же в деревнях. На протяжении тех лет,  когда  он  делал
деньги на сальных  порнографических  фильмах,  ему  удалось  обзавестись
ценными связями, и  с  влиятельными  людьми,  отдававшими:  должное  его
способности соблюдать тайну и чувствовавшими, что это человек, с которым
очень скоро придется считаться, он был в  прекрасных  отношениях  -  они
охотно позволяли ему принимать участие  в  их  делах.  Чуть  ли  не  все
воротилы тогдашнего режима были уже  его  знакомыми.  Но  самому  режиму
вот-вот должен был прийти конец -  все  посты  были  заняты  людьми  уже
обогатившимися, ожиревшими;  прибрав  к  рукам  все,  они,  само  собой,
начинали уже принимать себя всерьез  -  строили  дороги,  школы  и  даже
поговаривали о том, что  пора  бы  столицу  очистить  от  порока,  чтобы
окончательно изгадить жизнь остальным. Самое время  было  сменить  такой
режим.
   Повсюду возникали новые  политические  партии;  правительство  тотчас
запрещало их, они  уходили  в  подполье  и  преобразовывались  в  боевые
группировки. В каждой из них у Хосе были свои люди - он решил  примкнуть
к тому, кто выиграет. Труднее всего было обеспечить их оружием: армия  в
этих  играх  не  участвовала;  однако   шесть-семь   генералов   слишком
засиделись у кормушки, а терпение полковников было не вечным.  В  то  же
время группировки не очень ладили между собой, и никто не знал, в  каком
направлении следует действовать.
   Конечно,  все  они  были  антиамериканцами  и   антикоммунистами,   а
следовательно -  националистами;  все  провозглашали  себя  сторонниками
социалистического направления развития, которое, похоже, было по душе  и
массам. Хосе порядком смущали все эти слова, в которых  он  не  очень-то
разбирался. Но антиамериканцем он был убежденным.  Уж  это-то  ему  было
вполне понятно. Для  местного  политика  быть  антиамериканцем  означало
выламываться на все лады для того, чтобы набить  себе  цену  и  получить
американскую помощь.
   Вскоре Хосе стал владельцем "Эль Сеньора" - лучшего ночного заведения
в городе, которым дорожил как зеницей ока; теперь  уже  другие  искатели
талантов работали на  него  чуть  ли  не  повсеместно,  отыскивая  новые
номера.
   А еще он завел американскую подружку.

Глава XII

   Однажды  вечером  она,  спотыкаясь,  появилась  в  дверях  бара  -  в
состоянии истерики, растрепанная - и,  рыдая,  остановилась  на  пороге,
безумным взглядом расширенных, полных  омерзения  и  ужаса  глаз  обводя
помещение.  Общаясь  с  туристами,  он  уже  научился  коекак  разбирать
английский, и постепенно ему удалось понять, что она говорила - то тихо,
едва слышно, то заходясь в истерических воплях. Она взяла  такси,  чтобы
посетить  известное  среди  туристов  место,  расположенное   в   десяти
километрах от города, - развалины знаменитой пирамиды Цопотацтека, где в
древности приносили человеческие жертвы... Ей говорили, что  туда  лучше
всего поехать вечером, в  тот  час,  когда  восходит  луна,  -  так  все
выглядит гораздо красивее и типичнее...  и...  -  она  опять  зашлась  в
рыданиях - шофер заволок ее на какой-то  пустырь,  изнасиловал  и  украл
сумку.
   В этой истории не было ничего из ряда вон выходящего. В самом  начале
своей карьеры, когда он испытывал постоянную нужду в деньгах и женщинах,
Хосе и сам такое частенько проделывал, в чем позднее ей и признался.
   Молоденькая американка восприняла происшедшее  как  нечто  ужасное  -
сразу было видно, что совсем неопытна; к тому же, жалобно глядя на  него
и утирая платком слезы, она беспрестанно твердила о бабушке в Айове и  о
дипломе филолога, полученном ею в тамошнем университете.  Вероятно,  она
хотела сказать, что таксисту следовало изнасиловать не ее, а кого-нибудь
другого - у кого нет ни  бабушки,  ни  диплома.  Хосе  переглядывался  с
барменом - оба они от души потешались над ней.
   Бармен в свое время работал в Штатах, и пока Хосе разглядывал малышку
- она чертовски здорово была сложена, - он, попыхивая сигарой,  высказал
мнение, что к тому моменту, когда малютка  угодила  под  таксиста,  она,
несомненно, была еще девственна. Там такое случается.
