и,  такими  длинными,  что  они  доходили
почти до пола, стояли у стен, и ножки их напоминали ноги слона, а  на  одном
столе лежали три огромных фолианта; семейная Библия, "Иосиф" и "Полный  свод
нравственных обязанностей человека". Полукруглая желобчатая  решетка  камина
была украшена литыми барельефами урн и гирлянд, а кресла были в  том  стиле,
который впоследствии прославил  имена  Чиппендейла  и  Шератона,  но  такого
фасона, который, наверное, и не снился этим знаменитым мастерам-мебельщикам.
     - Садись... Элизабет-Джейн... садись, - проговорил Хенчард, и голос его
дрогнул, когда он произнес ее имя;  потом  сел  сам  и,  уронив  руки  между
коленями, устремил глаза на ковер. - Так, значит, твоя мать здорова?
     - Она очень устала с дороги, сэр.
     - Вдова моряка... а когда он умер?
     - Отец пропал без вести прошлой весной.
     Хенчард поморщился при слове "отец".
     - Вы с ней приехали  из-за  границы...  из  Америки  или  Австралии?  -
спросил он.
     - Нет. Мы уже несколько лет живем в Англии. Мне было двенадцать,  когда
мы приехали из Канады.
     - Так-так...
     Он расспросил девушку о том, как они жили, и узнал все то,  что  раньше
было скрыто от него глубокой тьмой, - ведь он давно уже  привык  считать  их
обеих умершими. Поговорив о прошлом, он вновь обратился к настоящему:
     - А где остановилась твоя мать? - В гостинице "Три моряка".
     - Значит, ты ее дочь Элизабет-Джейн?  -  повторил  Хенчард.  Он  встал,
подошел к ней вплотную и посмотрел ей в  лицо.  -  Я  думаю,  -  сказал  он,
внезапно отвернувшись, так как на глазах у него показались слезы, - что  мне
надо дать тебе записку к матери.  Мне  хочется  повидать  ее.  Покойный  муж
оставил ее без средств?
     Взгляд его упал на платье Элизабет - приличное, черное, самое лучшее ее
платье, но явно старомодное даже на взгляд кэстербриджца.
     - Да, почти без средств, - ответила девушка, довольная тем, что он  сам
догадался и ей не пришлось начинать разговор на эту тему.
     Он сел за стол и написал на листке  несколько  строк,  потом  вынул  из
бумажника пятифунтовую бумажку и вложил ее в конверт вместе с  письмом,  но,
подумав, вложил еще пять шиллингов. Аккуратно запечатав письмо,  он  написал
адрес: "Миссис Ньюсон. Гостиница "Три моряка", - и отдал пакет Элизабет.
     - Пожалуйста, передай ей это из рук в руки, - сказал Хенчард. -  Ну,  я
рад видеть тебя здесь, Элизабет-Джейн... очень рад. Надо будет нам  с  тобой
поговорить поподробней... но не сейчас.
     Прощаясь, он взял ее руку и сжал  с  такой  горячностью,  что  девушка,
почти не встречавшая дружеского отношения, растрогалась, и слезы навернулись
на ее светло-серые глаза. Как  только  она  ушла,  Хенчард  дал  волю  своим
чувствам; закрыв дверь столовой, он сел и  долго  сидел  недвижно  и  прямо,
впившись глазами в стену напротив и словно читая на ней свою историю.
     - Клянусь богом! Не думал я, что так случится,  -  внезапно  воскликнул
он, вскочив с места. - А  может,  они  самозванки...  и  Сьюзен  с  ребенком
все-таки умерла?
     Но в Элизабет-Джейн было нечто такое, что побуждало его не  сомневаться
хотя бы в ней. Через несколько часов должны были разрешиться его сомнения  и
относительно ее матери: в записке он приглашал ее увидеться с ним в  тот  же
вечер.
     - Пошел дождик -  ждите  ливня!  -  сказал  себе  Хенчард.  Неожиданное
событие затмило его острый интерес к новому  другу-шотландцу,  и  в  течение
этого дня Дональд Фарфрэ видел своего хозяина так  мало,  что  удивился  его
непостоянству.
