зкий свет вспарывал ночную тьму.
   В свете фар  ".кадиллака"  группа  пьяных  солдат  нетвердыми  шагами
собиралась вокруг чего-то  или  кого-то.  Д-р  Хорват  не  испытывал  ни
малейшего желания рисковать жизнью среди этих животных, но тем не  менее
счел своим долгом подняться на ноги и направиться к ним, дабы убедиться,
что они в данный момент не производят какого-нибудь массового избиения.
   И тут послышались звуки скрипки. Мелодия - неистовая  и  одновременно
исполненная грусти, полусмех, полуплач - доносилась словно бы  прямо  из
венгерской  пушты  или   из   цыганского   табора,   раскинувшегося   на
бессарабских равнинах.
   Он подошел ближе.
   В резком свете автомобильных фар сияла в ночи каменная арена.
   В центре ее, стоя на голове, крошечный господин  Манулеско  играл  на
своей малюсенькой скрипке эту исступленную,  раздирающую  душу  мелодию.
Выступивший от страха пот крупными каплями катился но густо напудренному
лицу. Белые туфельки, костюм музыкального  клоуна  и  его  пышные  штаны
сверкали и переливались в лучах света.
   Подбадривая великого артиста, в стельку пьяный капитан Гарсиа  скакал
вокруг него, размахивая бутылкой текилы. Капитан развлекался от души. Он
был опьянен своей полной свободой, счастьем и гордостью,  переполнявшими
его, - безусловно оттого, что он наконец вновь стал тем, чем всегда были
его предки: бандитом в горах.
   Вот капитан Гарсиа и выплясывал, словно одержимый, нечто вроде  джиги
вокруг виртуоза под  одобрительный  вой  своих  подчиненных.  А  великий
артист в слабой надежде хоть немного утихомирить окружавшее его  безумие
попытался сменить мелодию и, оставив  чардаш,  решил  сыграть  им  Баха;
конечно, бедному маэстро за всю его артистическую жизнь  никогда  бы  не
пришлось исполнять Баха, стоя на  голове  столь  длительное  время.  Д-р
Хорват с ужасом размышлял о том, как  долго  уже  таким  вот  образом  -
задрав ноги кверху - артист превосходит самого себя в  своем  искусстве.
Действительно,  было  во  всем  этом  нечто   сверхчеловеческое,   нечто
превосходящее  законы  земные,  нечто,  достойное  божественной   музыки
Иоганна-Себастьяна. Быть может даже, только так и следовало бы исполнять
эту музыку - на высочайшем подъеме. Д-р Хорват вынужден был признать: не
так уж это и плохо, что человечество не лишено талантов.
   Тем не менее великий виртуоз в конце концов  лишился  сил,  рухнул  и
растянулся на земле в полной прострации, почти бездыханный; в одной руке
- скрипка, в другой - смычок; а капитан  Гарсиа  уже  выискивал  глазами
исполнителя следующего номера. Заметив молодого кубинца, он схватил  его
за руку и выволок в лучи фар, но артист, широко улыбаясь, пролепетал ему
какие-то объяснения; капитан  Гарсиа  разразился  исключительно  веселым
"Ха, ха, ха!" - после чего, поделившись полученной информацией с членами
своей банды  и  пообещав  им  при  первой  же  возможности  организовать
показательные выступления, звучно  шлепнул  "сверхмужчину"  по  спине  и
вручил ему бутылку. Д-р Хорват уже было с удовлетворением  констатировал
факт проявленного уважения к нездоровью  артиста,  как  вдруг  его  мозг
пронзила мысль о том, что  Гарсиа  вполне  способен  вынудить  кубинское
чудовище продемонстрировать свои таланты на уснувшей девушке.
   А пьяная скотина тем временем уже вперила взор в молодого миссионера,
и не успел д-р Хорват не то что возразить, но хотя  бы  сообразить,  что
происходит, как оказался посреди этой швали, в  ослепляющем  свете  фар.
Капитан Гарсиа, не вынашивая каких-либо особо гнусных планов,  а  просто
напрочь забывши о том, что имеет дело отнюдь не с артистом  мюзик-холла,
ткнул в  проповедника  своей  поросшей  шерстью  лапой  и  приказал  ему
отколоть какой-нибудь номер;  а  поскольку  д-р  Хорват  срывающимся  от
возмущения и негодования голосом  попытался  растолковать  ему,  что  он
вовсе не акробат, а миссионер, да еще, стремясь объяснить  подоходчивее,
взялся поминать известных всему миру преподобного Билли Грэхема  и  Папу
Павла VI, капитан, приняв эту простую,  с  точки  зрения  д-ра  Хорвата,
увертку  за  личное  оскорбление,   вытащил   свой   огромный   пистолет
американского образца.
