яя  ее  спальня  была  гораздо
скромнее, но его поразило обилие книг, лежавших повсюду. Их было так  много,
и все это были такие дорогие  книги,  что  убогая  мебель,  на  которой  они
лежали, никак не вязалась с ними.  Некоторые  книги,  пожалуй  даже  многие,
видимо, были куплены недавно, и, хотя Хенчард всегда позволял девушке делать
разумные покупки, он и не подозревал, что она так безудержно потакает  своей
врожденной страсти, несмотря на скудость их бюджета. Впервые он почувствовал
себя немного задетым ее расточительностью и решил поговорить с нею об  этом.
Но прежде чем он собрался с духом начать этот разговор,  произошло  событие,
отвлекшее его мысли в другую сторону.
     Сезон бойкой семенной торговли окончился,  наступили  спокойные  недели
перед сенокосом, и эта пора наложила свой особый отпечаток  на  Кэстербридж:
рынок наводнили  деревянные  грабли,  новые  повозки  -  желтые,  зеленые  и
красные, громадные косы, вилы с такими длинными зубьями, что  на  них  можно
было бы поднять целое небольшое семейство. Как-то раз,  в  субботу,  Хенчард
против обыкновения пошел  на  рынок,  движимый  странным  желанием  провести
несколько  минут  на  арене  своих  прежних  побед.  Фарфрэ,   которого   он
по-прежнему чуждался, стоял в нескольких шагах от него, у  подъезда  хлебной
биржи, где он всегда стоял в это время, но сейчас он, казалось, был поглощен
мыслями о ком-то, находившемся неподалеку.
     Посмотрев в ту сторону, Хенчард заметил, что взгляд Фарфрэ устремлен не
на какого-нибудь фермера с образцами зерна, а на его,  Хенчарда,  падчерицу,
которая только что вышла из лавки напротив. А она, видимо, и не подозревала,
какой возбудила интерес, - в этом отношении она была менее одарена,  чем  те
молодые женщины, чьи перышки, словно перья птицы Юноны, покрываются  глазами
Аргуса, как только вблизи  появляются  мужчины,  от  которых  можно  ожидать
поклонения.
     Хенчард ушел, говоря себе, что, в сущности, взгляд Фарфрэ, устремленный
на Элизабет-Джейн, пока не означает ничего  особенного.  Однако  он  не  мог
забыть о том, что шотландец когда-то был увлечен ею, хоть и мимолетно. И тут
сразу же появилась врожденная противоречивость Хенчарда,  управлявшая  им  с
детства  и  сделавшая  его  таким,  каким  он  стал.   Вместо   того   чтобы
приветствовать союз своей обожаемой падчерицы  с  энергичным,  преуспевающим
Дональдом не только ради нее, но  и  в  собственных  интересах,  он  не  мог
вынести мысли о такой возможности.
     Было время, когда его инстинктивная враждебность неизменно  воплощалась
в действие. Но теперь это был уже не  прежний  Хенчард.  Он  заставлял  себя
подчиняться воле Элизабет и  в  этом  отношении  и  в  других,  как  чему-то
абсолютному и неоспоримому. Он боялся, что,  переча  ей,  утратит  уважение,
которое она снова почувствовала к нему, оценив его  преданность,  и  считал,
что лучше сохранить это уважение даже в разлуке, чем возбудить ее неприязнь,
удерживая ее насильно.
     Но одна лишь мысль об этой разлуке приводила его в смятение, и  вечером
он сказал девушке с деланным спокойствием, скрывающим тревогу:
     - Ты сегодня видела мистера Фарфрэ, Элизабет?
     От этого  вопроса  Элизабет-Джейн  вздрогнула  и,  немного  смутившись,
ответила: - Нет.
     - А... так, так... Впрочем, это неважно. Дело в том, что я видел его на
той улице, по которой проходила и ты.
     Заметив  ее  смущение,  он  спросил  себя,  не  подтверждает   ли   оно
зародившееся у него подозрение, что долгие прогулки, которыми она увлекалась
последнее время, и новые книги, которые так  поразили  его,  имеют  какое-то
отношение к Фарфрэ. Она не разъяснила его недоумений, и,  опасаясь,  как  бы
молчание не навело  ее  на  мысли,  пагубные  для  их  теперешних  дружеских
отношений, он заговорил на другую тему.
     Делал ли Хенчард добро или зло, он  по  своей  природе  был  совершенно
неспособен действовать тайком. Но тревога и страх, обуявшие его  любовь,  та
зависимость от внимания падчерицы, до которой он опустился  (или,  с  другой
точки зрения, поднялся), изменили его природу. Нередко он в  течение  многих
часов недоумевал и раздумывал, что значат те или иные ее фразы или поступки,
тогда как раньше он сразу задал бы ей вопрос напрямик и все объяснилось  бы.
