всегда,  и  бесконечно  долгой  физической  близости  она
чувствовала себя так, словно обрела наконец полностью свое "я", и -  что
самое удивительное - у нее было такое впечатление, будто в его  объятиях
она занята каким-то созидательным  трудом.  "Я  обнаружила,  что  любовь
может служить средством полного самовыражения, подлинной реализации, что
она способна подарить чудесное ощущение  себя  как  личности  и  чувство
полной безопасности", - писала она подруге. О том, что Хосе тянет к  ней
лишь физически, не могло быть и речи, хотя  иногда  у  нее  складывалось
именно такое впечатление; но это, наверное,  из-за  комплекса  опасности
внутри нее самой. Конечно, опыт у нее  был  невелик,  но  чисто  женская
интуиция подсказывала ей, что лишь тот мужчина, что любит по-настоящему,
глубоко и искренне, может дать женщине такое наслаждение. Подобные  вещи
нужно держать в себе. В письме же она написала:  "Он  ведет  себя  очень
трогательно, страстно любит меня и постоянно доказывает  мне  это  самым
дивным образом".
   Политическое будущее Хосе стало  постепенно  вырисовываться.  В  зале
"Эль Сеньора", закрывшегося на "ремонт и модернизацию",  в  лихорадочной
атмосфере   проходили   нескончаемые   собрания.   Во   всех    мятежных
группировках, готовившихся к свержению власти, у Хосе были  друзья.  Сам
он был занят созданием собственного образа - человека  респектабельного;
как раз тогда он расстался с Пепе и Арзаро, трупы которых, между прочим,
немного погодя выловили из озера  в  горах.  Выступать  на  политических
собраниях он по-прежнему избегал, но неизменно стоял на эстраде - молча,
неподвижно, словно каменное  изваяние,  -  это  производило  впечатление
некоей могучей силы. Она  сидела  в  зале  -  ей  никогда  не  надоедало
смотреть на него.  Был  в  нем  какой-то  необычайный  магнетизм  -  его
источали  прекрасные  серо-зеленые  глаза,  твердые   губы,   энергичный
подбородок, черты лица, на которых  лежала  печать  некоторой,  пожалуй,
даже жестокости; она ощущала чуть ли не  физический  трепет:  ее  бедра,
груди, плечи требовали его рук; это  был  новорожденный  вождь;  иногда,
сидя вот так в зале и с нежностью разглядывая Хосе, она  замечала  вдруг
поразительное сходство  его  лица  с  лицом  Авраама  Линкольна.  Глаза,
конечно, у них были разные, черты лица у Хосе - определенно испанские  -
индейцем был его дед, и как раз этим он очень гордился, - бороды у  него
тоже не было, но, бесспорно, было нечто - она сама толком не знала,  что
именно, - что наводило на мысль о молодом  Линкольне;  может  быть,  это
было всего лишь  предчувствие  того,  что  ему  предстояло  сделать  для
родины.
   Теперь правительство всеми способами пыталось дискредитировать  Хосе.
Пустили слух о том, будто "Эль  Сеньор"  -  штаб-квартира  всякого  рода
бандитов,   вместилище   пороков,   что   основной   источник    средств
существования оппозиции  -  торговля  наркотиками.  Все  это  явно  было
абсолютной ложью, но ей уже случалось заметить, что бармен действительно
снабжает девочками некоторых политических деятелей  и  офицеров,  им  же
преспокойно продает и наркотики. Она попыталась обсудить это  с  Хосе  -
конечно, ни в чем его не обвиняя, не раздувая из мухи слона, но он  лишь
пожал плечами:
   - Как там, в Америке, говорят? "Политика - штука грязная",  да?  Надо
так надо.
