ами, придававшими его
движениям сходство с повадками гориллы, на  оливковом  лице  которого  с
испещренными оспинками щеками застыло неприятное  мрачное  выражение,  -
выказал, однако, некоторую учтивость, попытавшись  успокоить  возмущенно
протестовавших гостей. Он лишь исполняет  полученный  по  рации  приказ,
пояснил офицер; его зовут Гарсиа -  капитан  Гарсиа  из  военной  службы
безопасности, - и он счастлив  приветствовать  их  в  своей  стране;  он
надеется, что путешествие было приятным.
   Следует простить солдатам их поведение: у них нет навыка обращения  с
высокими гостями, кроме того, все они несколько  взвинчены  "событиями".
Его засыпали  вопросами;  в  ответ  он  лишь  поднял  руку,  призывая  к
спокойствию, но от каких-либо заявлений по поводу  "событий"  отказался.
Ему приказали немедленно перекрыть шоссе  и  остановить  колонну  машин;
вскоре он получит дальнейшие инструкции. Он просит их немного потерпеть;
приказ должен прийти с минуты на  минуту,  но  на  данный  момент...  Он
угрюмо  взглянул  на  джип,  в  котором   нацепивший   наушники   солдат
беспрестанно бубнил позывные в укрепленный  под  антенной  микрофон.  На
данный момент либо у них сломался приемник, либо,  что  более  вероятно,
произошли какие-то неполадки со штабным передатчиком,  который  внезапно
умолк.
   Поэтому он взял на себя смелость  пригласить  их  сюда,  вместо  того
чтобы держать посреди дороги; он просит их набраться терпения  и  выпить
что-нибудь в баре за счет правительства, пока он попытается связаться  с
вышестоящим командованием по  телефону,  раз  уж  рация  неисправна.  Он
глубоко огорчен тем, что они вынуждены терять драгоценное время;  просто
небольшая техническая неполадка; но если  в  этой  стране  и  существует
что-то в превосходном состоянии, так это  телефонные  линии  -  законный
предмет  всеобщей  гордости,  их  недавно  провела   одна   американская
компания; связь осуществляется автоматически, и он немедленно  потребует
дальнейших инструкций. Затем он прошел за  стойку,  налил  себе  большой
стакан густого желтого ликера и тотчас осушил его. Далее,  с  выражением
крайнего удовлетворения и значительности на лице, как если бы речь шла о
выполнении особенно тонкой технической операции, вооружился телефоном  и
толстым большим пальцем с грязным ногтем набрал номер.
   - Ничего не  понимаю  во  всей  этой  истории,  -  сказал  миссионер,
обращаясь  к  какому-то  человечку:  волосы  с   проседью,   старательно
подкрашенные карандашом усы и галстук-бабочка  в  синий  горошек  -  тот
облокотился на стойку возле него.
   - Должно быть,  дальше  по  шоссе  произошел  какой-нибудь  небольшой
инцидент, быть свидетелями которого нам не  положено,  -  ответил  Чарли
Кун. - По пути между нами и столицей находится университет, и, наверное,
студенты  устроили  демонстрацию,  а  это   всегда   ставит   власти   в
затруднительное  положение,  тем  более  что  вмешательство  полиции   в
подобных случаях бывает чрезвычайно грубым.  Они  не  любят  присутствия
иностранцев во время проведения таких операций.  Это  всегда  производит
дурное впечатление. В американских газетах сразу же появится информация.
Несмотря на все усилия, нами предпринимаемые,  эту  страну,  знаете  ли,
трудно со всей уверенностью назвать демократической.
   - Мне это хорошо известно, - сказал миссионер.
   Дверь кафе оставалась  открытой,  и  д-р  Хорват  увидел,  как  перед
заведением остановился еще  один  "кадиллак",  с  обеих  сторон  зажатый
шестью   вооруженными   до   зубов   мотоциклистами,    что,    кажется,
свидетельствовало о прибытии весьма значительной персоны. Солдаты были в
немецких касках и черных мундирах; бросавшаяся в глаза красная молния на
касках  и  рукавах  странным  образом  напоминала  эмблему  гитлеровских
эсэсовцев.
   -  Это  не  обычная  полиция,   а   специальные   подразделения   сил
безопасности,  -  пояснил  Чарли  Кун,  и  миссионер  заметил,  что  его
собеседнику, кажется, немного не по  себе.  -  Они  находятся  в  прямом
подчинении генерала Альмайо.  Можете  мне  поверить:  что-то  носится  в
воздухе. Я знаю эту страну.