     Между тем Элизабет вернулась  в  гостиницу.  Вместо  того  чтобы  взять
письмо сразу же, как это сделала бы бедная женщина, ожидающая  помощи,  мать
при виде его разволновалась. Она не сразу принялась читать его,  но  сначала
попросила Элизабет рассказать, как мистер Хенчард принял ее и что именно  он
говорил. Мать распечатала письмо, когда Элизабет стояла к ней спиной. В  нем
было написано:

     "Если можешь, приходи повидаться со мной сегодня вечером в восемь часов
на Круг, что по дороге в Бедмут. Ты без труда узнаешь, как туда пройти. Пока
больше ничего не могу сказать. Потрясен сообщением. Девочка,  видимо,  ни  о
чем не знает. Не говори ей ничего, пока мы не увидимся.

М. X."

     Он ничего не написал про вложенные  в  письмо  пять  гиней.  Эта  сумма
показалась Сьюзен многозначительной, - возможно, Хенчард хотел этим дать  ей
понять, что как бы выкупает ее. Волнуясь, она стала задать вечера, а  дочери
сказала, что мистер Хенчард попросил ее встретиться с ним; она пойдет  одна.
Но она не сказала, что свидание назначено не у него в доме,  и  не  показала
Элизабет письма.

ГЛАВА XI

     "Кругом" в Кэстербридже называли если  не  самый  лучший,  то  один  из
лучших римских амфитеатров, сохранившихся в Британии с давних времен.
     Кэстербридж напоминал о древнем Риме каждой своей улицей,  переулком  и
двором. Он был похож на город  Римской  империи,  носил  на  себе  отпечаток
древнеримского искусства, таил в своих недрах  мертвецов  древнего  Рима.  В
окрестных полях и садах нельзя было копнуть землю на фут или два  в  глубину
без того,  чтобы  не  наткнуться  на  какого-нибудь  рослого  воина  Римской
империи, пролежавшего здесь в безмолвном покое, никого не тревожа,  вот  уже
полторы тысячи лет. Обычно его находили в меловом слое, в овальной яме,  где
он лежал на боку, словно цыпленок в скорлупе, - колени  притянуты  к  груди,
иногда остатки копья возле руки, застежка на груди или  бронзовая  бляха  на
лбу, урна у колен, кувшин у горла, бутылка у рта, - и на  него  устремлялись
полные  недоумения  и  догадок  глаза  кэстербриджских  детей  и   взрослых,
проходивших мимо и на минуту свернувших поглазеть на уже привычное зрелище.
     Впечатлительные обыватели, вероятно, были бы неприятно поражены,  найдя
у себя в саду не очень старый скелет, но столь древние останки ничуть их  не
смущали. Ведь эти покойники жили так давно, их время было так не  похоже  на
теперешнее, их надежды и стремления так отличались от наших, что между  ними
и живыми разверзлась широчайшая пропасть, через которую не мог бы перелететь
даже призрак.
     Этот амфитеатр был гигантским круглым сооружением со входами с севера и
с юга. Ему подошло бы прозвище "Плевательница великанов",  так  как  трибуны
для зрителей полого спускались к арене. Для Кэстербриджа  амфитеатр  был  то
же, что развалины Колизея для Рима  наших  дней,  и  он  был  почти  так  же
громаден. Правильное представление об  этом  памятнике  древности  удавалось
получить только в сумерках. Лишь остановившись в этот час на середине арены,
можно было постепенно осознать,  как  он  огромен,  ибо  беглый  осмотр  его
сверху, особенно в  полдень,  создавал  совершенно  обманчивое  впечатление.
Угрюмый, величественный, расположенный в уединенном месте и в  то  же  время
недалеко от любой части города, этот цирк  древних  времен  зачастую  служил
местом свиданий сомнительного характера. Здесь  завязывались  интриги;  сюда
являлись сводить счеты после ссор и длительных распрей. Но  свидания  одного
определенного типа, самого распространенного, а именно  свидания  счастливых
влюбленных, редко назначались в амфитеатре.
     Интересно, почему люди, зная, что это место,  расположенное  на  свежем
воздухе, легко достижимое, уединенное, очень удобно для встреч, все-таки  не
хотели назначать радостные свидания в развалинах цирка? Быть может,  потому,
что от него веяло чем-то зловещим. Объяснение коренилось в его  истории.  Не
говоря уже о кровавых играх,  которые  устраивались  здесь  в  древности,  с
прошлым его были связаны следующие события:  в  одном  его  углу  много  лет
стояли городские виселицы; в 1705 году одну женщину,  убившую  своего  мужа,
задушили, но не до смерти, и потом сожгли здесь в присутствии  десяти  тысяч
зрителей. По преданию, во время казни ее  сердце  лопнуло  и,  ко  всеобщему
ужасу, выскочило из тела, после чего ни один человек из  этих  десяти  тысяч
прямо видеть не мог жареного мяса. Вдобавок к этим трагедиям  седой  старины
поединки  не  на  жизнь,  а  на  смерть  еще  недавно  происходили  на  этой
огороженной арене, ниоткуда извне не видимой, разве что -  с  верхней  части
трибун, куда почти никто из занятых  своими  будничными  делами  горожан  не
трудился взбираться. Таким образом, несмотря на  близость  цирка  к  большой
проезжей дороге, здесь можно было среди  бела  дня  совершить  преступление,
оставшись незамеченным.