   Она, естественно, не могла с этим  согласиться,  но  сама  переживала
тогда психологически и морально трудный период, потому что отдавала себе
отчет в том, что слишком много пьет и никак не может остановиться. Не то
чтобы ей силы воли  не  хватало  -  просто  она  тратила  слишком  много
энергии, чтобы помочь Хосе в этот решающий момент, к тому  же  была  так
разочарована многими вещами - хотя и не знала толком, какими  именно,  -
что просто необходимо было иногда расслабиться: сражаться на  нескольких
фронтах сразу она  не  могла;  все  чаще  случалось  так,  что  день  ее
начинался с бокала мартини. И опять же, не следует забывать о том, какие
драматические это были времена для них обоих; ясно, что все это не могло
не сказаться на нервах. Впрочем, и нельзя было  расценивать  все  это  с
позиции гражданки США: торговля наркотиками  процветала  в  этой  стране
издревле, была одной  из  главных  статей  местной  экономики.  Все  это
объяснил ей друг Хосе, один из высших полицейских чинов,  изо  всех  сил
старавшийся доказать свою преданность оппозиции;  он  еще  добавил,  что
очередное падение уровня жизни и экономический застой  сыграют  на  руку
лишь коммунистам, а  коммунизм  -  наркотик  похуже  героина.  Потом  он
сказал:
   - Наш народ очень беден. Великие державы никогда не помогали нам,  мы
всегда подвергались жестокой эксплуатации. Нельзя в ожидании социального
обновления лишать население страны того, что дает ему силы и способность
работать. Крестьяне в долинах веками жуют листья масталы  -  на  местном
диалекте их называют "пожирателями звезд". Это позволяет им  чувствовать
себя очень счастливыми и  всем  довольными,  компенсирует  недостаточное
питание; нельзя отнимать у них это, ничего не давая взамен.
   Она  вынуждена  была  признать,  что  в  подобных  рассуждениях  есть
определенная доля истины, хотя с точки  зрения  морали  вопрос  остается
весьма спорным.  Но  пришла  к  выводу  о  том,  что  следует  допустить
возможность  существования  здесь  некоей  совершенно  иной  -   весьма,
пожалуй, специфической - морали и что отнюдь не всегда и  не  все  можно
четко разделить на Добро и  Зло.  Тем  не  менее  адаптироваться  здесь,
отказаться от  моральных  предрассудков  оказалось  крайне  трудно  -  в
результате чувство вины, преследовавшее ее, несомненно, с  детских  лет,
становилось все острее, вынуждая пить все больше и больше. И по-прежнему
не было никого, кому она могла бы довериться. Консул Соединенных  Штатов
был заинтересован  лишь  в  получении  от  нее  информации  о  том,  что
происходит в стране, а большая часть подруг не способна была ее  понять.
Их интересовали  лишь  платья,  которые  она  заказывала  в  Париже,  да
парикмахер - больше с ними и разговаривать было  не  о  чем.  Она  очень
страдала от некоторой жесткости, вдруг обнаружившейся  в  Хосе,  от  той
презрительности, с которой он подчас относился к своему народу -  словно
сердился на него за его нищету, а еще больше - за то, что  сам  из  него
вышел. Он был очень закомплексован. Нужно было набраться  терпения.  Она
знала, что, как только  Хосе  займет  достойное  положение,  она  сможет
оказывать на него благотворное воздействие. Они вместе очистят страну от
зла, направят ее на путь строительства демократии и  прогресса.  Как  бы
там ни  было,  но  ведь  он  обожал  ее.  По-прежнему  буквально  осыпал
роскошными вещами - дарил драгоценности, машины,  туалеты.  Живи  они  в
Америке,  она  никогда  не  допустила  бы  этого,  но  следует  еще  раз
подчеркнуть: здесь принято жить совершенно иначе; кроме того,  она  была
не столько его любовницей, сколько товарищем по  политической  борьбе  -
как Эвита Перон или миссис Рузвельт.  Ее,  между  прочим,  всюду  охотно
принимали, все относились к ней с подчеркнутым уважением; глупо  было  с
ее стороны постоянно чувствовать себя виноватой, да еще и пить от этого.
Надежды в один прекрасный день стать первой  дамой  государства  она  не
теряла, хотя он ни разу и не  заводил  речи  о  женитьбе;  но  когда  он
пристально, с каким-то невысказанным вопросом в глазах, смотрел на  нее,
она прекрасно понимала, что его мучают эти глупые  расовые  предрассудки
вперемешку  с  комплексом  неполноценности,   привитые   испанцами   его
несчастному народу. Ведь она знала, что его родители - индейцы, и, между
прочим, очень этим гордилась.
   Враги  у  Хосе  были  очень  страшные;  его   заведение   много   раз
обстреливали, и его жизнь постоянно была в опасности.  Она  умоляла  его
быть поосторожнее, а он лишь с презрением пожимал плечами.