   Из "кадиллака" вышла молодая женщина; между ней  и  одним  из  солдат
имела место короткая, но бурная  дискуссия,  в  завершение  которой  тот
схватил ее за локоть и толкнул в направлении кафе. Женщина  остановилась
в дверях, швырнула сигарету на улицу и  бросила  солдату  еще  несколько
слов на испанском языке - судя по всему, далеко не лестного  содержания,
ибо мужчина угрожающе повел автоматом, но тотчас, однако,  взял  себя  в
руки.
   Женщина пожала плечами и потеряла к нему всякий интерес. Д-р Хорват с
первого  взгляда  определил,  что  юная  особа  была  американкой.  Ярко
выраженное англосаксонское лицо. Черты  его  исполнены  той  открытой  и
искренней приветливости,  что  сразу  же  ассоциируется  с  американским
домом,    светловолосыми,    стриженными    "ежиком"    мальчиками     и
университетскими спортивными площадками; казалось, она явилась  прямиком
из  студенческого  городка;  таким,  по  крайней   мере,   было   первое
впечатление, ибо, приглядевшись повнимательнее, уже  проникшийся  к  ней
симпатией и начавший расплываться в улыбке проповедник заметил, что  она
пьяна и фактически опирается о стену, чтобы не упасть.  Некоторое  время
она так и продолжала стоять, держась рукой за стену,  глядя  на  всех  с
вызывающим видом, затем  излишне  уверенной  и  непринужденной  походкой
подошла к одному из столиков, села и закурила сигарету. Она  была  очень
хорошенькой, с тонкими и  такими  гармоничными  чертами  лица,  что  оно
походило скорее на воплощение какого-то вполне определенного творческого
замысла,  нежели  на  каприз  природы.   Восхитительные   пухлые   губы,
своеобразный изгиб которых таил в себе какую-то  решимость:  беззащитный
рот,  как  у  ребенка.  Чуть  вздернутый  нос  и  мягкий,  нежный  ореол
каштановых, со светлым отливом, волос.  Она  достала  из  кармана  очки,
нацепила их на нос, довольно бесцеремонно оглядела  всех  присутствующих
одного за другим, затем сняла очки и засунула их в карман. Должно  быть,
ей не больше двадцати четырех - д-р Хорват был глубоко удручен тем,  что
американская  девушка  сидит  здесь,  нога  на  ногу,  курит   с   таким
безразличным  ко  всему  видом,  да  еще  в  столь  очевидном  состоянии
опьянения.
   Он поставил себе целью поговорить с ней при первом же удобном случае,
задать несколько вопросов о ее семье и обстоятельствах, которые  привели
к тому, что она оказалась совсем одна в таком месте да  еще  в  подобном
состоянии.
   Кажется, капитан Гарсиа был довольно близко знаком с  ней:  прихватив
стакан и бутылку, он вышел из-за  стойки,  направился  к  ее  столику  и
заговорил  с  ней  по-испански  с  подчеркнутым  и  весьма   неожиданным
уважением. Девушка пожала плечами, не сказав ни слова в ответ, но  взяла
бутылку и опрокинула в стакан такое количество  ее  содержимого,  что  у
д-ра Хорвата брови сошлись на переносице. Похоже,  pulche  она  пьет  не
впервые: мелкими глотками отпила полстакана, затем - очевидно от скуки -
вновь  обвела  равнодушным  взглядом  присутствующих.  Кажется,  впервые
заметив Чарли Куна, непринужденно вскинула руку в дружеском приветствии.
   - Hello there, - сказала она. - Откуда вас черти принесли?
   Чарли Кун подошел к ней и тихо о чем-то заговорил.
   - Ничего я об этом не знаю, старина, - равнодушно ответила девушка. -
Вряд ли случилось что-то серьезное, в любом случае вы же понимаете: пока
армия в руках Хосе... Вероятно,  произошла  очередная  разборка  и  Хосе
дослал своих людей, чтобы защитить нас, что они и делают с  присущим  им
неумением. Я проводила уик-энд с друзьями на одной  finca  в  Бастуйосе,
когда явились эти мордовороты и приказали следовать за ними.  Не  успела
даже вещи захватить. Двадцать раз говорила Альмайо, чтобы  послал  своих
церберов в Штаты на стажировку - немножко поучиться хорошим  манерам,  -
но вы же его знаете. Ему нравится окружать  себя  скотами;  его  любимое
выражение вам тоже известно: "Не предают лишь собаки". В конце концов он
все это быстро уладит.