   - Пляши! Сейчас ты у меня запляшешь!
   Однако д-р Хорват не намерен был плясать. Он действительно был  готов
скорее лишиться жизни, нежели собственного достоинства. Не то чтобы  ему
не  было  страшно  стоять  вот  так  напротив   этой   пьяной   гориллы,
размахивавшей пистолетом перед его носом. Ему было  очень  страшно.  Ему
было так страшно, что поток  непристойнейших  ругательств,  произносимых
громоподобным голосом, с вариациями словоупотребления, малосовестимыми с
лаконичностью словаря Джи Ай, подступил к его устам из самых глубин  его
американского нутра, освободил его от  страха,  стыда  и  напряжения,  и
тогда он  отколол  номер  исключительно  замечательный  и,  быть  может,
единственный в своем роде за всю историю мюзик-холла,  коль  скоро  речь
идет о человеке глубоко верующем, за всю свою жизнь  не  произнесшем  ни
одного грубого слова.  Вероятно,  в  жизни  бывают  моменты,  когда  под
давлением исторических обстоятельств люди обнаруживают в себе совершенно
неожиданные  источники  сил   и,   озаренные   подлинным   вдохновением,
превосходят сами себя.
   Д-р Хорват  принялся  изрыгать  ругательства  голосом,  который  юная
красота  его  чудесного  баритона  и  мощь  словесных  залпов  в  лучших
традициях военных первоисточников его родины наполнили такой силой,  что
он смог бы удержать и горы, проснись вдруг в их недрах  вулкан.  И  хотя
этот поток помоев, несомненно, поверг бы в глубокую скорбь и  Церковь  и
ее многомиллионную паству, все же в  подобных  обстоятельствах  это  был
один из самых благородных и смелых поступков: он определенно  доказывал,
что столь щедро расточавшая добрые речи в адрес  третьего  мира  великая
держава еще не произнесла своего последнего слова.
   Злонамеренная мысль;  и  вот  уже  кукла  чревовещателя  Оле  Йенсен,
вскарабкавшись на плечо своего хозяина, знаменитого Агге Ольсена, -  тут
как тут - из темноты наблюдает украдкой, размышляя о том, а  не  добился
ли капитан Гарсиа, потрясая револьвером, именно того, чего и  хотел,  от
человека, принятого им за шута, и не исполняет ли тот  и  в  самом  деле
великолепный номер,  разыгрывая  перед  этой  скотиной  сцену  внезапной
храбрости в порыве оскорбленного достоинства.  Д-р  Хорват  едва  ли  не
превзошел самого себя. Несмотря на ярость и гнев, невзирая на страх,  он
также начал отдавать себе отчет в  том,  что  его  восхитительный  голос
словно бы сотрясает горы; не прекращая  потока  своих  проклятий,  он  с
некоторым  удовлетворением   стал   прислушиваться   к   раскатам   эха,
разбуженного его выступлением. В конечном счете он почти  успокоился  и,
когда замолк, чтобы перевести дух, заметил, что Гарсиа смотрит на него с
уважением.
   - Muy bien - заявил капитан, прищелкнув языком. - Si, seсor.  Большой
талант.
   Он  протянул  д-ру  Хорвату  бутылку,  и  молодой   миссионер,   хотя
впоследствии он вряд ли смог  бы  в  это  поверить,  изрыгнув  последние
ругательства, поймал себя на том,  что  основательно  отхлебнул  из  нее
текилы. Затем разбил бутылку, с силой швырнув ее о землю, и,  спотыкаясь
о камни, исчез в ночи. Обнаружив, что девушка продолжает мирно спать, он
испытал огромное облегчение.  Его  охватило  такое  чувство,  словно  он
вернулся домой; устроившись возле нее с максимально возможным удобством,
он обнял ее. И хотя сердце у него все еще колотилось  в  такт  последним
изреченным анафемам, хотя  лоб  пылал,  а  голова  была  полна  поистине
гомерических эпитетов и поношений, без труда слагавшихся  во  фразы  все
более хлесткие и карающие, юный проповедник  невнятно  пробормотал  пару
проклятий в пробивавшуюся уже бороду, на манер утренней росы  облепившую
его щеки, и мгновенно провалился в глубочайший сон.