   - Они могут стрелять в меня сколько угодно, - спокойно говорил он.  -
Ну пошумят немного - подумаешь. Со  мной  ничего  не  случится.  У  меня
лучшая из всех возможных protecciґon - самая лучшая!
   Он подмигивал ей, пожевывая сигару, и она смеялась.
   Он верил в свою счастливую звезду.
   Своей любви и  нежности  он  никогда  не  проявлял  открыто.  В  этом
отношении он был  страшно  стыдлив,  поэтому  чувств  своих  никогда  не
выражал явно. Умел сдерживать все свои порывы, что очень характерно  для
здешних мужчин с твердым характером  и  сугубо  испанскими  понятиями  о
мужественности.  Эта  его  манера  прятать   все   в   себе,   по-своему
целомудренная  замкнутость  были  даже  как-то  трогательны.  Ей   очень
хотелось помочь ему как-то открыться, немножко  забыться,  расслабиться.
Ведь этот постоянный контроль над эмоциями - настоящее подавление своего
"я"; такая замкнутость  в  себе  характерна  для  людей,  которых  жизнь
частенько ранила. Было очевидно,  что  немного  психотерапии  совсем  не
повредило бы ему - как раз наоборот; но здесь об этом  и  речи  быть  не
могло. Она знала, что он счастлив с ней, привязан к ней  интеллектуально
и особенно духовно куда больше, чем физически; интуиция не обманывала ее
в этом отношении: в определенной степени подтверждением тому служит  тот
факт, что у него были и другие любовницы.  Конечно,  она  была  немножко
оскорблена, когда узнала об этом, -  вполне  понятная  и  чисто  женская
реакция, - но, в сущности, он таким  образом  доказывал  ей,  что  сила,
влекущая их друг к другу, носит  не  только  сексуальный  характер,  что
связывает их нечто куда более прочное и важное по сравнению с  тем,  что
может дать любовь физическая.  Тот  факт,  что  у  него  были  и  другие
женщины, более того - всякий раз новые, в  то  время  как  он  постоянно
оставался с ней, в сущности, доказывал,  что  в  отношении  главного  он
по-настоящему предан лишь ей, что относит он ее к совсем иной  категории
женщин - куда более высокого уровня.
   Он дорожил ею,  это  было  заметно  по  многим  признакам;  сердился,
например, когда она напивалась, и однажды даже дал  ей  пощечину,  когда
она устроила смехотворную сцену из-за того,  что  весь  вечер  просидела
одна - в обнимку с бутылкой виски. Она тогда  вышла  из  комнаты,  чтобы
посмотреть, не вернулся  ли  он,  и  обнаружила,  что  он  действительно
вернулся -  с  какой-то  девицей.  Понятно,  что  в  таком  состоянии  -
бессонница,  транквилизаторы,  выпивка  -  она  не  смогла   сдержаться,
принялась выть и рыдать; он подошел и отвесил  ей  пару  пощечин  -  так
всегда поступают с теми, кто перепил, чтобы привести их в  чувство.  Она
понимала, что следует опомниться, взять себя в руки, если хочет и дальше
быть ему полезной. Но  она  была  совершенно  выбита  из  колеи,  и  это
следовало принять во внимание; она несколько  переоценила  свои  силы  -
даже сотворила нечто, весьма похожее на попытку  самоубийства,  хотя  на
самом деле просто выпила слишком много таблеток, пытаясь заснуть; смешно
- не с чего ей было убивать себя: она наконец нашла свое место в  жизни,
стала подругой человека, которому предстояло вскоре стать во главе своей
страны, - и тогда он больше, чем когда-либо, начнет в ней нуждаться... В
первую очередь она  рассчитывала  построить  концертный  зал,  музей  и,
естественно, оборудовать вполне современную телефонную сеть - сначала  в
столице, потом - по всей стране, чтобы можно  было  напрямую  звонить  в
Соединенные Штаты; она все  готова  была  отдать  за  возможность  снять
трубку и поговорить с бабушкой в Айове, рассказать ей обо всех  чудесных
вещах, которые вскоре сможет сделать здесь. Ее немножко огорчало то, что
Хосе теперь открыто, чуть ли не  демонстративно  появлялся  на  людях  с
другими женщинами, но здесь это - вполне допустимая вещь, здесь  до  сих
пор делят женщин на сестер, матерей и невест, которых следует уважать, в
то время как остальные в расчет не идут - с ними можно  делать  все  что
угодно; приходилось все время напоминать себе о том, что ты отнюдь не  в
Штатах, что Хосе - не американский муж и что здесь  так  принято:  иметь
любовниц, это - неотъемлемая часть их морали, к тому же себя она к  этой
категории  не  относила.  Нужно  было  запастись  терпением,  пойти   на
некоторые уступки и унижения в  ожидании  возможности  самореализоваться
полностью,  отдать  все  лучшее,  что  в  тебе  есть,  и  доказать,  что
Соединенные Штаты - вовсе не такая уж  материалистически  настроенная  и
жаждущая наживы страна, как расписывают враги: она  делает  также  много
добра; работать предстояло не только на благо здешнего народа,  ставшего
для него родным, но, в определенной степени, и на  благо  своей  страны.