     Одно время мальчишки пытались оживить развалины, превратив  центральную
арену в поле для крикета. Но игра обычно проходила вяло по тем  причинам,  о
которых говорилось выше: игроков удручала вынужденная изоляция внутри  этого
круглого земляного вала, который отгораживал  их  от  знатоков-прохожих,  от
одобрительных взглядов и возгласов зрителей, от всего, кроме неба, а  играть
в такой обстановке - все равно что  давать  спектакль  перед  пустым  залом.
Возможно также, что мальчикам было жутко, так как,  по  рассказам  стариков,
бывали случаи, когда летом, при ярком свете дня, люди, засидевшиеся здесь  с
книгой или задремавшие, внезапно подняв глаза,  видели  на  трибунах  легион
воинов Адриана, казалось созерцающих  бой  гладиаторов,  и  слышали  гул  их
возбужденных голосов; но видение обычно  длилось  лишь  миг,  короткий,  как
вспышка молнии, а потом исчезало.
     Говорили, что под южным входом еще  сохранились  сводчатые  камеры  для
диких зверей и атлетов, принимавших участие в играх.  Арена  оставалась  все
такой же гладкой и круглой,  как  если  бы  игры  происходили  на  ней  лишь
недавно. Покатые проходы, по которым зрители поднимались на свои места,  так
и остались проходами. Но все сооружение в целом поросло травой и  теперь,  в
конце лета, она топорщилась увядшими метелками, волнуясь при порывах  ветра,
на миг задерживала летящие шарики семян  чертополоха  и  шуршала  так,  что,
казалось, это звучит эолова арфа.
     Хенчард выбрал это место для встречи со своей давно отвергнутой  женой,
так как здесь почти не приходилось бояться, что их увидят, и в то  же  время
даже незнакомый с местностью человек мог легко найти Круг  в  сумерках.  Как
мэр города, дорожащий своей репутацией, Хенчард опасался пригласить  жену  к
себе, пока они оба не решили, как им поступить.
     Около  восьми  часов  вечера  Хенчард,  подойдя  к  этому  заброшенному
сооружению, вошел внутрь по  южному  проходу,  устроенному  над  развалинами
помещений для зверей. Вскоре  он  увидел  женщину,  осторожно  пробиравшуюся
через широкие северные ворота  -  вход  для  зрителей.  Они  встретились  на
середине арены. Вначале оба стояли молча - им  не  хотелось  говорить,  -  и
бедная женщина только прижалась к Хенчарду, а тот обнял ее.
     - Я не пью, - негромко проговорил он наконец  прерывающимся,  покаянным
голосом. - Слышишь, Сьюзен?.. Я теперь больше не пью... не пил с  той  самой
ночи.
     То были его первые слова.
     Он почувствовал, как она наклонила голову  в  знак  того,  что  поняла.
Минуты две спустя он снова начал:
     - Если б я знал, что ты жива, Сьюзен! Но  у  меня  были  все  основания
думать, что и тебя и ребенка нет в живых. Чего только я не делал, чтобы  вас
найти... Ездил на поиски... помещал объявления. Наконец решил, что вы уехали
с этим человеком куда-нибудь в колонию и утонули в пути. Почему ты не давала
о себе знать?
     - Ах, Майкл!.. Из-за него... из-за чего же еще? Я думала, что мой  долг
- быть ему верной до гроба... я, глупая, верила, что эта сделка  законная  и
она меня связывает; я думала даже, что совесть  не  позволяет  мне  покинуть
его, раз он по доброй воле заплатил за меня так дорого. Теперь я встретилась
с тобой только как его вдова... я считаю себя его вдовой, и на тебя  у  меня
нет никаких прав. Если бы он не умер, я никогда  бы  не  пришла...  никогда!
Можешь мне верить.
     - Эх ты! И как ты могла быть такой дурочкой?
     - Не знаю. И все  же  было  бы  очень  нехорошо...  если  бы  я  думала
по-другому, - пролепетала Сьюзен, чуть не плача.