Глава XIX

   Звезды захватили все  небо,  оставив  землю  мраку;  ночь  им  хорошо
подходит, как день подходит полям или жатве. Он лежал на вершине  утеса,
и, насколько хватало глаз, перед ним были только они. Звезды. Именно там
родились древние божества, оттуда они сошли на землю  много  тысячелетий
назад. Они явились с неба, долго и справедливо  правили  людьми,  всегда
отзываясь на приносимые им дары, жертвы, на просьбы жрецов.  А  потом  с
моря пришли испанцы и разбили прежних богов; им это удалось потому,  что
они привели с собой своих новых богов и Дьявола, которые работали вместе
и были куда сильнее. Вся  страна  усеяна  обломками  свергнутых  древних
богов. Но теперь это всего лишь камни,  побежденные  камни,  -  как  все
побежденные, они ни над кем больше не властны.
   Альмайо смотрел в небо с глубоким уважением: подлинный талант -  там,
но не на земле.
   На  земле  -  шарлатаны,  Диас,  Барон,  ярмарочные  маги,  жонглеры,
иллюзионисты, чревовещатели да фокусники, дарующие  вам  лишь  мгновения
смутной иллюзии; они претендуют на  могущество,  гений  или  талант,  но
способны только  обмануть  вас,  и  всего-то  на  какой-то  миг  -  пока
исполняют свой номер на сцене мюзик-холла.
   Он не впал в отчаяние, поскольку был еще жив. Пока он ходит  по  этой
земле,  надежда  не  оставит  его.  Могущество  Зла,  может,  где-то   и
кончается, но только не здесь. Удача еще не отвернулась от него, раз  уж
удалось уехать из города под носом  у  солдат.  Кто-то  его  уберет  или
что-то - но он спасся. Альмайо коснулся рукой еще не остывшей,  нагретой
солнцем земли и улыбнулся.
   Кактусы  над  головой  отбрасывали  ему  на  лоб   извилистые   тени,
причудливой формы  скалы  подчас  словно  оживали,  наполнялись  жизнью,
делали ему какие-то знаки. Но это была  лишь  иллюзия;  от  жажды  вечно
мерещатся источники, которых и в помине нет. В конце концов, может быть,
земля принадлежит людям, и никого другого на ней нет, а значит,  нет  ни
могущества, ни тайн, а мир состоит из пустых  консервных  банок,  всяких
американских штучек и кока-колы. Может, мир - не что иное, как  огромный
склад материалов, куда сбрасывают излишки американской военной  техники.
Испанцы всегда лгали, их священники, конечно, тоже лгали; нет ни Зла, ни
Добра, ни Бога, ни Дьявола, никакого подлинного  всемогущего  таланта  -
лишь гигантская выгребная яма для американских военных излишков. Но  ему
в это никак не  поверить.  Невзирая  на  усталость,  на  ту  необычайную
легкость, с которой его свергли юноши-офицеры да напичканные  идеализмом
и добрыми намерениями ни в Бога ни в Черта не верящие студенты, веры  он
не утратил. Враги часто обвиняли его  в  цинизме,  и  он  в  свое  время
попросил растолковать ему это слово. Не был он циником.  В  этой  стране
лишь студенты да новое поколение офицеров - циники. Нет у них веры,  они
верят лишь в людей.
   Интеллигенция, "элита"  за  глаза  вечно  называли  его  "пожирателем
звезд". Намек на его индейское происхождение - так в  долинах  тропиков,
откуда  он  родом,  называют  индейцев,  одурманивающих  себя  масталой,
мескалем или - в горах -  колой.  Но  индейцам  нечего  больше  есть,  а
мастала делает их очень счастливыми, придает сил, позволяет  в  видениях
встретиться с Богом и собственными глазами убедиться в том,  что  лучший
мир и в самом деле существует. Враги  воображали,  что  оскорбляют  его,
называя так, они считали, что слова "пожиратель звезд" звучат  обидно  и
унизительно, но сами-то беспрестанно себя одурманивают, хотя и  не  едят
ни колы, ни мескаля. Одурманивают всякими красивыми  выдумками  о  себе,
своем таланте, о людях; одурманивают тем, что  называют  "цивилизацией",
домами культуры, одурманивают излишком американских военных  материалов,
которыми усыпали уже  всю  землю,  а  теперь  отправляют  их  в  небо  -
вертеться вокруг Луны в поисках все новых мест, куда можно  свалить  все
эти отбросы. Они наркоманы куда хуже индейцев и точно так  же  не  могут
обойтись без наркотиков,  а  в  своих  видениях  являются  сами  себе  -
всемогущими владыками вселенной. Охваченный глубокой ненавистью, он сжал
кулаки. У него внезапно возникло такое ощущение, будто  он  опять  лежит
навзничь на арене под смех и улюлюканье публики.