Больше всего - помимо музея, концертного зала, фильмотеки - ей  хотелось
построить Центр культуры; может быть, его назовут потом ее именем -  так
ведь иногда делают, - и тогда студенты поймут, что далеко не все янки  -
"экономические конкистадоры", как называют  они  тех,  кто  стремится  к
завоеванию рынка. Ни в коем случае нельзя было отчаиваться.  Ведь  здесь
имеешь дело с тем явлением,  которое  президент  Кеннеди  назвал  "новой
границей", - здесь нужна ясность ума  и  храбрость  первых  пионеров,  а
значит, нужно проявить стойкость, не дать  себе  развалиться  на  части.
Ужаснее всего  была  полная  невозможность  уже  сейчас  что-то  делать,
необходимость ждать, нервное напряжение, не находившая  выхода  энергия;
но она хранила верность Хосе, хотя характер их отношений как раз тогда в
определенном  плане  изменился  -  но  такое  ведь  нередко   случается:
чрезмерное уважение к женщине, восхищение ею  почти  всегда  приводят  к
отказу  от  физической  близости.  Такого  мнения   придерживаются   все
психоаналитики. За ней многие ухаживали, но такого  рода  слабостей  она
позволить себе не могла.
   Некоторое время ей пришлось провести в  клинике,  чтобы  пройти  курс
лечения.

Глава XIII

   Когда она вернулась из клиники, Хосе вел  себя  по  отношению  к  ней
очень мило, снял для нее большой дом с огромным садом  в  очень  хорошем
квартале на другом конце города, нанял шесть человек прислуги.  Чудесный
дом в испанском стиле, а сад  -  просто  божественный;  там  было  очень
удобно принимать гостей;  и  она  почувствовала  себя  счастливой,  хотя
виделась с Хосе не чаще, чем до этого. Но если он хотел жениться на ней,
то, естественно, нужно было жить раздельно:  здесь  мужчины,  занимающие
видное  положение,  редко  женятся  на  своих  любовницах.  Нельзя  было
демонстрировать свои отношения, тем более что Хосе уже тогда стал  самым
влиятельным в стране человеком, а антиамериканская настроенность  в  тот
момент являлась лучшей политической позицией. И  ему  пришлось  временно
принести в жертву свою личную жизнь. Она прекрасно его понимала. Правда,
была у него какая-то девица - немка; она жила с ним открыто, бесстыдно -
в его квартире над кабаре, и  даже  пыталась  с  ней  подружиться.  Так,
мимолетная интрижка - здесь это дело привычное, к такого  рода  историям
нужно подходить с позиции человека цивилизованного, хотя это и обидно на
первый взгляд.  Было  бы  не  правильно  все  всегда  сводить  к  уровню
физических отношений. И она сделала шикарный жест - пригласила немку  на
чашку чаю. Собственно, это было нечто вроде официального  визита.  После
него с ней случилась жуткая  истерика,  но  не  могла  же  она  в  таком
состоянии - моральный упадок, нервное истощение - вернуться в Айову, где
никто никогда не видел, чтобы она пила  что-нибудь  кроме  кока-колы.  К
тому же роль неудачницы ее не устраивала. Отречься от всего,  поддавшись
слабости в критический для любой женщины момент,  означало  бы  признать
свое поражение. Но это совсем, ну ни капельки, не было той  маниакальной
жаждой успеха, карьеры, из которых столько ее  соотечественников  делают
буквально культ, - просто очень ясное  понимание  того,  что  именно  ей
предстоит многое сделать и как от этого изменится ее жизнь.
