етил у ног своего соседа довольно большую коробку, весьма странную по
своей форме: она напоминала одновременно и  скрипичный  футляр  и  гроб;
коробка занимала много места, и лучше было бы поместить ее в багажник  -
так было бы удобнее  всем.  С  ними  ехал  и  молодой  кубинец,  скромно
занявший место рядом с водителем.
   Аэропорт находился в добром часе езды  от  столицы;  со  всех  сторон
видны были вулканы - одна  из  основных  достопримечательностей  страны,
привлекавшая сюда туристов;  внезапно  д-ра  Хорвата  охватило  какое-то
гнетущее чувство, вроде бы даже и дышать стало трудно.
   Им овладела странная, непривычная  тоска,  постепенно  переходящая  в
какое-то поистине паническое чувство. От накатившей на него  нервозности
- связанной, безусловно,  с  перепадом  высоты  и  клаустрофобией  -  он
избавился без труда; однако не так  просто  оказалось  поддерживать  при
этом разговор с любезным датчанином  -  тот,  похоже,  не  испытывал  ни
малейшего недомогания; машина  ехала  более  чем  на  высокой  скорости;
движения сидевшего за рулем индейца были резкими; общеизвестно,  что  из
этих людей получаются самые опасные в мире водители. Они  находились  на
высоте двух тысяч семисот метров над уровнем моря -  его  предупреждали,
что в  подобных  случаях  следует  избегать  любых  излишних  физических
усилий;  впрочем,  величие  пейзажа,  словно  напоминавшего  о  каком-то
чудовищном  катаклизме,  более  чем  компенсировало  всякие   неприятные
ощущения. Местность была черной,  иссохшей,  с  бриллиантовыми  изломами
окаменелой лавы, щетинилась исполинскими кактусами  в  белых  и  красных
цветах,  из  которых  ему  был  знаком  лишь   аризонский   двухметровый
кактус-свеча.
   Насколько хватало глаз, черные  конусы  вулканов  следовали  один  за
другим, располагаясь так симметрично, что зрелище это наводило на  мысль
о какой-то очень продуманной и точной схеме божественного происхождения;
этот   пейзаж   д-р   Хорват   знал   по   фотографиям    "Национального
географического журнала", постоянным  подписчиком  которого  был;  но  в
реальном, физическом присутствии этих чудовищ - мертвых и в то же  время
до странного живых, закаменевших в своем черном гневе -  так  что  скалы
казались невсегда застывшими последними гримасами ненависти  извергшихся
недр, - крылась некая геологическая мощь, порождавшая  мысли  о  невесть
каком  ужасном  королевстве,  упрятанном   во   чреве   земли.   Солнце,
опустившееся  за  вершины  гор,  заливало  небо  своеобразным,  каким-то
ледяным свечением, отталкивающим человеческий взгляд,  как  какую-нибудь
нечисть; д-р Хорват в свое время пролетал над горной цепью Анд, но такой
картины катастрофы, словно скованной вечностью в  самом  своем  разгаре,
ему никогда еще не доводилось увидеть. Столица  много  раз  подвергалась
разрушению вследствие землетрясений  и  извержений  вулканов;  во  время
извержения  1781  года  вице-король  Санчес  Доминго,  направлявшийся  в
Гватемалу, был поглощен лавой почти со всей своей свитой, состоявшей  из
священников-иезуитов,  солдат,  комедиантов  и  карликовшутов;   рассказ
одного из немногих оставшихся в живых, отца  Доменико,  доносит  до  нас
сведения о том, что  найти  удалось  лишь  тела  "девицы  Розиты  Лопес,
комедиантки, ведшей не  праведную  жизнь,  и  горбатого  карлика  Камило
Альвареса, в своих остротах не щадившего  даже  Всевышнего  -  что  ясно
доказывает не божественное,  а  дьявольское  происхождение  катастрофы".
Однако сей славный иезуит почему-то не  вдается  в  размышления  о  том,
какая же сила уберегла его самого. Последнее землетрясение,  происшедшее
в 1917 году, было менее  страшным  -  уцелела  добрая  треть  населения.
