ходя из  посольства,  он  со
всех сторон защитил себя женщинами  -  супругами  посла  Великобритании,
Франции и Соединенных Штатов, а сами послы при  этом  прикрывали  его  с
тыла; впереди  себя  он  толкал  девушку,  приставив  к  ее  спине  дуло
пистолета.
   Ступив за порог, они на какой-то миг ослепли от света направленных на
фасад посольства прожекторов, сознавая, что вокруг  -  солдаты,  что  со
всех сторон на них нацелено оружие.
   Радецки запомнилось только охватившее его тогда чувство - нечто вроде
профессиональной радости: несомненно, никто еще так  далеко  не  заходил
исключительно из верности той комедии, которую играл в интересах  своего
ремесла.  В  первый  и,  конечно  же,  в  последний  раз  в   жизни   он
по-настоящему соответствовал тому образу  авантюриста,  что  создал  сам
себе давным-давно, еще  юношей,  в  туманной  северной  стране.  Ведь  в
конечном счете важно было не то, что он не предал Альмайо, а то, что  не
предал самого себя.  Момент  абсолютной  подлинности.  Оправдывать  свое
поведение в глазах  людей  профессиональными  интересами  ему  предстоит
позже, когда на него неизбежно обрушится со всех сторон шквал критики  и
угрозы изгнания из страны.
   Фоторепортеры -  человек  двадцать-тридцать  -  гроздьями  висели  на
садовой ограде,  стояли  на  крыше  посольства,  взобрались  на  машины;
фотография улыбающегося индейца с револьвером в руке и сигарой в  зубах,
для пущей безопасности со всех сторон облепившего себя супругами  членов
дипломатического корпуса и иностранными послами,  получит  полное  право
красоваться на первых страницах газет всего мира.
   Ослепленные прожекторами, они шли вперед, и Радецки  не  давал  покоя
вопрос о том, кто они, эти юные идеалисты-офицеры, в достаточной ли мере
они преданы делу Революции для того,  чтобы  не  колеблясь  пожертвовать
жизнью очень красивой девушки, нескольких дам неопределенного возраста и
кучкой послов на закате карьеры, дабы не дать диктатору  ускользнуть  от
возмездия. Это зависело  от  того,  что  именно  они  подразумевали  под
идеализмом. От того,  как  именно  они  его  понимали,  что  ставило  их
сознание  на  первое  место:  революционные  идеалы  или  же  заботу   о
соблюдении самой банальной гуманности. Медленно продвигаясь  вперед,  он
мысленно  производил  расчеты,   которые   ему   впоследствии   придется
опубликовать, снискав тем самым кучу врагов в обоих лагерях и подтвердив
лишний раз свою репутацию  циничного  профессионала,  напрочь  лишенного
какой-либо щепетильности. А он и в самом деле  точно  высчитал,  что  их
шанс выжить прямо пропорционален степени идеализма, уровню образования и
культуры командовавших там  офицеров.  Если  они  законченные  реалисты,
полные яростной решимости и политизированные до мозга костей, -  значит,
не задумываясь, прикажут стрелять, и тогда беглецам крышка. И  наоборот:
если души их переполняют высокие чувства, если они одержимы  благородной
романтической идеей уважения к человеческой жизни - иначе  говоря,  если
гуманные устремления прочнее их политических взглядов, - тогда, по  всей
вероятности, они ни за что не откроют стрельбу. Радецки также решил, что
шансы юных революционеров  надолго  и  прочно  утвердиться  у  власти  с
абсолютной точностью можно вычислить тем же способом.  Если  сейчас  они
откажутся стрелять  лишь  ради  того,  чтобы  сохранить  жизнь  какой-то
девушки и женщин, если публично проявят эту слабость во имя гуманизма  -
уважение к чужой жизни и заботу о собственной чести, - тогда, вне всяких
сомнений, их очень скоро свергнут, разгонят, казнят, и все в этой стране
пойдет по-прежнему. Революция, не смеющая пролить кровь женщин и  детей,
обречена на провал.
   Этой революции не хватает идеала.
   Поэтому, когда они добрались до грузовичка, забрались в  него  и  без
единого выстрела смогли тронуться  с  места,  Радецки  обуревали  весьма
противоречивые чувства: совершенно успокоившись за свою  жизнь,  он  был
глубоко опечален. На сей раз в этой стране происходит  новая,  подлинная
революция, которая вполне заслуживает победы и  права  на  осуществление
своих целей - как революция Хуана  Босха,  -  но  обреченная  на  гибель
только потому, что она слишком прекрасна. Прекрасна как роза -  и  столь
же недолговечна.