   Хосе ничего в этом не понимал, попытался выяснить, сколько денег было
в сумке, - может быть, из-за этого и разгорелся  весь  сыр-бор.  Она  не
знала, сколько в точности, что-то около ста  долларов  в  travelers.  Он
объяснил ей, что это не беда, - она сможет получить свои  деньги  назад.
Откупорил бутылку текилы и, чтобы привести девушку в  чувства,  заставил
ее выпить целый стакан - она тут же  рассыпалась  в  благодарностях,  ей
удалось даже улыбнуться сквозь слезы; похоже, она немного приободрилась.
Бармен  сказал,  что  малышка  из  хорошей  семьи  и  -  сразу  видно  -
образованная. Непонятно почему, но  от  этого  Хосе  тут  же  захотелось
пересдать с ней. Девушка была порядочной, а это всегда возбуждает. У нее
очень белая кожа, аппетитные губки, вздернутый носик. Но волосы - не  из
тех, что ему нравятся. Слишком короткие - получается, что  их  маловато.
Он любил блондинок с очень длинными волосами, любил, чтобы волосы  могли
заполнить пригоршни. Но как бы там ни было, ему захотелось  овладеть  ею
тотчас же.
   Сначала американка настоятельно требовала, чтобы он  вызвал  полицию,
но Хосе не хотелось неприятностей, и он дал ей понять, что если ввяжутся
фараоны, то о происшедшем напечатают во  всех  газетах  -  что  явно  не
пойдет на  пользу  туризму;  а  бармен,  подмигнув  Хосе,  добавил,  что
американские газеты мигом подхватят информацию и, значит, обо всем может
узнать бабушка, а это ее просто убьет.
   Нет, никого у нее нет, она здесь совсем одна, только что  приехала  в
страну и еще не появлялась там, где должна работать... Она член  Корпуса
Мира, созданного президентом Кеннеди для оказания  помощи  развивающимся
странам. Страну, где ты хочешь  работать,  можно  было  выбрать  самому;
сначала она подумывала об Африке, но в конце концов решила поехать  сюда
- из-за искусства доколумбовой эпохи и археологических сокровищ,  а  еще
потому, что отсюда все-таки ближе к  дому.  Вымолвив  слово  "дом",  она
вновь разрыдалась. Да, отправляясь сюда с  самыми  добрыми  намерениями,
она была полна надежд, собиралась  учить  детей  английскому,  и  вот  в
первый же  день...  Чтобы  вернуть  ей  прежнее  расположение  духа,  он
заставил ее выпить еще текилы, потом повел  ужинать  в  лучший  ресторан
города. Появление на людях в обществе американки сыграет  ему  на  руку.
Америка - империалистическая  держава,  здесь  она  вытворяет  все,  что
заблагорассудится, а к этой малышке его по-настоящему влекло.
   Пить она явно не привыкла; смотрела уже на Хосе так, словно он был ее
спасителем, беспрерывно благодарила его на своем дурном испанском, а  он
практиковал на ней свой никудышный английский.  Через  полчаса  ему  это
надоело; он уже не пытался понять, о чем  она  говорит,  и  заставил  ее
выпить еще. Когда немного погодя он привел ее в свою квартиру над ночным
кабаре, она едва ли соображала, что делает. Принялась ломаться, когда он
стал раздевать ее. Тогда-то ему и следовало уразуметь, что он имеет дело
с обыкновенной занудой, - попользоваться ею, да и вышвырнуть вон. Но она
была первой американкой, которой он овладел, и это  немного  взволновало
его. Америка - великая страна.
   - Вы делаете это потому, что презираете меня, - сказала она. -  Прошу
вас, будьте добры, прошу вас. Ведь я даже не знаю, кто вы. Боже,  я  так
растеряна... У меня, кроме бабушки, никого на свете нет...
   Пресловутая бабушка уже не на шутку ему надоела.  Чувствовалось,  что
ей просто необходимо за кого-нибудь уцепиться, и сопротивляться  она  не
стала, но после таксиста и  текилы  была  уже  в  таком  состоянии,  что
заснула прежде, чем он кончил. Такого с ним еще  никогда  не  случалось.
Пока она спала, он овладел ею еще дважды.  Во  сне,  с  мокрым  от  слез
лицом, она выглядела совсем ребенком.