     - Да.
     - Да... правильно. Потому я и верю, что ты ни в чем не  повинна.  Но...
поставить меня в такое положение!
     - В какое, Майкл? - спросила она, встревоженная.
     - Подумай, как теперь все сложно: ведь нам опять придется жить  вместе,
а тут Элизабет-Джейн... Нельзя же рассказать ей обо всем... она тогда  стала
бы презирать нас обоих... Этого я не вынесу!
     - Вот почему я никогда не говорила ей о тебе. Я бы тоже не вынесла.
     - Ну... придется подумать, как уладить дело так, чтобы она  по-прежнему
ни о чем не подозревала. Ты слышала,  что  у  меня  здесь  крупное  торговое
дело... что я мэр города, церковный староста, и прочее, и прочее?
     - Да, - пробормотала она.
     - Из-за этого - ну и потому, что  девочка  не  должна  узнать  о  нашем
позоре - необходимо действовать как можно  осторожней.  Значит,  вы  обе  не
можете открыто вернуться ко мне, как мои жена и  дочь,  которых  я  когда-то
оскорбил и оттолкнул от себя; в этом вся трудность.
     - Мы сейчас же уйдем. Я пришла, только чтобы повидаться...
     - Нет, нет, Сьюзен, ты не уйдешь... ты не поняла меня! - прервал он  ее
с ласковой строгостью. - Вот что я придумал: вы с Элизабет наймете в  городе
коттедж, причем ты назовешь себя "миссис Ньюсон, вдова с  дочерью",  а  я  с
тобой "познакомлюсь", посватаюсь к тебе, мы  обвенчаемся,  и  Элизабет-Джейн
войдет ко мне в дом как моя падчерица. Все это так естественно и легко, что,
можно сказать, полдела уже сделано.  Так  никто  ничего  не  узнает  о  моей
темной, позорной молодости - тайну будем знать только ты да я...  И  я  буду
счастлив принять к себе свою единственную дочь и жену.
     - Я в твоих руках, Майкл, - сказала жена покорно. - Я пришла сюда  ради
Элизабет; а что до меня самой, то вели мне уйти навсегда завтра же  утром  и
никогда больше не встречаться с тобой, и я уйду.
     - Ну, полно, полно, не надо таких слов, - мягко проговорил  Хенчард.  -
Никуда ты не уйдешь. Подумай несколько часов о моем предложении, и, если  не
придумаешь ничего лучше, так мы и сделаем. Мне, к сожалению, придется уехать
дня на два по делам, но за это время ты сможешь нанять квартиру -  в  городе
есть только одна подходящая для вас - та, что над посудной лавкой на Главной
улице; а то можешь присмотреть себе коттедж.
     - Если эта квартира на Главной улице, значит, она дорогая?
     - Ничего... если хочешь, чтобы все это  удалось,  ты  должна  с  самого
начала показать, что ты из хорошего общества. Деньги возьмешь у  меня.  Тебе
хватит до моего возвращения?
     - Вполне, - ответила она.
     - В гостинице вам удобно?
     - Очень.
     - А девочка никак не может узнать о своем позоре и о  нашем?  Это  меня
тревожит пуще всего.
     - Ты и не подозреваешь, как она далека от истины.  Да  и  может  ли  ей
прийти в голову такая мысль?
     - Это верно!
     - Я рада, что мы  повенчаемся  во  второй  раз,  -  проговорила  миссис
Хенчард, помолчав. - После всего, что было, это, по-моему, самое правильное.
А теперь мне, пожалуй, пора вернуться к Элизабет-Джейн, и я  скажу  ей,  что
наш родственник, мистер Хенчард, любезно предложил нам остаться в городе.
     - Прекрасно... поступай, как найдешь нужным. Я тебя немного провожу.
     - Нет, нет. Не надо рисковать! - тревожно возразила его жена. - Я  сама
найду дорогу домой - ведь еще не поздно. Пожалуйста, позволь мне уйти одной.
     - Хорошо, - согласился Хенчард. - Но еще одно слово. Ты прощаешь  меня,
Сьюзен?
     Она что-то пролепетала в ответ, но ей, видимо, было трудно найти нужные
слова.
     - Ничего... все в свое время, - сказал он. - Суди меня по моим  будущим
делам... до свидания!