   Машина, за рулем которой сидел Радецки, ехала все быстрее - сначала в
свете преследовавших их прожекторов, потом - в кромешной тьме.

Глава XVIII

   - Как бы там ни было, я старалась изо всех сил.  -  Она  торжествующе
посмотрела на молодого миссионера. - Я сделала все, что смогла.
   На  какое-то  мгновение  воцарилась   тишина.   Д-р   Хорват   мрачно
разглядывал свои ботинки.
   Как ни безгранична была его вера, реальность  существования  подобных
ужасов представить себе  было  трудно.  Эта  девочка,  похоже,  даже  не
осознает, что достигла низшей точки нравственного  падения.  Вид  у  нее
сияющий, лицо довольное - казалось, она и в самом деле  верит,  что  все
лучшее, что в ней было, она  отдала  не  зря,  что  полностью  оправдала
полученное ею воспитание. Искренне убеждена  в  том,  что  сражалась  на
передовой американской внешней политики, внося свой вклад в те шаги, что
постоянно предпринимают США, помогая слаборазвитым странам. Кажется, она
и не подозревает о том, что вместо того,  чтобы  помогать  другим,  сама
оказалась в грязи, полностью опустошенная духовно и морально.
   Теперь преподобный Хорват понял, что даже в самых красноречивых своих
пассажах и самых реалистических  описаниях  демонических  сил  -  когда,
распростерши крылья, возвышался над паствой - он так и не сумел  воздать
должного врагу номер один. Жил-то он всегда  в  Штатах  и  -  несомненно
именно поэтому - не так уж много знал о силе Зла.
   Они сидели среди скал, в каком-то глухом  местечке  в  горах,  и  д-р
Хорват не  имел  ни  малейшего  представления  о  том,  где  именно  это
находится. Он чувствовал себя  потерянным  -  настолько,  насколько  это
возможно, когда, несмотря ни на что, веришь в Провидение.
   Когда  "кадиллак"  остановился  среди  этих  кошмарных  декораций  из
застывшей черной лавы и свет фар горящими круглыми глазищами  застыл  на
каменных склонах, когда дверцы машины  распахнулись  и  Гарсиа  рявкнул,
приказывая выйти, д-р Хорват был уверен в том, что именно  тут-то  их  и
расстреляют, и еще раз мысленно приготовился к великой  Встрече;  однако
Гарсиа всего лишь объявил, что здесь они  останутся  на  ночь,  а  может
быть, и немного дольше... Хотя последняя фраза  прозвучала  безо  всякой
иронии, им она показалась исполненной чудовищного подтекста. Но вот  уже
больше двух часов они сидят на  камнях  под  звездным  небом,  дрожа  от
холода, и эта удивительная девушка - не ведающая, похоже, ни  усталости,
ни страха, ни отчаяния - по-прежнему  ведет  себя  так,  словно  они  на
пикнике, а десант морских пехотинцев уже высадился и занят  обеспечением
защиты всех американских граждан.
   - Вам давно следовало вернуться в Штаты, - строго заметил он.
   - Ради чего? Чтобы зарабатывать  на  жизнь?  Однажды  наступит  такой
день, доктор Хорват, когда дети этой страны узнают мое имя  из  школьных
уроков, и никто уже не сможет сказать, что Америка  ничего  для  них  не
сделала. Пока что мне не так уж много удалось...
   - Пока? - с несколько тяжеловесной иронией спросил д-р Хорват.  -  Вы
что - намерены продолжать в том же духе?
   - Именно так, смейтесь-смейтесь, смеяться  проще  всего.  Но  все  же
именно благодаря мне в  стране  есть  лучшая  за  пределами  Соединенных
Штатов телефонная сеть. Теперь даже  в  самых  отдаленных  районах  есть
телефонная связь - автоматическая - вся страна этим гордится. Туристам в
первую очередь показывают. Вы, должно быть, тоже обратили внимание,  да?
Даже в том жалком  полуразвалившемся  кафе,  где  мы  остановились,  был
телефон, и он исправно  работал...  Вы  прекрасно  видели,  что  капитан
Гарсиа сразу же дозвонился куда надо.
   Д-р Хорват метнул на нее разъяренный взгляд.  Это  вконец  аморальное
создание, напрочь лишенное стыда, еще и  хвастается  тем,  что  едва  не
стоило им жизни, - он до гробовой доски не  сможет  забыть  тот  ужасный
черный аппарат на стойке бара и жирные лапы Гарсиа, - нет, это и в самом
деле уже слишком.