   Чарли Кун посмотрел  на  капитана  Гарсиа,  как  раз  говорившего  по
телефону. Он был одним из доверенных лиц Альмайо  и  отвечал  за  личную
безопасность генерала. Его присутствие здесь, вдали от дворца, казалось,
должно бы свидетельствовать о том, что  в  столице,  во  всяком  случае,
ничего серьезного не происходит.  Чарли  встал  и,  оставив  девушку  за
столом, вернулся к д-ру Хорвату, надеясь услышать  разговор  капитана  с
начальством. Гарсиа выслушивал указания, и Чарли  Кун  заметил,  что  на
лице  у  него  отразилось  крайнее  изумление,  сменившееся  откровенным
испугом.
   - Кто эта девушка? - спросил миссионер.
   Чарли Кун рассеянно взглянул в  сторону  столика;  он  прислушивался,
силясь уловить, что говорит голос в телефонной трубке.
   - Это... невеста генерала Альмайо.
   Слово "невеста" он произнес  слегка  запнувшись,  с  нерешительностью
более чем очевидной, и д-р Хорват понял, что тот из уважения к его  сану
предпочел избежать более подходящего термина - "подружка". Его  охватило
чувство глубокой подавленности.
   - Она американка? -  наконец  спросил  он,  смутно  надеясь  получить
отрицательный ответ, который успокоил бы его.
   - Американка, - ответил Чарли Кун.
   Он прислушивался к телефонному разговору капитана Гарсиа.
   - Простите,  -  говорил  офицер,  -  я,  наверное,  плохо  расслышал.
Пожалуйста, не могли бы вы повторить? Да, конечно, полковник, но тем  не
менее я хотел бы, чтобы вы повторили мне это еще раз. Не тот у меня чин,
чтобы я мог позволить себе такого рода ошибки.
   С минуту он молчал с застывшим лицом, сглотнул  слюну.  И  вдруг  его
глаза буквально выскочили из орбит.
   -   Расстрелять?   Вы   действительно   сказали:   расстрелять   всех
немедленно?
   - Я владею испанским не  на  должком  уровне,  -  сказал  д-р  Хорват
соседу, но тот, казалось, пребывал  в  полном  оцепенении  -  лишь  лицо
постепенно приобретало все более зеленоватый оттенок.
   Прилагая максимум усилий к тому, чтобы избежать любого недоразумения,
капитан Гарсиа повысил голос, так что девушка все услышала.  С  оттенком
скуки она проговорила:
   - Что еще за новости?
   - Вы действительно сказали: расстрелять всех немедленно?  -  еще  раз
повторил капитан Гарсиа.
   Он прекрасно знал голос полковника Моралеса,  но  хотел  убедиться  в
том, что шеф в данный момент не пьян в стельку.
   - Да, расстрелять всех.
   - Простите, полковник, но среди них есть американские граждане.
   - Слушайте, Гарсиа, делайте то, что вам говорят.
   - А как я должен поступить с трупами?
   - Вы закопаете их в горах, не оставив снаружи никаких опознавательных
знаков. Но хорошо запомните место, чтобы потом их можно  было  откопать.
Понятно?
   - Очень хорошо, полковник, превосходно. Вас понял.
   Он опять сглотнул слюну и покосился в сторону индеанки с черными  как
смоль волосами, - водрузив на колени свою элегантную американскую сумку,
она сидела за одним из столиков и жевала листья масталы.
   - А что делать с  матерью  генерала?  -  почтительно  понизив  голос,
спросил он. - Вам известно, что она здесь?
   - Подождите минуту.
   Взгляды всех сидящих в кафе - даже куклы на коленях  чревовещателя  -
были прикованы к капитану Гарсиа. Адвокат, прекрасно владевший испанским
- некоторые его самые выгодные дела были связаны с Центральной Америкой,
- стал пепельно-серым. В сердце Чарли Куна на несколько секунд вспыхнула
надежда на то, что все это,  безусловно,  всего  лишь  одна  из  обычных
шуточек Альмайо, но ему не удалось убедить себя в этом. Достаточно  было
взглянуть на многозначительное выражение лица Гарсиа, чтобы понять,  что
ни о каких шутках тут и речи нет. Чарли достал носовой  платок  и  вытер
струившийся по лицу холодный пот.
   Д-р  Хорват  вдруг  стал  разбирать  испанскую  речь  намного   лучше
прежнего, но то, что он, как ему  казалось,  понял  из  разговора,  было
абсолютно невозможно, и он это прекрасно знал.