Теперь прямо перед собой д-р Хорват видел вулкан, учинивший столько бед,
и хотя, по единодушному мнению геологов, он давно  потух,  миссионер  не
мог избавиться от мысли о том, что  выглядит  вулкан  далеко  не  лучшим
образом. Его зубчатая заснеженная вершина, казалось, все еще скалится  в
угрожающей застывшей гримасе; но, безусловно, следовало  учитывать,  что
значительную  роль  в  этом  играло  воображение.  Вулкан  с  неприятным
упорством вновь и вновь появлялся на каждом повороте дороги; за ним была
скрыта столица; долина  расширялась,  почти  отвесные  склоны  по  обеим
сторонам шоссе постепенно  отступали,  машина  вырвалась  на  просторное
многокилометровое скалистое плато, залитое черной лавой, на  котором  то
тут, то там виднелись хижины того же цвета, построенные все из  того  же
прокаленного камня, окруженные хилым кустарником и плантациями кактусов;
из  них  крестьяне  извлекают  peyotl  -  наркотик,  ставший   для   них
единственным источником и дохода,  и  забвения.  Асфальтированное  шоссе
было превосходного качества и  в  прекрасном  состоянии.  В  "кадиллаке"
работал кондиционер. Нагромождение камней на плато наводило на  мысль  о
каком-то невероятном камнепаде прямо с неба. Справа, еще совсем  близко,
на расстоянии  каких-нибудь  нескольких  сот  метров,  виднелись  склоны
вулкана; ощетинившиеся  колючками  карликовые  кактусы,  так  называемые
desgigos, извивались желтыми и зелеными щупальцами, словно шкура, снятая
с боков изуродованных скал; д-р Хорват пришел к выводу, что нечасто  ему
случалось видеть пейзаж менее христианский  и  что,  наверное,  все  это
иссохшее, каменистое и пыльное пространство, на  котором  солнце  выжгло
то, что пощадила лава, буквально кишит змеями.
   - Вытащите меня отсюда! - раздался вдруг какой-то голос.
   Д-р Хорват подскочил  от  неожиданности  и,  с  некоторым  удивлением
вскинув брови, взглянул на попутчиков; но его датский сосед лишь любезно
улыбнулся,  а  кубинский  юноша  тоже  с  изумлением  повернул   голову,
разглядывая салон машины.
   - Выпустите меня отсюда, черт подери, - с  яростью  повторил  тот  же
голос. - Я вот-вот задохнусь.
   Совсем рядом с собой  д-р  Хорват  услышал  какой-то  кашель,  причем
кашлял явно не датчанин и не шофер, а у  кубинского  юноши  -  он  опять
выставил напоказ сверкающие золотые зубы - вид был несколько испуганный.
   - Ад и проклятье! - вновь раздался голос. -  Если  вы  немедленно  не
дадите мне  глотнуть  воздуха,  я  никогда  больше  не  заговорю,  а  вы
подохнете с голоду.
   - Что это такое? - спросил д-р Хорват.
   Датчанин выглядел озадаченным.
   - Не знаю, - ответил он.
   - Это вы-то не знаете? - насмешливо  воскликнул  голос.  -  Слушайте,
мистер Хорват - надеюсь, уважаемый,  я  не  перековеркал  вашу  фамилию,
прочитав ее на чемодане, - я хочу, чтобы вы знали, что  сидите  рядом  с
тираном, который на протяжении долгих лет эксплуатирует меня, сидя,  так
сказать, у меня  на  шее.  Это  же  рабство,  уважаемый,  более  того  -
бесстыдная эксплуатация несравненного таланта. Против этого следовало бы
принять закон.
   Лично я придерживаюсь именно такого мнения.
   Внезапно лежащая у  датчанина  на  коленях  коробка  распахнулась,  и
оттуда вынырнула кукла  -  она  сидела,  выпрямив  спину  и  вытянув  на
фиолетовом бархате мягкой внутренней обивки  одетые  в  полосатые  штаны
ноги.
   "Чревовещатель", - с некоторым раздражением констатировал миссионер.
   - Позвольте  представить  вам  моего  друга  Оле  Йенсена,  -  сказал
датчанин.
   - Ненавижу чревовещателей, - проворчала кукла. - Все - паразиты.  Тем
не менее очень приятно познакомиться.
   Д-р Хорват  натянуто  улыбнулся.  К  фарсам  и  розыгрышам  он  питал
отвращение - такого рода юмор был ему  непонятен.  Однако  он  попытался
поддержать игру и даже пожал протянутую куклой руку. Теперь  она  сидела
на коленях хозяина, стеклянными глазами уставившись  на  проповедника  с
тем циничным выражением, которое  -  непонятно  почему  -  чревовещатели
считают своим долгом раз и навсегда запечатлевать на лицах своих  кукол.