   Встречалась она тогда лишь с женами некоторых  офицеров:  нужно  было
проявлять большую осторожность; больше всего она боялась, как  бы  враги
Хосе не обвинили ее в том, что она - агент американского посольства. Она
прекратила все контакты с посольством, не встречалась  больше  со  своей
единственной подругой - женой консула. Это были тяжелые времена,  но  их
нужно было пережить. Почти каждый вечер она отправлялась в "Эль  Сеньор"
в надежде хоть мельком увидеть  Хосе;  ее  всегда  встречали  с  большим
почтением и усаживали за самый лучший столик.
   Естественно, бывали моменты, когда  она  поддавалась  слабости,  даже
впадала в панику.
   Нередко она испытывала гнетущее чувство, иногда оно переходило в ужас
и лишало способности  ясно  мыслить  -  безусловно,  из-за  этих  черных
вулканов, которые высятся со всех сторон и  создают  такое  впечатление,
будто вас  здесь  заперли.  Женщины  -  явно  из  зависти  -  единодушно
уговаривали ее уехать. Иногда она с изумлением смотрела  вокруг  себя  и
пыталась понять, что она делает здесь, лежа на этом  диване  в  каком-то
чужом доме, в чужой стране, куда приехала два года назад в поисках самой
себя, чтобы попытаться что-то в этой жизни сделать, - ее охватывал ужас,
и она захлебывалась в рыданиях. Но стоило выпить  пару-другую  стаканов,
как становилось легче. А нередко среди ночи ее охватывало желание встать
и бегом броситься к жене консула, упросить  ту  приютить  ее,  а  потом,
может быть, и отправить на родину  -  силой,  если  понадобится.  Но  ей
всегда удавалось взять себя в руки; она прекрасно знала, что это - всего
лишь нервная реакция истерического характера, и о том, чтобы согласиться
на подобное поражение, не может быть и  речи.  Она  сопротивлялась  этой
временной депрессии, способной испортить все. Чего ей  не  хватало,  так
это какой-то  полезной  деятельности,  чего-нибудь  созидательного.  Она
решила давать уроки  английского  в  какой-нибудь  школе,  и  Хосе,  как
всегда, отнесся к этому благосклонно, с пониманием. Теперь  каждое  утро
черный "кадиллак" отвозил ее к маленькому невзрачному зданию за рынком -
когда-нибудь она еще будет следить за строительством  настоящих  школ  -
повсюду, по хорошим проектам, красивых - в бразильском  стиле,  -  потом
шофер, сняв фуражку, почтительно  открывал  дверцу  машины,  помогал  ей
выйти, потому что  иногда  она  бывала  слегка  пьяна;  ее  встречали  с
уважением - возле школы. Директор - обаятельный пожилой испанец с  седой
бородкой -  провожал  ее  до  самого  класса,  а  дети  были  славные  и
внимательные, они с удивлением  смотрели  на  красиво  одетую  даму,  от
которой так хорошо пахло, - она стояла  перед  черной  доской  и  писала
странные слова на чужом языке, а иногда внезапно прислонялась к стене  -
похоже, ей вдруг становилось плохо. Она никогда не пропускала ни  одного
урока, знание испанского быстро прогрессировало, немного времени  спустя
она уже могла бегло разговаривать с детьми на их родном языке  и  быстро
подружилась с ними. Ничто другое не могло бы так облегчить ей  жизнь,  и
она действительно очень им обязана. Однажды, когда они вот так учили  ее
своему языку - она усваивала его очень быстро, говорила  уже  почти  без
акцента и стала для них почти своим человеком, - она почувствовала,  как
ее руки коснулась детская  ручонка,  и  увидела,  что  на  нее  большими
глазами внимательно смотрит маленькая девочка.
   - Не плачь, - сказала малышка. - Почему ты  плачешь?  Мы  очень  тебя
любим.
   И только тогда она поняла, что сидит  за  столом  перед  учениками  и
рыдает; причем, наверное, уже довольно давно: все лицо  в  слезах,  тушь
размазалась. Сомнений быть не могло -  она  становилась  невротичкой.  С
этим пора кончать. Нельзя раскисать до такой степени, чтобы превратиться
в развалину в тот самый момент, когда она вот-вот станет нужна Хосе  как
никто другой. Нельзя падать так низко, нужно что-то делать. И он