И теперь, встревоженный подозрением, что она любит Фарфрэ  любовью,  которая
вытеснит ее уже не слишком сильную дочернюю привязанность к нему,  Хенчарду,
он стал более внимательно следить за тем, как она проводит время.
     Элизабет-Джейн ничего не делала тайно, если ее  не  побуждала  к  этому
привычная сдержанность, и надо сразу признать, что она иногда  разговаривала
с Дональдом, если им случалось увидеться. С какой бы целью она ни гуляла  по
дороге в Бедмут, возвращаясь  с  прогулки,  она  нередко  встречала  Фарфрэ,
который минут на двадцать покидал Зерновую улицу, чтобы проветриться на этой
довольно ветреной дороге и, как он сам говорил,  "свеять  с  себя  семена  и
мякину", перед тем  как  сесть  за  чайный  стол.  Хенчард  узнал  об  этом,
отправившись как-то раз на Круг, откуда он, под прикрытием стен  амфитеатра,
следил за дорогой, пока Элизабет и Дональд не встретились. Его лицо отразило
величайшую тревогу.
     - И ее тоже он хочет отнять у меня! - прошептал он хрипло. - Ну, что ж,
он имеет на это право. Не стану вмешиваться.
     Сказать правду, встреча молодых людей носила весьма невинный  характер,
и пока что их отношения зашли не так  далеко,  как  предполагал  ревнивый  и
страдающий Хенчард. Если бы  он  мог  услышать  их  разговор,  он  узнал  бы
следующее:
     Он. Вы любите здесь гулять, мисс Хенчард. да?
     Это  было  сказано  каким-то   воркующим   голосом   и   сопровождалось
одобрительным и задумчивым взглядом, устремленным на нее.
     Она. О да! С недавних пор я выбрала  эту  дорогу  для  своих  прогулок.
Особых причин у меня для этого нет.
     Он. Но по этой причине ее могут избрать и другие люди.
     Она (краснея). Не знаю. Я хожу сюда  просто  потому,  что  мне  хочется
каждый день видеть море.
     Он. Почему? Или это тайна?
     Она (нехотя). Да.
     Он (с пафосом, характерным для его родных баллад). Ах, мне кажется, что
тайны не ведут ни к чему хорошему! Одна тайна набросила темную тень  на  мою
жизнь. И вам хорошо известно, что это было.
     Элизабет признала, что ей это известно, но не сказала, почему ее влечет
море. Она и сама не могла дать себе в этом отчет, не зная еще одной тайны: с
морем ее связывало не только детство - в ее жилах текла кровь моряка.
     -  Благодарю  вас  за  новые  книги,  мистер  Фарфрэ,  -  сказала   она
застенчиво. - Не знаю, хорошо ли я поступаю, принимая от вас столько книг!
     - Почему же нет? Мне приятнее дарить их вам, чем вам их получать!
     - Ну что вы!
     Они продолжали идти по дороге вместе, пока не дошли до города,  где  их
пути разошлись.
     Хенчард поклялся разрешить им поступать как угодно и не чинить  никаких
препятствий на их пути, что бы они ни замыслили. Если  он  обречен  потерять
ее, ну что ж! Он не видит для себя места в  их  будущей  супружеской  жизни.
Фарфрэ никогда не признает его своим тестем, разве только сделает  вид,  что
признает, - порукой тому и его бедность, и  поведение  в  прошлом.  И  тогда
Элизабет станет ему чужой, и жизнь его закончится в одиночестве, без друзей.
     Зная об этой грозящей ему опасности, он не мог не держаться  настороже.
Правда, он в  известных  пределах  имел  право  присматривать  за  девушкой,
которую взял на свое попечение. А Элизабет и Дональд, видимо,  уже  привыкли
встречаться в определенные дни недели.
     Наконец Хенчард  получил  исчерпывающие  доказательства.  Он  стоял  за
стеной неподалеку от того места, где Фарфрэ однажды встретился с Элизабет. И
вот  он  услышал,   как   молодой   человек   сказал   ей:   "Милая,   милая
Элизабет-Джейн", - а потом поцеловал ее, и девушка быстро оглянулась кругом,
желая убедиться, что никого нет поблизости.