   Они правы, это правда - он тоже большой любитель "звезд", хотя  и  не
пробовал никогда самого растения - это годится лишь  старым  крестьянкам
вроде его матери; он же предпочитал "звездочки"  помоложе  да  посвежее,
самые новенькие, едва взлетевшие на небесный свод  Голливуда,  -  первой
величины или восходящие; они прилетали, ложились  на  спину,  раздвигали
ноги, а потом, сверкая еще больше - драгоценностями, которые он дарил им
на деньги из американской помощи развивающимся  странам,  -  улетали.  В
ночном кабаре у него выступали самые крупные  звезды,  показывали  самые
потрясающие номера. Без магии никто прожить не  может.  Просто  ему  она
нужна больше, чем другим. Аппетит у него побольше.
   Жаль только, что величайший в мире номер, уникальный и легендарный, о
котором беспрестанно твердят все специалисты и искатели талантов, так  и
остается неувиденным. Звезда первой  величины,  сверкающая  ярче  всякой
другой на небосводе цирка, всегда укрывалась  от  его  глаз.  Оставалось
лишь гадать, существует ли на самом деле этот Джек.
   Он всегда был готов заплатить любую цену, чтобы увидеть его -  вместе
с ассистентом, потому что работают они на  пару,  и  если  один  из  них
существует, значит, и другой - тоже.
   А сейчас  он  с  немногими  оставшимися  у  него  друзьями  спасается
бегством через Сьерру и, если немного повезет, сможет пробиться  на  юг,
на полуостров, где расквартированы войска генерала  Рамона,  сохранившие
ему верность.
   Он курил свою последнюю сигару и никак не мог оторвать глаз от  неба.
Красивое зрелище; но  эти  миллионы  огоньков,  разумеется,  всего  лишь
очередной обман, надувательство - вроде выступлений тех шарлатанов,  что
сменяли друг друга на сцене "Эль Сеньора".
   Подлинный талант ускользал от него. И теперь он рисковал быть убитым,
так и не увидев его. Может быть, это и есть та  цена,  которую  за  него
платят. Если бы только он был в этом уверен, заплатил бы с ходу. Но  все
же несколько странно, что с  него  запрашивают  так  дорого,  тогда  как
зрители в копенгагенском "Тиволи", бристольском "Палладиуме"  и  даже  в
Мериде платили лишь за обычный входной билет. И все его  видели.  И  это
вовсе не какая-то раздуваемая кучкой заинтересованных лиц легенда.
   Где-то в этом мире живет поистине фантастическое существо, ни  с  чем
не сравнимое могущество которого абсолютно бесспорно; самые серьезные  и
достойные уважения профессионалы засвидетельствовали его существование и
талант.  Но  оно  упорно  ускользает  от  глаз  единственного  человека,
действительно заслужившего встречи с ним. Стоило подумать об этом  Джеке
и его ассистенте, как на него нападало тягостное чувство безысходности и
отчаяния. Несправедливо. Чего они еще от него ждут?  Он,  между  прочим,
изо всех сил старался, совершил все грехи, которые испанские  священники
расписывали ему как верное средство привлечь к себе внимание тех  двоих,
кое-что даже сам изобрел. Может, Гитлер и больше нагрешил,  но  ведь  он
был главой великой страны, за ним стоял великий немецкий народ.
   Вообще-то удача вовсе не покинула его, ведь  это  еще  не  конец.  На
окраине  столицы  они  встретили  кое-кого  из  уцелевших  офицеров  сил
безопасности и вместе с ними  устремились  на  юг,  открывая  автоматный
огонь при малейшем подозрении или намеке на признаки жизни.
   Не один  десяток  километров  они  мчались,  стреляя  по  всему,  что
шевелится. Проехали все шоссе, а  там,  где  оно  кончалось,  начинались
горы, по ту сторону которых расположены южные долины; бросили  машины  и
мотоциклы, раздобыли  лошадей,  мулов  и  проводника,  знавшего  дорогу.
Проводник поклялся, что lider maximo без  особого  труда  сможет  пройти
через перевал, что тропинка вполне надежная и, чтобы  достичь  северного
склона и аванпостов генерала Рамона, им понадобится не более двух дней.