   Наутро, когда она проснулась и увидела развалившегося  возле  нее  на
постели Хосе - совершенно голый, закинув ногу  ей  на  живот,  он  курил
сигару, - с ней случился новый припадок.
   - Боже мой, да я просто нимфоманка какая-то, - прошептала она. - Я же
качусь в пропасть...
   Должно  быть,  бармен  был  прав.  Девчонка   и   вправду   оказалась
образованной; без конца употребляла никому не известные  слова.  Теперь,
когда она протрезвела и Хосе вновь принялся  за  свое,  она  завелась  с
пол-оборота, но, когда все кончилось, посмотрела на него с упреком:
   - Вам не следовало делать этого.
   - Почему? Все о'кей.
   - Думаю, вы, в конечном счете, человек неплохой. У вас необыкновенные
глаза. Вы испанец?
   - Да.
   - Знаете, я  ведь  просто  так  спрашиваю,  для  меня  это  не  имеет
значения. Я не расистка.
   Вы хотите, чтобы я теперь ушла?
   - Можете остаться.
   И она осталась. Сначала - на неделю, потом - на две, потом - на  пару
месяцев.
   Позднее она, должно быть, нередко спрашивала себя,  почему  осталась,
отчего с самого начала ее к нему так влекло. Даже теперь,  размышляя  об
этом, ей все же  не  удается  понять  это  до  конца.  Но  в  одном  она
совершенно уверена, сказала она д-ру Хорвату, глядя ему прямо  в  глаза:
это не только физическое влечение. Нечто большее. Иначе она  никогда  не
позволила бы себе этого. Она ведь не такая.
   Первые несколько недель она жила словно в тумане, все  для  нее  было
так  непривычно,  и  страна,  несмотря  на  столь  ужасающую   бедность,
оказалась невероятно красивой. И народ  был  так  несчастен,  и  ей  так
хотелось ему помочь. Особенно восхитительны здесь дети.
   Нередко на улице она останавливалась и брала их на руки. Они  никогда
не плачут, даже самые маленькие, их  личики  хранят  неизменно  грустное
выражение, смотрят на вас внимательно и серьезно... Когда дети  страдают
от недоедания, глаза у них всегда выглядят слишком большими. Это ужасно.
А в провинции еще хуже. Нищета поистине невероятная. Когда им чем-нибудь
помогаешь - она приносила молоко детишкам или банки консервов матерям, -
индейцы  молчат  -  ни  единой  жалобы,  оцепенело  стоят,  храня   свое
достоинство... Ее охватило  чувство  привязанности  к  этому  народу,  и
всякий раз, когда ей  удавалось  помочь  какой-нибудь  семье  или  целой
деревне,  это   чувство   только   крепло.   Они   не   умеют   выражать
признательность, никогда не благодарят -  берут  то,  что  им  даешь,  и
смотрят на тебя с таким удивлением, словно ты не от  мира  сего.  У  нее
даже появилось нечто вроде навязчивой идеи: она призвана защищать их, ее
жизненная задача заключается в том, чтобы  посвятить  себя  им,  пытаясь
облегчить их участь.
   -  Я  испытывала  постоянное  чувство  вины  просто  потому,  что   я
американка и у нас всего вдоволь. О, доктор Хорват, не подумайте, что  я
оправдываюсь, пытаясь объяснить, почему осталась тут. Просто  я  никогда
не знала, что мне в этой жизни делать, а глядя на здешних детей, поняла.
Конечно, дело было не только в этом  -  не  собираюсь  отрицать:  да,  я
влюбилась в Хосе. Да, мне хотелось защищать и  его  тоже.  Все,  что  он
делал, мне прекрасно известно, а особенно то, чего не сделал - а мог бы;
знаю, это может показаться смешным,  но,  поверьте,  в  нем  чувствуется
забившийся в угол индейский ребенок. Не то чтобы у  меня  так  уж  силен
материнский  инстинкт,  но  в  конечном  счете  Хосе  и  страна  в  моем
восприятии стали почти неразделимы.  У  меня  действительно  было  такое
ощущение, что то, что я делаю для одного из них, сказывается на  всех,..
О, стоит ли вообще разглагольствовать - вам все равно не понять.