     Они пошли своей дорогой, а Хенчард вышел  из-за  стены  и!  удрученный,
последовал за ними в Кэстербридж. Самая страшная опасность, грозившая ему  в
связи с этой помолвкой, ничуть не уменьшилась. И Фарфрэ и Элизабет-Джейн,  в
противоположность всем прочим, думают, что Элизабет - родная дочь  Хенчарда,
поскольку он сам утверждал это, когда был в  этом  уверен,  и  хотя  Фарфрэ,
вероятно, уже простил его, раз соглашается принять в качестве тестя, но  они
никогда не сблизятся. Значит, эта девушка, его единственный друг, постепенно
отдалится от него под влиянием мужа и научится презирать его.
     Если бы она отдала свое сердце любому другому человеку, а  не  тому,  с
кем Хенчард некогда соперничал, ссорился, боролся не на жизнь, а на смерть в
те дни, когда дух его еще не был сломлен, он сказал бы: "Я  доволен".  Но  с
таким будущим, какое рисовалось ему теперь, примириться было трудно.
     Есть в мозгу  такая  ячейка,  где  мыслям  непризнанным,  непрошеным  и
пагубным люди иногда позволяют ненадолго задержаться, перед тем как прогнать
их. И вот одна такая мысль сейчас проникла в мозг Хенчарда.
     А что, если он скажет Фарфрэ, что его  невеста  вовсе  не  дочь  Майкла
Хенчарда, что по закону она - ничья дочь? Как отнесется к  такому  сообщению
этот почтенный, видный горожанин? Возможно, он откажется от  Элизабет-Джейн,
и тогда она снова будет принадлежать только своему отчиму.
     Но тут Хенчард, содрогнувшись, воскликнул:
     - Сохрани меня бог от этого! И за что  только  меня  все  еще  посещает
дьявол, ведь я так стараюсь отогнать его подальше!

ГЛАВА XLIII

     Все то, что Хенчард узнал так скоро, естественно, стало известно  всем,
только немного позже.  В  городе  начали  поговаривать,  что  мистер  Фарфрэ
"гуляет с падчерицей этого банкрота  Хенчарда,  подумать  только!"  (в  этих
местах слово  "гулять"  означало  также  "ухаживать"),  и  вот  девятнадцать
молодых девиц  из  высшего  кэстербриджского  общества,  каждая  из  которых
считала себя единственной девушкой, способной  осчастливить  этого  купца  и
члена городского совета, возмутившись, перестали ходить в ту  церковь,  куда
ходил Фарфрэ, перестали жеманничать,  перестали  поминать  его  на  вечерней
молитве в числе своих кровных родственников, - словом, вернулись к  прежнему
образу жизни.
     Из всех жителей города выбор шотландца доставил истинное  удовольствие,
пожалуй, только членам  той  группы  философов,  в  состав  которой  входили
Лонгуэйс,  Кристофер  Кони,  Билли  Уилс,  мистер  Базфорд  и  им  подобные.
Несколько лет назад они в "Трех моряках" были свидетелями первого  скромного
выхода этого юноши и девушки на сцену Кэстербриджа и потому  благожелательно
интересовались их судьбой, а, быть может, также и потому, что у них мелькала
надежда когда-нибудь попировать  на  счет  влюбленных.  Как-то  раз  вечером
миссис Стэннидж вкатилась в большой общий зал и  принялась  удивляться,  что
такой человек, как мистер Фарфрэ,  можно  сказать  "столп  города",  имеющий
полную  возможность   породниться   с   деловыми   людьми   или   почтенными
собственниками и выбрать любую из их дочек, опустился  так  низко;  но  Кони
осмелился не согласиться с нею.
     - Нет, сударыня, нечему тут удивляться. Это она опустилась  до  него  -
вот мое мнение. Вдовец, который никак не мог гордиться своей  первой  женой,
да разве такой жених стоит начитанной  молодой  девицы,  которая  сама  себе
хозяйка и пользуется всеобщим расположением!  Но  этот  брак,  так  сказать,
уладит кое-какие раздоры, потому я его  и  одобряю.  Коли  человек  поставил
памятник из лучшего мрамора на могиле той, другой, -  а  он  это  сделал,  -
выплакался, подумал хорошенько обо всем, а потом сказал себе:  "Та,  другая,
меня завлекла; эту я знал раньше; она будет разумной спутницей жизни,  а  по
нынешним временам в богатых семьях верной жены не найдешь!" - так  пусть  уж
он и женится на ней, если только она не против.