   - Поздравляю вас, - возмущенно буркнул он. - Вам  действительно  есть
чем гордиться.
   Она не слушала. Д-р Хорват уже начинал подумывать  о  том,  что  она,
может быть, вообще его не замечает. Похоже, она сама себе учинила устный
экзамен на предмет совести, а итог сочла  вполне  положительным  и  даже
обнадеживающим.
   - И потом, что вы от меня хотите, я любила его. И до сих  пор  люблю,
до самой смерти буду любить...
   Д-р Хорват прикрыл глаза.  То,  что  это  несчастное  существо  могло
искренне  любить  подобного  человека,  не  понимая,   что   речь   идет
исключительно о физических отношениях, причем самого низкого  пошиба,  -
это, если можно так выразиться, бросалось в глаза; но  чтобы  она  могла
при этом воображать, будто любит Альмайо так, как,  скажем,  д-р  Хорват
любил свою жену, - это как бы роняло тень на  его  собственные  чувства,
дискредитировало понятие любви вообще во всей ее  чистоте.  Ему  нередко
приходилось слышать о тех американках, что отправляются в Мексику,  дабы
предаваться там самым животным сексуальным  утехам,  а  здесь,  по  всей
очевидности,  почти  что  об  этом  и  идет  речь.  Но  любопытно:  явно
подтачивавшее ее глубоко изнутри разложение никак не отразилось у нее на
лице. Однако не следует путать красоту с чистотой. Здесь  -  всего  лишь
красота,  ошибшаяся,  так  сказать,  адресом.  Очень   светлые   волосы,
зачесанные назад и собранные в пучок, не  скрывали  удивительно  чистого
лба; черты лица тоже были чистыми - разумеется,  лишь  с  художественной
точки зрения - четко очерченными, да что там говорить! В  лунном  свете,
под звездным небом так легко  ошибиться,  почувствовать  симпатию,  даже
испытать желание сесть поближе - такое  лицо  вполне  способно  сбить  с
толку. Он предпочел бы не думать  о  ее  красоте,  и  даже  старался  не
смотреть на нее больше; в тяжелые, трагические минуты жизни вечно  тянет
к чему-нибудь нежному - ко всему, что хотя бы  внешне  так  выглядит;  в
такие  моменты  мужчины  невольно  думают  о  матери.  Может  быть,  ему
следовало взять ее за  руку,  чем-то  утешить,  не  сдерживать  великого
порыва человеколюбия, а обнять ее за плечи - они у  нее  такие  хрупкие.
Совершенно внезапно д-р Хорват обнаружил, что как-то незаметно  оказался
во власти некоего греховного, отвратительного - сугубо  физиологического
- феномена; кровь от стыда бросилась  в  голову  и  забилась  в  висках.
Безусловно, всему виной нервное напряжение и усталость,  непроизвольная,
нервическая реакция молодого организма на избыток волнения: приток крови
не в том направлении. Как бы там ни  было,  но  он  буквально  прирос  к
месту, словно весь распухши, не в силах  ни  пошевелиться,  ни  хотя  бы
отодвинуться от девушки. Бесспорно, дело рук  Демона  -  напал,  схватил
за... ну, не за горло, конечно, за внутренности - все  равно  же  душит.
Невольно д-р Хорват огляделся, уверенный в  том,  что  стеклянные  глаза
куклы чревовещателя следят за ним - это создание, конечно же, все  видит
и прекрасно понимает, что с ним случилось.  И  действительно,  тряпичный
Оле Йенсен смотрел на него - как всегда цинично; но  определить  степень
проницательности  этого  ярмарочного  пугала   на   данный   момент   не
представлялось возможным. Миссионер чувствовал себя настолько  униженным
внезапно постигшей его физиологической неполадкой, что чуть ли не  жалел
уже, что его не расстреляли. Он пытался утешить себя, думая о том,  что,
разумеется, это ненадолго и что вполне заслужил подобную кару.  В  любом
случае не стоит больше слушать эту девицу с ее грустными  историями.  Он
приподнялся с места, чтобы отодвинуться от нее, но  вдруг  оказался  еще
ближе к ней, чем прежде.
   - В чем дело, доктор Хорват? - спросила она. - Вам нездоровится?
   Он ничего не ответил, лишь помотал головой. В лунном свете на ее лице
и в самом деле не видно было ни следа внутреннего  разложения.  Хотелось
коснуться этого лба, губ, светлых волос.