   Наверное, он не правильно понял. Он не  слишком  одарен  в  отношении
иностранных языков.
   Капитан Гарсиа снова заговорил:
   - Да, полковник?
   - Генерал Альмайо сказал, что его мать вы можете тоже расстрелять.
   Гарсиа снял фуражку и рукавом вытер пот со лба.  Свободной  рукой  он
схватил одну из стоявших вдоль стены бутылок и,  продолжая  почтительным
голосом говорить, налил себе стакан.
   - Прошу прощения, полковник, но,  коль  скоро  речь  идет  о  приказе
такого значения, я предпочел бы получить подтверждение самого генерала.
   - Делайте то,  что  вам  говорят,  Гарсиа.  У  генерала  нет  лишнего
времени. В данный момент он занят более важными делами.
   Капитан Гарсиа набрал в легкие воздуха. Еще раз  глянул  на  жевавшую
листья масталы матушку генерала, схватил стакан и залпом выпил.
   - Более важные дела, полковник?
   - Да.
   Гарсиа вытер рукавом  рот  и  лицо,  на  котором  читалось  почтение,
смешанное со страхом.
   - Полковник, если я должен расстрелять  мать  генерала,  я  хотел  бы
услышать этот приказ из его собственных уст.
   - Генерал говорит по другому аппарату.
   Теперь уже Гарсиа был, кажется, на грани слез.
   - Ладно, хорошо, - сказал он. - В отношении матери генерала все ясно,
раз уж он говорит по другому  аппарату.  Я  исполню  приказ.  Расстреляю
старуху. Прежде всего  она  его  мать,  значит,  надо  думать,  тут  нет
проблем. Но как быть с американскими гражданами?
   - Поставить к стенке и  немедленно  расстрелять.  Понимаете,  Гарсиа?
Немедленно.
   - Я сделаю это, полковник, будьте уверены, - кричал Гарсиа. - Не было
еще приказа,  который  я  отказался  бы  выполнить,  вам  это  прекрасно
известно. Только одно дело - расстрелять родную маму, и совсем другое  -
когда расстреливают американских граждан; это  уже  очень  серьезно,  и,
прежде чем выполнить приказ такой национальной важности, я имею в  виду:
такой политический акт, как расстрел американских граждан,  я  хотел  бы
получить личное подтверждение генерала Альмайо.
   - Гарсиа, у вас будут неприятности.
   - В данный момент они у меня уже есть. Я не так уж много  прошу.  Мне
будет достаточно одного слова генерала.
   - Прекрасно, идиот вы этакий, но сейчас генерал  говорит  по  другому
телефону. Подождите минуту.
   И Гарсиа стал ждать, с такой силой прижимая трубку  к  уху,  что  оно
стало совсем белым.
   Другой рукой он снова схватил бутылку и отпил прямо из горлышка.
   - Лучшая телефонная сеть за пределами Соединенных Штатов, вот что  мы
сделали, - произнесла девушка совсем не соответствующим ее тонкому  лицу
пьяным голосом; теперь в глазах ее  застыло  отчаяние.  -  Я  знаю,  что
говорю. Телефонная сеть - моя заслуга. Это я приказала  провести  ее.  Я
заставила его построить шоссе, и концертный зал, и публичную библиотеку,
какой нет даже в Бразилии... А теперь... А теперь...
   Голос ее сорвался. Полными слез глазами она смотрела на д-ра Хорвата,
словно обращаясь к нему лично:
   - Знаете, он ведь и в самом деле порядочная сволочь.
   Теперь  все  стояли,   и   царила   гробовая   тишина.   Даже   кукла
чревовещателя, казалось, утратила дар речи и не сводила с лица  капитана
Гарсиа своих неподвижных глаз.  Вот  тогда-то  д-р  Хорват  и  сорвался.
Реакция его спутников доказывала, что  он  все  прекрасно  понял  и  что
услышанное  им  возвещало  одно  из  самых  чудовищных  за  всю  историю
человечества преступлений, покорной  и  пассивной  жертвой  которого  он
решительно отказывался быть. И он с  гневом  принялся  высказывать  свое
возмущение таким мощным голосом, что капитан Гарсиа испуганно отшатнулся
и успокаивающе замахал руками.
   - Тише, тише, - сказал он. - Мне ничего не слышно.
   Чувство негодования всегда приводило д-ра Хорвата в прекрасную форму.