   Но она снова заговорила -  с  каким-то  непринужденным  безразличием,
обращаясь,  похоже,  не  к  миссионеру,  а  исключительно  к  марионетке
чревовещателя, склонившейся к ней через плечо хозяйка. В какой-то момент
она даже протянула руку и потрепала рыжие волосы куклы, словно прочтя  в
ее неподвижных глазах отблеск понимания и симпатии.  В  порыве  жалости,
выразить которую он был явно неспособен  -  наверное,  из-за  того,  что
слишком привык произносить  красивые  речи  перед  безликими  толпами  и
немного  утратил  навык  персонального  общения   с   людьми,   подзабыл
подходящие в таких случаях слова, - д-р Хорват внезапно ощутил, что смог
бы помочь девушке куда больше, будь он плюшевым медведем.
   Ему захотелось взять ее за руку, но он счел, что  слишком  молод  для
того,  чтобы   этот   жест   не   мог   стать   причиной   какого-нибудь
отвратительного недоразумения, тем более в подобной компании  -  влажные
десны кубинского дегенерата по-прежнему то и дело вспыхивали  золотом  в
его адрес,  тряпичный  паяц  не  сводил  с  него  циничного  стеклянного
взгляда.  Даже  пейзаж  за  стеклами  затерявшегося   в   горах   Сьерры
"кадиллака", казалось, строил насмешливые гримасы - губы черной лавы над
провалом расщелины словно кривились  в  окаменелой  усмешке,  таившей  в
себе, похоже, всю глубинную непристойность  земли.  Миссионер  вздохнул,
сложил руки на груди и с непоколебимым видом уставился в пространство.
   Вскоре она поняла, что Хосе - очень закомплексованный парень,  что  у
него немало проблем психологического порядка, о которых сам он не  имеет
ни малейшего представления. Он очень неуравновешен,  настроение  у  него
может  резко  меняться  без  видимых  причин,  глубокая  тоска,  чувство
неудовлетворенности  терзают  и  буквально  пожирают  его;  она  не  раз
пыталась расспросить его о детстве, об отношениях  с  отцом  и  матерью;
несомненно, в основе всего этого лежало нечто  фрейдистское.  Когда  она
захотела объяснить Хосе, что такое психоанализ,  он,  казалось,  всерьез
заинтересовался. Выслушал очень внимательно, призадумался  на  некоторое
время, пожевывая сигару, а потом спросил у  нее,  нельзя  ли  пригласить
одного из этих типов в  ночное  кабаре.  Конечно,  он  очень  наивен  и,
признаться, совсем необразован. Да, он невежествен - она не боится этого
слова. Но по меньшей мере именно в этой области она действительно смогла
ему помочь. Он нуждался в ней, а когда вы наконец находите кого-то,  кто
в вас нуждается, добрая часть ваших проблем уже  решена.  Вы  больше  не
страдаете от отчужденности... вам не  надо  больше  блуждать  в  поисках
собственной личности, своего места в этом мире, цели, которая  позволила
бы вам избавиться от самого себя, сделать выбор, заняться делом."
   - Вы можете наконец оправдать свое существование... Для меня это было
очень важно.
   У меня, как и  у  многих  моих  товарищей  по  колледжу,  было  такое
ощущение, словно я болтаюсь, закупоренная в пустой  консервной  банке...
Понимаете, что я хочу сказать? Я говорю не именно об Америке, а о  жизни
вообще. Собственно, я никогда не знала, что я такое и ради чего живу. Ну
конечно, водородная бомба, расовая дискриминация и война во  Вьетнаме  -
все это очень помогло нам, мы могли хотя бы быть  против  чего-то...  Но
это так негативно... Без какой-либо определенной причины  я  чувствовала
себя виновной и ничего не делала, чтобы оправдать... оправдать сам  факт
своего существования, понимаете. Я никогда не знала, кто я такая,  никак
не проявила себя как личность... Я повторяюсь, но  для  меня  это  очень
важно. И внезапно эта страна позволила мне осуществиться... найти  себя.
Я вдруг почувствовала,  что  мне  есть  что  отдать  людям...  Иногда  я
пыталась объяснить все это Хосе, но он не понимал, смотрел на меня почти
ошарашенно... Он еще  плохо  знал  английский  и,  следует  заметить,  о
проблемах морального и интеллектуального  плана  не  имел  ни  малейшего
понятия. В одном, во всяком случае, я была уверена и поэтому всякий раз,
когда я крепко обнимала его и с нежностью заглядывала в  это  прекрасное
лицо - суровое, замкнутое, так по-испански  почти  всегда  бесстрастное,
похожее на таинственную маску - у него это  было  проявлением  какого-то
своеобразного, сугубо мужского целомудрия, - смотрела в эти глаза, такие
необыкновенные, серые и в то же время - зеленые, я была уверена  в  том,
что наконец нашла себя... В моей жизни появилась цель, мое существование
обрело смысл, мне уже было за что уцепиться...