   - Благодарю вас, - произнес он глухим голосом.
   Он был оглушен, сломлен,  напуган  и  совсем  без  сил.  Может  быть,
консистория была  права,  не  решаясь  доверить  ему  роль  официального
глашатая церкви  по  причине  его  молодости  -  несмотря  на,  как  они
говорили, большой талант.  Тогда  он  был  крайне  возмущен,  теперь  же
склонялся к тому, что они  оказались  правы.  Но  обстоятельства  вполне
могли служить извинением его состоянию, и потом: что  плохого  случится,
если ты возьмешь за руку заблудшее дитя, учитывая, что оба вы затерялись
среди вулканов в стране, где вас окружают одни враги? К тому  же  они  в
течение долгих часов тряслись на машине, и был еще тот  ужасный  момент,
когда Гарсиа приказал -  сразу  же  после  захода  солнца  -  остановить
"кадиллаки" и опять заставил их выйти; на сей раз миссионер был  уверен,
что сейчас их расстреляют, а  тела  сбросят  в  пропасть.  Эта  безумная
прогулка так далеко в горы Сьерры могла иметь лишь одну  цель:  отыскать
подходящее местечко, поубивать их всех и без особых хлопот избавиться от
трупов так, чтобы их никогда не нашли. Однако  у  капитана  Гарсиа,  как
выяснилось, совсем не это было на уме.  Просто  он  решил,  что  бензина
остается катастрофически мало, и всех их запихал в  один  "кадиллак",  а
остальные машины, откачав горючее, бросил на дороге.
   - Бы очень любезны, доктор Хорват.
   Она дружески сжала ему руку. Дружески, не более  того.  Им  было  так
хорошо, и ничего плохого в этом быть не могло. Вот только  бы  еще  этот
ужасный кубинец ушел куда-нибудь  подальше.  Пристал  как  банный  лист.
Видимо, после того как проповедник оказал ему моральную поддержку, когда
их поставили к стенке перед взводом солдат, он решил, что д-р Хорват ему
- отец родной, и теперь от  него  уже  никак  не  отделаться.  Сидит  на
корточках всего в паре шагов от них, и стоит на него взглянуть - тут  же
награждает  тебя  очередной  тошнотворной  улыбкой.  Д-ру   Хорвату   не
удавалось даже проникнуться жалостью  к  этому  убогому  созданию,  явно
страдавшему тяжким недугом. Как люди могут  докатиться  до  того,  чтобы
платить деньги за подобные зрелища, и  каким  образом  человек  способен
пойти на то, чтобы публично демонстрировать свой недуг,  -  этого  он  и
представить себе был не в состоянии.
   Фары уже не горели, стало совсем темно, мрак ночи слился  с  чернотой
гор, но небо еще хранило в себе ту синюю чистоту, что неподвластна тьме.
   - Смотрите, - сказала девушка.
   На вершине утеса, на фоне звездного неба стоял месье Антуан - высокий
черный силуэт; кисти его рук быстро  и  ловко  двигались.  Месье  Антуан
жонглировал. Серебристые шарики взлетали очень  высоко,  к  самой  луне.
Месье Антуан - человек целеустремленный. Семь,  восемь,  девять,  десять
шаров - считал миссионер. Для рук человеческих - подвиг незаурядный,  но
разве значит он что-то для миллионов звезд, тысячелетиями наблюдающих за
всеми проявлениями человеческого гения.
   - Неплохо, - произнес какой-то голос совсем рядом с проповедником.
   Кукла, нежно обхватив за шею чревовещателя, наблюдала  за  жонглером,
выставив вперед сигару.
   - Неплохо, - повторила она, - но все же не то. Позволю себе заметить,
что  закат  солнца  совсем  недавно  являл  собой  зрелище  куда   более
впечатляющее. Там, господа, поработал  талант  гораздо  более  яркий,  и
пытаться соперничать с ним - абсурд. Но следует признать,  человек  этот
очень старается, и получается у  него  неплохо,  совсем  неплохо  -  для
цирка, конечно же.
   Шарики взлетали высоко в  небо  и  возвращались  в  ладонь  жонглера.
Звезды любовались ловкостью человеческих рук.
   - Взгляните на него, - скрипучим голосом сказала кукла, - он пытается
показать им все, на что способен. Мания величия, или я  уже  не  я.  Мы,
артисты, все ею страдаем. Мегаломаны.