     Он пошел обратно и постоял у верхнего входа в амфитеатр, пока его жена,
выйдя через нижний и спустившись под росшими здесь деревьями, не свернула  в
сторону города и не скрылась из виду. Тогда и сам Хенчард направился домой и
шел так быстро, что, подойдя к своему подъезду, чуть не  нагнал  женщину,  с
которой только что расстался, но она его не заметила. Он смотрел  ей  вслед,
пока она шла по улице, потом направился к себе.

ГЛАВА XII

     Проводив глазами жену и войдя в свой дом через парадный  вход,  мэр  по
коридору, похожему на туннель, направился в сад, а оттуда, через калитку,  -
во двор, где находились амбары и другие службы. В окне конторы  горел  свет,
занавески на нем не было, и Хенчард видел, что Дональд Фарфрэ все еще  сидит
на прежнем месте, просматривая конторские книги  и  готовясь  к  своей  роли
управляющего. Хенчард, войдя, сказал только:
     - Если вы собираетесь сидеть тут допоздна, я не стану вам мешать.
     Он постоял за стулом Фарфрэ, глядя, как ловко тот  рассеивает  цифровые
туманы, которые так сгустились в этих конторских книгах, что порой ставили в
тупик  даже  сметливого  шотландца.  На  лице  у  зерноторговца   отразилось
восхищение, смешанное, однако, с жалостью, которую он испытывал ко  всем,  у
кого была охота возиться с такими мелочами.  Сам  Хенчард  ни  по  свойствам
своего ума, ни физически не был способен разбираться в  бумажных  тонкостях:
его воспитали, как Ахиллеса наших дней, и писание было для него мукой.
     - На сегодня хватит, -  сказал  он  наконец,  покрывая  бумагу  широкой
ладонью. - И завтра успеется. Пойдемте-ка со мной в дом,  поужинаем  вместе.
Обязательно! Я этого требую.
     Он закрыл счетные книги с дружеской бесцеремонностью.
     Дональд собирался пойти домой, но он уже понял, что его  новый  друг  и
хозяин не знает удержу в своих желаниях и порывах,  и  поэтому  уступил,  не
прекословя. Ему нравилась горячность Хенчарда, даже если она его стесняла, а
несходство их характеров усиливало его симпатию к хозяину.
     Они заперли контору, и молодой человек прошел вслед за своим  спутником
через маленькую  калитку,  которая  вела  прямо  в  сад  Хенчарда,  так  что
достаточно было сделать шаг, чтобы перейти от полезного к  прекрасному.  Сад
был безмолвен,  обрызган  росой  и  напоен  ароматами.  Он  занимал  большое
пространство позади дома, возле которого раскинулись цветник и  лужайка;  за
ними тянулись шпалеры фруктовых деревьев, таких  же  старых,  как  сам  этот
старый дом, и до того толстых, кривых и узловатых, что в процессе роста  они
вытащили из почвы шесты, к которым были подвязаны, и стояли скрюченные,  как
бы корчась в муках, - Лаокооны в одежде из листьев. Цветов, благоухавших так
сладостно, не было видно в темноте, и спутники прошли мимо них в дом.
     Хенчард угощал молодого человека так же радушно,  как  утром,  и  после
ужина сказал:
     - Подвиньте свое кресло к камину, дорогой  мой,  и  давайте  посидим  у
огонька... терпеть не могу холодных каминов даже в сентябре.
     Он поднес спичку к сложенным в камине дровам, и  комнату  озарил  яркий
свет.
     - Странно все-таки, - проговорил Хенчард, - вот два человека знакомятся
- как познакомились мы - на чисто деловой почве, и в конце  первого  же  дня
мне хочется поговорить с тобой об одном семейном деле. Черт побери,  ведь  я
все-таки одинокий человек, Фарфрэ, мне больше не с кем словом перемолвиться;
так почему бы мне не рассказать этого тебе?
     - Я охотно выслушаю вас, если только могу чем-нибудь помочь,  -  сказал
Дональд, рассеянно оглядывая  замысловатый  резной  орнамент  на  деревянной
каминной подке, изображавший задрапированный череп быка, от которого  в  обе
стороны тянулись обвитые гирляндами лиры,  щиты  и  колчаны,  оканчиваясь  с
одной стороны барельефом головы Аполлона, а с другой - Дианы.
     - Я не всегда был тем, кем стал теперь,  -  продолжал  Хенчард,  и  его
твердый низкий голос слегка задрожал.  Он,  видимо,  пришел  в  то  странное
душевное состояние, когда люди иной раз признаются новому другу в том,  чего
никогда бы не открыли старому. - Я начал жизнь рабочим - вязальщиком сена  -
и восемнадцати лет от роду