   Старательно избегая учительских интонаций, она попыталась  потихоньку
расширить его духовный кругозор и пришла в ужас, обнаружив почти  полное
невежество. В области культуры он не имел ни малейшего  представления  о
самом прекрасном - музыке, живописи, литературе; стоило  ей  ненавязчиво
завести разговор на эту  тему,  как  он  принимался  разглядывать  ее  с
каким-то  отвращением,  и  под  этим  взглядом  она   чувствовала   себя
совершенно несчастной.
   Зато   американскими   демократическими   институтами   он,   похоже,
заинтересовался. Слушал внимательно и иногда с удивлением качал головой.
Ей, можно сказать, в некоторой степени  удалось  таким  образом  принять
участие в борьбе против развязанной в стране  коммунистами  смехотворной
антиамериканской кампании и привить Хосе более правильное  представление
о Соединенных Штатах, о том, какую помощь они оказывают всему миру.  Да,
можно смело сказать, что по меньшей мере в  этой  области,  принимая  во
внимание  ту  роль,  которую  Хосе  предстояло  сыграть,  она   все-таки
преуспела и внесла свой вклад в укрепление взаимопонимания  между  двумя
очень разными народами, так плохо ладившими между собой.
   Он любил появляться с ней на людях и требовал, чтобы она одевалась  в
несколько уж слишком, на ее взгляд, кричащей  манере.  Благодаря  ей  он
обзавелся связями, ранее недоступными  ему,  -  в  американских  деловых
кругах; познакомился, между прочим, и  с  консулом  Соединенных  Штатов.
Америка намеревалась в самое  ближайшее  время  инвестировать  в  страну
крупные капиталы, оказывала ей  экономическую  и  финансовую  помощь,  а
поскольку правительство было полностью прогнившим и  помощь  никогда  не
доходила до простого народа, которому была предназначена,  ЦРУ  как  раз
тогда потихоньку искало новых,  не  скомпрометировавших  себя  в  глазах
парода людей, на которых Соединенные Штаты могли бы рассчитывать.  Слухи
относительно связей Хосе в преступных кругах от нее не  укрылись,  но  в
революционный  период  в  стране,  где  насилие  и  преступность  веками
въедались в  души  людей,  прогресс  и  демократию  предстояло  оплатить
дорогой  ценой.  Не  стоило  забывать  о  том  -  а  обычно  это  просто
игнорировали, - что на протяжении тридцати лет после вторжения Кортеса в
одной только Мексике из двадцати пяти миллионов жителей  испанцами  было
уничтожено пятнадцать  миллионов  человек.  Это  продолжалось  и  потом:
насильственное  обращение  в  христианство,  провозглашение   некрещеных
существами, "лишенными души", и превращение их в рабов. Она  чувствовала
себя  страшно  виноватой  перед  ними,   как   и   перед   американскими
чернокожими, которые, в свою очередь, тоже стали своего рода расистами и
способны плюнуть вам в лицо. Это, в сущности, одно и то же - все  та  же
вечная борьба, все та же несправедливость; а то, что  она  делала  здесь
для   индейцев,   сказывалось    и    на    американских    неграх:    с
четырнадцатилетнего возраста она была членом NAACP ,  и  ей  всегда  хотелось  себя  всю  без  остатка
посвятить чему-то  чистому,  спасти  кого-нибудь  или  что-нибудь.  Всем
сердцем  она  надеялась,  что  революция  на  этот  раз  произойдет  без
кровопролития и  жестокостей,  но  понимала  также,  что  выбор  средств
невелик - принимая во внимание бедность и отчаяние индейских масс,  -  а
именно в них Хосе надеялся найти поддержку. Подлинный сын народа, он был
одним из них.
   Она считала, что Соединенные Штаты должны  делать  для  развивающихся
стран гораздо больше, и отправила в  одну  из  газет  Де-Мойна   длинное письмо, в котором подробно, с таким чувством,  что
сама, сидя за пишущей машинкой, проливала слезы, расписывала  окружавшую
ее  нищету,  решительно  протестуя  против  сокращения  Сенатом  размера
помощи, оказ