   Цирки закрываются, мюзик-холл терпит крах, но артист вечно  исполняет
свой номер. Был у нас  "человек-пушка",  теперь  -  "человек-луна".  Все
кассовые рекорды побиты.
   Девушка  покатилась  со  смеху.  Миссионеру   не   нравился   датский
чревовещатель  со  своей  куклой:  в  циничной  улыбке  Оле  Йенсена,  в
сомнительных шуточках, которые хозяин неустанно вкладывал  в  его  уста,
было что-то очень личное.
   - Все - неудачники, да  еще  и  с  претензиями,  -  вновь  заговорила
марионетка.  -  Микеланджело,  Шекспир,  Эйнштейн  -  сплошные  провалы.
Эфемерные создания, недолговечные  светлячки,  простые  смертные...  нет
истинного таланта. Чтобы это понять, достаточно  всего  лишь  солнечного
заката.
   Жонглер подошел к ним, зажав в руках кучу шариков;  вид  у  него  был
очень довольный - можно подумать, звезд  с  неба  нахватал.  Д-р  Хорват
любезно похвалил его за ловкость.
   - Стараюсь, стараюсь, - сказал месье Антуан. - Изо всех сил.
   Он взглянул в сторону солдатни:
   - Как вы думаете, они все еще намерены нас расстрелять?
   - Представления не имею, - ответил д-р Хорват.
   - Не  могу  понять,  зачем  делать  подобные  вещи,  будь  ты  трижды
диктатор, - сказал месье Антуан.
   - Наверное, разочаровался в  артистах,  -  резко  заметила  кукла.  -
Может, он считает, что хватит нам обманывать людей.
   - Я не особенно боюсь умереть, - сказал месье Антуан. - Ведь  это,  в
конечном счете, тоже своего рода номер...  Рано  или  поздно  все  равно
придется покинуть сцену... Но у меня в Марселе жена и трое детей.
   - О, им-то ничего не грозит, - заметила девушка.
   - Вы несколько циничны, мадемуазель. Наверняка прожили в этой  стране
довольно долго.
   Могу вас заверить, что во Франции человеческая жизнь пока еще чего-то
стоит.
   Он с достоинством удалился. Девушка рассмеялась.
   -  Ох  уж  эти  французы!  -  сказала  она.  -  Всегда  на  коне,   и
исключительно на белом. Говорят о "человеческой жизни" так, словно  сами
ее изобрели. Человеческая жизнь существует на земле  почти  повсюду.  На
самом деле мир так переполнен этой "человеческой жизнью", что  некоторым
она  начинает  надоедать,  и  тогда  хочется  для  разнообразия  чего-то
другого... чего-то чистого...
   Она вздохнула и улеглась на землю, повернувшись к ним спиной.
   Д-р Хорват снял пиджак и укрыл ей плечи.
   - Спасибо, - сказала она. - Сами-то не замерзнете?
   - Нет, - шепнул он.
   И тоже лег - чуть поодаль, во избежание всяких недоразумений. Небо  в
ожидании рассвета незыблемо  светилось  своим  ночным  сиянием.  Млечный
Путь, множество световых лет, луна,  вулканы,  скользящие  по  застывшей
лаве синие тени, цирк, акробаты, светлые-светлые  волосы,  неподвластные
мраку ночи, - все это плавало  перед  глазами  миссионера;  воспоминания
последних пережитых им часов были столь сильны,  что  ему  не  удавалось
даже воскресить в памяти лица жены и детей. И когда он узрел прямо перед
собой белую прозрачную тень, с головы до ног усыпанную  звездами,  глаза
его чуть не вылезли из орбит; тень, похоже, спустилась с небес;  но  это
был  всего  лишь  господин  Манулеско  в  усыпанном  блестками  одеянии,
заостренной шапочке, с белым мечтательным лицом музыкального клоуна...
   Д-р Хорват уже не понимал, где он, зачем, что это за гигант из черной
лавы жонглирует миллионами звезд, как вдруг его разбудил громкий, как на
ярмарке, шум. Он рывком вскочил и с удивлением услышал, что  шум  совсем
праздничный: крики, смех, пьяные голоса что-то поют.
   "Оргия", - пронеслось у него в голове. Этого только  не  хватало.  Он
быстро огляделся, с удивлением  и  облегчением  обнаружил,  что  девушка
по-прежнему здесь и все еще спокойно спит, укутав плечи его  пиджаком  и
прижавшись к скале. Зачем-то - сам не зная зачем -  потрогал  ее  рукой,
потом взглянул туда, где ре