     Так говорили в "Моряках". Но мы  поостережемся  решительно  утверждать,
как это обычно делается в таких случаях,  что  предстоящее  событие  вызвало
огромную сенсацию, что о нем болтали языки всех сплетниц  и  тому  подобное,
поостережемся, хотя это и придало бы некоторый блеск  истории  нашей  бедной
единственной героини. Если не считать суетливых любителей распускать  слухи,
люди обычно проявляют лишь временный и поверхностный интерес ко всему  тому,
что не  имеет  к  ним  прямого  отношения.  Правильнее  будет  сказать,  что
Кэстербридж (за исключением упомянутых девятнадцати молодых девиц),  услышав
эту новость, на  минуту  оторвался  от  своих  дел,  а  потом  внимание  его
отвлеклось, и он продолжал  работать  и  питаться,  растить  своих  детей  и
хоронить своих покойников, ничуть не интересуясь брачными планами Фарфрэ.
     Ни сама Элизабет, ни Фарфрэ ни словом не обмолвились ее отчиму о  своих
отношениях. Поразмыслив о причине их молчания, Хенчард решил, что,  оценивая
его по прошлому, робкая парочка боится заговорить с  ним  на  такую  тему  и
видит в нем лишь досадное препятствие, которое она с радостью  устранила  бы
со своего пути. Ожесточившийся, настроенный против всего мира,  Хенчард  все
мрачнее и  мрачнее  смотрел  на  себя,  и  наконец  необходимость  ежедневно
общаться с людьми и особенно  с  Элизабет-Джейн  сделалась  для  него  почти
невыносимой.  Здоровье  его  слабело;  он  стал  болезненно  обидчивым.  Ему
хотелось убежать от тех, кому он  был  не  нужен,  и  где-нибудь  спрятаться
навсегда.
     Но что, если он ошибается и ему вовсе нет необходимости  разлучаться  с
нею, даже когда она выйдет замуж?
     Он попытался нарисовать себе картину своей семейной  жизни  с  будущими
супругами: вот он, беззубый лев, живет в  задних  комнатах  того  дома,  где
хозяйничает его падчерица; он стал безобидным  стариком,  и  Элизабет  нежно
улыбается ему, а ее муж добродушно  терпит  его  присутствие.  Гордость  его
жестоко страдала при мысли о таком падении, и все же он ради Элизабет  готов
был вынести все, даже от Фарфрэ, даже  пренебрежение  и  повелительный  тон.
Счастье жить в том доме, где  живет  она,  наверное,  перевесило  бы  горечь
подобного унижения.
     Впрочем, это был вопрос будущего,  а  пока  что  ухаживание  Фарфрэ,  в
котором теперь сомневаться не приходилось, поглощало все внимание Хенчарда.
     Как уже было сказано, Элизабет-Джейн часто гуляла по дороге в Бедмут, а
Фарфрэ столь же часто встречался там с нею как бы случайно. В четверти  мили
от большой дороги  находилась  доисторическая  крепость  Мэй-Дун,  громадное
сооружение, огражденное несколькими валами,  так  что  человек,  стоящий  на
одном из этих валов или за ним, казался с дороги  чуть  заметным  пятнышком.
Сюда частенько приходил  Хенчард  с  подзорной  трубой  и,  наставив  ее  на
неогороженную Via - древнюю дорогу, проложенную легионами Римской империи, -
обозревал ее на протяжении двух-трех миль, стараясь узнать, как идут дела  у
Фарфрэ и очаровавшей его девушки.
     Как-то раз, когда Хенчард стоял здесь, на дороге,  со  стороны  Бедмута
показался человек; вскоре он остановился. Хенчард приложил глаз к  подзорной
трубе, ожидая, как всегда, увидеть Фарфрэ. Но на сей раз  линзы  обнаружили,
что это не возлюбленный Элизабет-Джейн, а кто-то другой.
     Он был в костюме капитана торгового флота  и,  всматриваясь  в  дорогу,
повернулся лицом  к  Хенчарду.  Бросив  на  него  взгляд,  Хенчард  за  одно
мгновение пережил целую жизнь. Это было лицо Ньюсона.
     Хенчард уронил подзорную трубу и несколько секунд стоял как  вкопанный.
Ньюсон чего-то ждал, и Хенчард ждал, если только  оцепенение  можно  назвать
ожиданием. Но Элизабет-Джейн не пришла. По той или иной причине она  сегодня
не вышла на свою обычную прогулку. Быть может,  они  с  Фарфрэ  выбрали  для
разнообразия другую дорогу. Но не все ли равно? Она придет сюда  завтра,  и,
во всяком случае, Ньюсон, если  он  решил  увидеться  с  дочерью  наедине  и
сказать ей правду, скоро добьется свидания с ней.
