсиа прокричал какой-то приказ...  Встретился  взглядом  с
тряпичным Оле Йенсеном, сидевшим на руках  чревовещателя,  услышал,  как
скрипит его насмешливый голос:
   - Нокаут  в  первом  раунде,  проповедник.  Он  оказался  сильнее.  Я
предупреждал вас об этом.
   Д-р Хорват сделал отчаянную попытку проснуться, ведь  подобное  может
происходить только в кошмарном сне; чтобы великий американец,  служитель
Господа и Добра, мог окончить свою жизнь вот так, свалившись в  пыль  на
какой-то дороге в недоразвитой стране, и существовавшей-то исключительно
благодаря помощи США, - такое просто немыслимо; он  попыт