   Можно  было  попытаться  проехать  по  шоссе,  напрямую  соединяющему
столицу с Гомбасом, что на оконечности  полуострова;  несколько  человек
решили рискнуть, собрав горючее  из  брошенных  машин  в  мотоциклы,  на
которых им предстояло проехать  пятьсот  километров  по  шоссе;  главную
опасность представляло собой население, остервенело кидавшееся  на  все,
одетое в форму Securidad. Если повезет, они  всего  за  несколько  часов
доберутся до генерала Рамона, а тот отправит вертолет, чтобы подобрать в
горах Сьерры Альмайо с товарищами.
   Все еще может уладиться.
   Лежа под звездами, купаясь  в  их  свете,  слушая  тишину,  глядя  на
неподвижные  фигуры  часовых  над  обрывом  -  никакой  опасности,  лишь
ночь-сообщница,  -  с  каждым  мгновением  покоя  и  отдыха,  с   каждым
сверкающим знаком на небе он начинал ощущать, как в нем рождается  новая
вера; разбитое усталостью тело постепенно возрождалось, наливаясь  новой
силой, и ему казалось, что бесчисленные огоньки над его головой сверкали
только для него, пытаясь сообщить добрые вести, -  никогда  еще  они  не
светили ему так красиво и многообещающе.
   Если его людям не удастся пробиться, это будет  означать,  что  удача
отвернулась, а она не так уж склонна отворачиваться от тех,  кто  сделал
все возможное для того, чтобы ее заслужить. Он еще далеко  не  побежден.
Завтра утром, с первым проблеском дня, за ним прилетит вертолет генерала
Рамона. Он медленно -  совсем  как  Джек  во  время  своего  знаменитого
выступления - спустится с неба. И пока его глаза, несмотря на  всю  свою
преданность звездам, постепенно закрывались,  пока,  не  уснув  еще,  он
продолжал размышлять о всемогущем Джеке, Альмайо ощущал в  своем  сердце
такую надежду, такую неутолимую жажду таланта и protecciґon, что боролся
со сном, ведь сон  означал  бы  конец  мечты,  пустоту,  всю  пустоту  и
ничтожность реальности.

Глава XX

   Ранним утром, едва рассвело, они вновь набились все в один "кадиллак"
и  пустились  в  путь  по  приказу   капитана   Гарсиа   -   еще   более
безапелляционного, чем обычно, ибо капитан жестоко страдал  с  похмелья,
отчего пребывал в настроении просто... убийственном.  Гарсиа  знал,  что
даже для одного "кадиллака" и одного джипа у него едва хватит  горючего,
чтобы добраться до нужного места. Жара в  машине  была  такая,  что  д-р
Хорват, со всех сторон сдавленный тяжестью чужих тел, время  от  времени
впадал в оцепенение, лишенное каких-либо признаков мысли и  даже  намека
хоть на какие-то чувства. Впрочем, в данной ситуации это было поистине к
лучшему, ибо, приходя иногда  в  себя,  он  понимал,  что  беспрестанная
тряска в несущейся машине, вид пропасти, ни на  миг  не  отступающей  от
самых колес  автомобиля,  невыносимый  физический  контакт  с  кубинцем,
практически державшим его в объятиях, пустой взгляд куклы, перегнувшейся
через плечо сидящего рядом с шофером Агге Ольсена и нависшей  прямо  над
ним, осунувшиеся, вспотевшие  лица  товарищей  по  несчастью,  девица  с
задранной много  выше  всяких  мыслимых  и  немыслимых  пределов  юбкой,
состояние мистера Шелдона,  адвоката,  высунувшегося  в  окно,  ибо  его
беспрестанно рвало, удушающий металлический запах  раскаленного  корпуса
"кадиллака" - в нормальном состоянии он вряд ли смог бы  вынести  такое;
стоило ему очнуться от своего оцепенения, как он чувствовал себя  словно
в  огромной,  всеобъемлющей  пасти  нахально  усмехающегося  Демона;   в
сущности, по мере того как эта бесконечная адская гонка продолжалась, он
все более твердо убеждался в том, что  являет  собой  постоянный  объект
особого внимания своего смертельного врага, что "конкурирующая  сторона"
преднамеренно устроила его поездку в эту страну  -  ведь  на  чужой  ему
территории глумиться над ним гораздо легче.
   - Мужайтесь, доктор Хорват, - скрипучим голосом произнесла кук