     И тогда он не только откроет ей, что ее отец он, но и скажет, с помощью
какой хитрости его когда-то отстранили.  Требовательная  к  себе  и  другим,
Элизабет впервые начнет презирать своего отчима, вырвет его из  сердца,  как
подлого обманщика, а вместо него в ее сердце воцарится Ньюсон.
     Но в то утро Ньюсон  ее  не  встретил.  Постояв  немного,  он  повернул
обратно, и Хенчард почувствовал  себя  смертником,  получившим  отсрочку  на
несколько часов. Придя домой, он увидел Элизабет-Джейн.
     - Ах, отец! - сказала она простодушно. -  Я  получила  письмо...  очень
странное... без подписи. Какой-то человек  просит  меня  встретиться  с  ним
сегодня в полдень на дороге в Бедмут или вечером у мистера Фарфрэ. Он пишет,
что уже приезжал однажды, чтобы встретиться со мной, но с ним сыграли шутку,
и ему не удалось увидеть меня. Я ничего не  понимаю;  но,  между  нами,  мне
кажется, что ключ к этой тайне в руках у  Дональда:  возможно,  это  приехал
какой-то  его  родственник,  который  хочет  познакомиться  со  мной,  чтобы
высказать свое мнение о его выборе. Мне не хотелось встречаться  с  ним,  не
повидав вас. Пойти мне?
     Хенчард ответил глухим голосом:
     - Да. Иди.
     Появление  Нъюсона  окончательно  решило  вопрос,  оставаться   ему   в
Кэстербридже или  нет.  Хенчард  был  не  такой  человек,  чтобы  дожидаться
неизбежного приговора, когда речь шла о том, что он принимал  так  близко  к
сердцу. Давно привыкнув переносить страдания молча, в гордом одиночестве, он
решил сделать вид, что все это ему нипочем, но немедленно принять меры.
     Он поразил девушку, в которой была  вся  его  жизнь,  сказав  ей  таким
тоном, словно уже разлюбил ее:
     - Я собираюсь расстаться с Кэстербриджем, Элизабет-Джейн.
     -  Расстаться  с  Кэстербриджем!   -   воскликнула   она.   -   Значит,
расстаться... со мной?
     - Да. Ведь с лавкой ты одна справишься  не  хуже,  чем  мы  справлялись
вдвоем; а мне не нужны ни лавки, ни улицы, ни люди...  лучше  мне  уехать  в
деревню одному, скрыться от людей и идти своим путем,  а  тебе  предоставить
идти своим.
     Она опустила глаза и тихо заплакала. Разумеется, она  подумала,  что  к
этому решению он пришел  из-за  ее  любви  к  Дональду,  предвидя,  во  что,
вероятно, выльется эта любовь. Однако она доказала свою преданность  Фарфрэ,
овладев собой и высказавшись откровенно.
     - Мне грустно, что вы так решили, - проговорила  она  с  трудом.  -  Я,
вероятно... возможно... скоро выйду замуж за мистера Фарфрэ, но я не  знала,
что вы этого не одобряете!
     - Я одобряю все, чего тебе хочется, Иззи, - сказал Хенчард хрипло. - Да
если б и не одобрял, не все ли равно? Я хочу  уйти.  Мое  присутствие  может
осложнить твое положение в будущем; словом, лучше всего мне уйти.
     Как она ни старалась, движимая привязанностью к Хенчарду,  убедить  его
отказаться от принятого решения, это ей  не  удалось,  -  не  могла  же  она
убедить его в том, чего сама еще не знала: что она сможет заставить себя  не
презирать его, обнаружив, что он ей всего только отчим, и заставить себя  не
возненавидеть его, узнав, каким путем он сумел скрыть от нее  правду.  А  он
был уверен, что она и не станет себя заставлять. и не было пока  таких  слов
или фактов, которыми можно было разуверить его.
     - В таком случае, - сказала она наконец, - вы не сможете быть  на  моей
свадьбе, а это нехорошо.
     - Я не хочу на ней быть... не хочу!  -  воскликнул  он  и  добавил  уже
мягче: - А ты все-таки иногда вспоминай обо мне,  когда  будешь  жить  новой
жизнью... вспомнишь, Иззи?.. Вспоминай обо мне, когда  будешь  женой  самого
богатого, самого видного человека в городе, и  пусть  мои  грехи,  когда  ты
узнаешь их все, не заставят тебя забыть, что, хоть я  полюбил  поздно,  зато
полюбил сильно.
     - Все это из-за Дональда! - промолвила она, всхлипывая.
     - Я не запрещаю тебе выхо