У рыжего румяного  Оле  Йенсена  вид  был  чрезвычайно  презрительный  и
насмешливый, а изо рта торчала толстая сигара. Одет он был в визитку, на
коленях у него лежал  цилиндр;  время  от  времени  он  вертел  головой,
обращаясь то к  хозяину,  то  к  тому,  с  кем  разговаривал.  Все  это,
безусловно, было очень ловко  устроено  и,  конечно,  весьма  забавно  -
часика этак в два-три  ночи,  после  определенного  количества  выпитого
мартини. Вероятно, это был номер из тех, что  полны  игривых  намеков  и
подмигиваний  и  призваны  успокаивать  публику  между  двумя   сеансами
стриптиза. Д-р Хорват не смог  подавить  нахлынувшего  на  него  дурного
настроения: хотя он и был далек от предубежденности, с  которой  принято
относиться к бродячим артистам, цыганам и клоунам мюзик-холла, он тем не
менее полагал, что это не совсем подходящая  компания  для  официального
гостя правительства.
   Датчанин пояснил, что они приглашены в одно из ночных кабаре  местной
столицы - "Эль Сеньор" - слывшее лучшим  среди  заведений  такого  рода,
часто  предлагавшее  совсем  новые  и  совершенно  необычные  зрелища  и
опережающее в этом отношении даже  парижское  "Лидо"  или  "Фламинго"  в
Лас-Вегасе. Миссионер никогда не переступал  порога  парижского  "Лидо",
равно как и притонов Лас-Вегаса, и был уверен в том, что не пойдет  и  в
кабаре, о котором идет речь, какова бы ни была его "известность". Тем не
менее он вежливо поинтересовался содержанием номера  господина  Ольсена,
спросил о том, в каких странах ему довелось побывать на гастролях.
   -  Месяц  отдыхали  в  Копенгагене,  а  теперь  уже  почти  год   как
путешествуем по свету, - ответил чревовещатель.
   - Да, - добавила кукла скрипучим голосом, - и мне уже надоело. Нам не
терпится вернуться к жене. Хи, хи, хи!
   Проповедник счел эту шутку  не  слишком  уместной.  Кукла  продолжала
сверлить его своим стеклянным взглядом, растянув в  нескончаемой  улыбке
рот с зажатой в нем сигарой. Всякий раз, когда полишинель  говорил,  рот
двигался,  сигара  тоже,  и  следовало  признать,  что   выглядело   это
потрясающе убедительно: голос, казалось, и в самом деле срывался  именно
с этих губ. Очень ловко придумано. Д-р Хорват был уверен в  том,  что  в
данном случае вряд ли можно вести речь об искусстве или высоком таланте,
однако  виртуозность  исполнения  была  бесспорной.  Кубинский  юноша  с
восхищением смотрел на куклу и смеялся. Сам он тоже артист,  пояснил  он
на ломаном английском. Господин Ольсен спросил, приглашен ли он  тоже  в
"Эль Сеньор", и юноша помотал головой.
   - Нет, - сказал он.
   - А в каком  жанре  вы  выступаете?  -  исключительно  из  вежливости
поинтересовался д-р Хорват.
   Юноша, похоже, вдруг окончательно утратил остатки своих  и  без  того
скудных познаний в английском. Он наделен неким  талантом;  у  себя,  на
Кубе, он был достаточно известен, но революция  Фиделя  Кастро  положила
конец туризму и  ночной  жизни  Гаваны.  После  сезона,  проведенного  в
Акапулько, он смог получить приглашение сюда... Тут его словарный запас,
кажется, иссяк совсем, и он отвернулся.
   Д-р Хорват рассеянно слушал, как чревовещатель рассказывает  о  своих
странствиях,  а  кукла  тем  временем  с  неприятным  и  циничным  видом
пристально разглядывала проповедника.
   - Мне кажется, вы к сами  артист?  -  вдруг  услышал  он.  -  Стойте,
стойте, не говорите ничего, позвольте угадать. Льщу себя надеждой, что я
немножко физиономист. Мне почти всегда удается определить, в каком жанре
работает коллега, по одному только внешнему виду.
   Ну-ка...
   Сначала миссионер был слишком возмущен для того, чтобы  протестовать.
Затем, увидев, как задумчиво чревовещатель рассматривает  его  лицо,  он
вдруг вспомнил, что написал о нем  после  его  последнего  триумфального
крестового похода на Нью-Йорк один журналист:
   "У него шевелюра и профиль молодого Листа в  разгаре  импровизации...