Такие  выражения,  как  "международное  право",   "преступление   против
человечества",  "неслыханное  зверство",  "вся   Америка",   "чудовищные
репрессии", "кастристский бандитизм", буквально  водопадом  полились  из
его уст, и он дошел даже до того, что допустил досадный плеоназм, сказав
"нахальная  наглость",  такое  случалось  с  ним  крайне  редко;  Гарсиа
сморщился и  размахивал  рукой,  словно  отгоняя  муху.  Марионетка  Оле
Йенсен, сидя  на  коленях  чревовещателя,  который  нежно  сжимал  ее  в
объятиях, повернулась к хозяину.
   - Этот человек поистине талантлив, - произнесла кукла. - Уверен,  его
ждет успех.
   И снова повернула голову - теперь ее сигара была нацелена  в  сторону
Чарли Куна.
   - Вам следовало бы подумать о контракте с  ним,  Чарли,  -  заключила
она.
   Лицо капитана Гарсиа перекосилось, небритая челюсть отвисла,  обнажая
желтые зубы, - огромной лапой прижимая трубку к уху, он  все  еще  ждал,
обводя тоскливым  взглядом  "высоких  гостей"  диктатора.  Он  прекрасно
сознавал историческую важность предстоящего события, и его разрывали  на
части два чувства: нечто вроде восторженной  патриотической  гордости  и
боязнь непредвиденных последствий. Впервые в истории страны должны  быть
казнены американские граждане. Не просто убиты - такое уже бывало  в  те
времена, когда  в  стране  царила  анархия  и  ездить  по  дорогам  было
небезопасно, - но  официально  расстреляны,  казнены  по  всем  правилам
согласно приказу свыше. Конечно,  во  всем  этом  было  что-то  славное,
героическое, что сделает его, безвестного капитанишку, важным лицом, имя
которого станет известно всему миру. Но ведь речь вполне может идти и  о
каком-нибудь сраном политическом выпаде, предпринимаемом Дворцом с целью
продемонстрировать третьему миру, кастристским и прокитайским  элементам
свою независимость от американских империалистов; причем в случае,  если
дело примет дурной оборот - как в Санто-Доминго, Гватемале или  Боливии,
- ответственность за содеянное  вполне  может  быть  свалена  на  личную
инициативу подчиненного, действовавшего на свой страх и риск, в  сговоре
с "подрывными элементами", с целью  спровоцировать  разрыв  отношений  с
Соединенными Штатами. Тогда он неминуемо будет расстрелян.
   Капитан Гарсиа стоял на распутье: быть ему либо национальным героем -
борцом за независимость, либо - козлом отпущения. Единственное,  на  что
он был способен в столь важной исторической ситуации, так  это  напиться
до абсолютно беспрецедентного в истории страны состояния. Лапа  его  уже
тянулась к бару за новой бутылкой, но внезапно так и замерла на полпути,
остановленная голосом, зазвучавшим в трубке.
   Капитан вытянулся по стойке "смирно".
   - Слушаю, генерал.
   На этот раз не оставалось никаких  сомнений:  это  был  голос  самого
Альмайо.
   - Слушайте меня внимательно, болван  несчастный.  Расстреляйте  всех,
причем немедленно.
   Слышите, Гарсиа? Немедленно. Потом  отвезите  трупы  в  горы,  но  не
слишком далеко. И не закапывайте их, как сказал Моралес. Я  хочу,  чтобы
их нашли. Отвезите на пару километров в сторону от шоссе и положите так,
чтобы их было видно. Затем явитесь и доложите мне.
   Повторите.
   - Есть, генерал, - рявкнул Гарсиа. - Я  их  сейчас  же  расстреливаю.
Кладу трупы в паре километров от  шоссе,  в  горах.  Ясно,  генерал.  Да
здравствует революция!
   Он так и стоял, вытянувшись по стойке "смирно", до тех пор,  пока  не
услышал сухой щелчок, означавший, что  на  противоположном  конце  линии
повесили трубку. И лишь тогда, почтительно отставив в сторону  мизинчик,
осторожно положил трубку  на  рычаг.  Затем  провел  рукавом  по  лбу  и
повернулся к присутствующим. Он был уже изрядно пьян,  а  роль,  которую
ему предстояло сейчас сыграть, вынуждала его, выражаясь языком,  до  сих
пор принадлежавшим оппозиции, сделать первый шаг по пути к  освобождению
от ига американского  империализма,  и  это  опьяняло  его  еще  больше,
приводя в полное смятение, тем  более  что  сам  он  получал  деньги  от
америка