Д-р  Хорват  умеет  затронуть  струны  души   человеческой   с   великим
мастерством, что наводит на мысль скорее о высоком искусстве,  нежели  о
вере... "
   - Иллюзионист, - объявил наконец датчанин, -  маг  или,  может  быть,
гипнотизер. Не думаю, чтобы я мог ошибиться.
   Д-р Хорват сглотнул слюну и ответил, что он - проповедник. Марионетка
повернула голову к хозяину; торс ее затрясся от постепенно  нараставшего
смеха.
   - Вот уж действительно физиономист, - воскликнула она.  -  Ты  жалкий
дурак, Агге Ольсен, я всегда тебе это говорил.
   Датчанин рассыпался  в  извинениях.  Он  никак  не  ожидал  встретить
пастора среди пассажиров этого каравана машин. И крайне смущен; он может
лишь сослаться на смягчающее обстоятельство.
   - Мы тут все - артисты мюзик-холла, - пояснил он, указывая на  четыре
ехавших за ними "кадиллака".
   Большая часть пассажиров состояла из приглашенных в "Эль  Сеньор"  на
новое представление, и он надеется, что пастор простит его.
   Д-р Хорват был крайне изумлен известием о том,  что  его  спутники  в
большинстве своем оказались бродячими артистами, а еще больше - тем, что
все они, как и он сам, были личными гостями генерала Альмайо. Он  ощутил
досаду и растерянность. И пытался понять, действительно ли речь  идет  о
случайном совпадении или же за всем этим кроется некая  весьма  недобрая
ирония. Он был очень чувствителен к упрекам в комедиантстве  со  стороны
тех, против кого направлен его  крестовый  поход.  Букмекеры,  сутенеры,
рэкетиры, сомнительные дельцы - все те, кто живет во мраке,  и  в  самом
деле никогда не упускают случая презрительно отозваться о его  "номере".
Пытаясь обрести смирение, он стиснул  зубы  и  призвал  на  помощь  свои
любимые строки одного христианского поэта: "Тот,  кому  подвернулся  под
ноги камень, был  в  пути  уже  две  тысячи  лет,  когда  услышал  крики
презрения и ненависти - они надеялись  устрашить  его...  "  В  конечном
счете оскорбления и.насмешки в его адрес - не что  иное,  как  невольное
признание величия дела, которому он служит; ничто не способно  возбудить
в рядах Противника бґольшую злобу и ненависть, чем  чистота  помыслов  и
стремление к добродетели, особенно в том случае, когда они дают ощутимые
результаты, оказывают духовную и материальную помощь людям с  неразвитым
сознанием.
   Вся Америка, как и  он,  подвергалась  желчным  нападкам:  невозможно
высоко держать  факел  твердой  рукой  и  не  вызвать  при  этом  ярости
противника.
   Левый глаз  куклы  наполовину  закрылся,  что,  видимо,  должно  было
считаться очень забавным. Самая низкопробная игра; но, несомненно,  дело
тут  не  в   дурных   намерениях   чревовещателя,   а   скорее   в   его
профессиональном недуге. Он уже не может  не  исполнять  своего  номера,
только и всего. Вежливо улыбнувшись, д-р Хорват отвернулся.

Глава II

   Во  втором  "кадиллаке"  человек  лет  сорока,   внешность   которого
напоминала афиши и иллюстрации начала века - усы, заостренная бородка  и
этакая представительность, вызывающая ассоциации с  дуэлями,  обманутыми
мужьями, мелодрамами, отдельными кабинетами  -  словом,  всем  тем,  что
стоит обычно за кратким выражением "красавец  мужчина",  -  с  несколько
опечаленным видом беседовал со  своим  спутником,  маленьким,  тщательно
одетым человечком, волнистые волосы которого, с геометрической точностью
разделенные на прямой пробор, были умело подкрашены,  так  что  лишь  на
висках - очевидно, в погоне за утонченностью - было оставлено  несколько
седых прядок.
   - Речь идет не о пустом и мелком тщеславии,  -  говорил  пассажир.  -
Конечно, подлинный артист всегда хоть немного да  думает  о  последующих
поколениях, хотя суетность восторженных воплей толпы для меня не секрет,
как и то, что, осознав, что имя твое будет жить вечно, испытываешь  лишь
малую толику утешения. Но мне хотелось бы все-таки суметь сделать это  -
ради Франции, ради величия своей страны. Увы, мы больше  не  та  мировая
держава, которой были прежде; но  тем  более  французский  гений  должен
стремиться превзойти самого себя во всех областях жизни. Я чувствую, что
могу достичь этого, что во мне это есть, - достаточно одной лишь вспышки
вдохновения; но, не знаю почему, всякий раз в самый последний момент все
идет прахом. Очевидно, никто еще в истории человечества этого не сумел.
   - Есть люди, которые  утверждают,  будто  великий  Зарзидзе,  грузин,
проделал это во время специального представления  в  Петербурге  в  1905
году на глазах у царя, - заметил его спутник.
   - Легенда, -  категорически  заявил  первый,  и  лицо  его  приобрело
возмущенное выражение.
   - Никто так и не смог этого  доказать.  Буррико,  старый  французский
клоун, - он до сих пор жив - входил в состав той труппы и заверил меня в
том, что в этих россказнях нет ни слова правды. Зарзидзе так и не  сумел
превзойти Растелли, а всем  известно,  что  последний  умер  на  вершине
славы, дойдя до предела своих возможностей, что и  разбило  его  сердце.
Мне не хотелось бы, чтобы вы сочли меня шовинистом, но позвольте все  же
сказать вам одну вещь: если когда-нибудь  объявится  жонглер,  способный
исполнить номер с тринадцатью шарами, то это  будет  француз  -  по  той
простой причине, что это буду я. Два года назад генерал де  Голль  лично
вручил  мне  крест  Почетного  Легиона  за  исключительные   заслуги   в
распространении французской культуры в зарубежных  странах,  тот  вклад,
который я внес в демонстрацию национального гения на мировой арене. Если
хоть раз, лишь один-единственный раз - неважно когда,  неважно  где,  на
какой сцене, перед какой публикой, - я смог бы превзойти самого  себя  и
прожонглировать тринадцатью шарами вместо обычных проклятых  двенадцати,
я бы счел, что сделал что-то стоящее для роста авторитета своей  страны.
Но время идет, и, хотя в свои сорок лет я еще полностью располагаю всеми
способностями, случаются такие моменты, как сегодня, когда я начинаю сам
в себе сомневаться. А ведь  ради  искусства  я  пожертвовал  всем,  даже
женщинами. Любовь убивает твердость руки.
   Его спутник нервно теребил  галстук-бабочку.  Звали  его  Чарли  Кун;
будучи  директором   одного   из   крупнейших   артистических   агентств
Соединенных Штатов, он  провел  более  тридцати  пяти  лет  своей  жизни
беспрестанно разъезжая по всему свету в поисках исключительных номеров и
новых талантов. Он глубоко  любил  свое  ремесло  и  всех  тех,  кто  на
площадках, сценах, аренах, в прокуренных залах набитых пьяницами  кабаре
отдавал лучшую часть самого себя, даруя людям тот  момент  иллюзии,  что
позволяет человеку, жаждущему сверхчеловеческого, поверить в возможность
невозможного. Наряду с Полем-Луи Герэном из "Лидо",  Карлом  Хаффендеком
из гамбургской  "Адрии"  и  Цецуме  Магазуши  из  токийской  "Мизы",  он
несомненно был одним из самых одержимых искателей талантов, talant scout
- американский профессиональный термин, перешедший во все языки мира; ни
в  одном  уголке  земного  шара  не  было  цирка,  мюзик-холла,  ночного
заведения, в которое он не наведался бы в  своей  неутомимой  погоне  за
сверхчеловеческим. Не было для него большей радости, чем в  какой-нибудь
мексиканской  трущобе,  японской  kabaka,  в  Иране  или  где-нибудь   в
бразильской  провинции  обнаружить  номер,  доселе  людьми   невиданный.
Желудок  его  был  испорчен   бесчисленными   сомнительными   кушаньями,
проглоченными в какой-нибудь глуши. Не  было  у  него  и  личной  жизни:
дважды он женился, но ни украшения, ни меха, ни "роллс-ройсы" не  смогли
компенсировать его вечного  отсутствия,  когда  он  рыскал  по  свету  в
поисках исключительного. Самые красивые любовницы всегда занимали у него
в душе лишь второе место - после какого-нибудь  неведомого  акробата,  о
неслыханном даровании которого ходили легенды.  Когда  он  обратился  за
советом к психоаналитику, тот объяснил ему, что  речь  идет  о  типичном
случае  неизжитости  детства  во  взрослом  человеке,  детской  мечты  о
чудесах. Чарли Кун предпочел не ломать голову над этой проблемой, но тем
не менее спросил у психиатра, является ли  потребность  веры  в  Господа
также неизжитостью детства и способен ли