А... ну, ничего, ничего! - весело  отозвался  Фарфрэ.  -  Можно  и  в
восемь, только не позже. Ну, довольно вам  здесь  стоять  да  разговаривать:
чего доброго, и к двенадцати не управитесь.
     Он вышел через парадный подъезд и пошел по улице.
     В это время Хенчард и Люсетта вели другого рода  разговор.  После  того
как Элизабет отправилась за муфтой, Хенчард,  решив  объясниться  начистоту,
взял Люсетту под руку, чему она подчинилась неохотно.
     - Милая Люсетта, - начал он, - мне очень, очень хотелось видеть вас все
эти дни, после нашего последнего свидания! Я думал о том, как я в тот  вечер
заставил вас дать мне согласие. Вы мне сказали: "Будь я мужчиной,  я  бы  не
стала настаивать". Это меня глубоко уязвило. Я понял, что в этом  есть  доля
правды. Я не хочу, чтобы вы стали несчастной из-за меня, а если  вы  выйдете
за меня теперь, вы будете несчастны - это  несомненно.  Поэтому  я  согласен
отложить свадьбу на неопределенное время... выбросить из головы всякие мысли
о ней на год или на два.
     - Но... но... нельзя ли  мне  сделать  для  вас  что-нибудь  другое?  -
проговорила Люсетта. - Я вам так благодарна... вы спасли мне жизнь.  И  ваша
любовь для меня все равно что раскаленные  уголья!  Я  теперь  состоятельная
женщина. Не могу ли я чем-нибудь отплатить вам за вашу доброту... помочь вам
в деловом отношении?
     Хенчард задумался. Этого он, видимо, не ожидал.
     - Кое-что вы можете сделать, Люсетта, - отозвался он. - Но -  в  другом
роде.
     -  В  каком  же  роде?  -  спросила  она,  снова  предчувствуя   что-то
неприятное.
     - Прежде чем попросить вас об этом, я должен открыть вам один секрет...
Вы, может быть, слышали, что мне в этом году не повезло? Я сделал  то,  чего
никогда не делал раньше: начал безрассудно спекулировать и потерпел  убыток.
Это поставило меня в затруднительное положение.
     - И вы хотите, чтобы я дала вам денег в долг?
     - Нет, нет! - воскликнул Хенчард почти сердито. - Я не  такой  человек,
чтобы вымогать деньги у женщины, даже если она мне так близка,  как  вы.  Но
вот что вы можете сделать, Люсетта, и это меня спасет. Мой главный  кредитор
- Гроуэр, и я могу очень тяжело  пострадать  из-за  него,  но,  если  бы  он
согласился подождать две  недели,  я  бы  за  это  время  успел  оправиться.
Добиться от него отсрочки можно только одним путем: вы должны  сказать  ему,
что вы моя невеста... что мы с вами без особой  огласки  повенчаемся  недели
через две... Подождите, вы еще не все выслушали!  Вы  это  скажете,  а  ему,
конечно, и в голову не придет, что на самом  деле  мы  поженимся  не  скоро.
Никто другой об этом знать не будет: вы пойдете со мной к мистеру Гроуэру  и
позволите мне говорить с вами так,  как  если  бы  мы  были  помолвлены.  Мы
попросим его сохранить это в тайне.  В  таком  случае  он  охотно  подождет.
Спустя две педели я с ним расплачусь и тогда скажу ему,  как  ни  в  чем  не
бывало, что наша свадьба отложена на год или на два. В городе ни  одна  душа
не узнает, как вы мне  помогли.  Вот  чем  вы  могли  бы  мне  помочь,  если
действительно хотите.
     Был тот час, когда, по  народному  выражению,  "день  розовеет",  иначе
говоря, до наступления сумерек оставалось минут пятнадцать, поэтому  Хенчард
вначале не заметил, как подействовали на Люсетту его слова.
     - Будь это что-нибудь другое... - начала она, и голос  ее  был  так  же
сух, как ее губы.
     - Но ведь это такие пустяки! - горько упрекнул он ее. - Меньше, чем  вы
мне предложили сами, - это только первый шаг на пути к тому, что вы  мне  на
днях обещали! Я бы и сам сказал ему это, но он мне не поверит.
     - Я отказываюсь не потому, что не хочу... а потому, что никак не  могу,
- проговорила она, все больше волнуясь.
     - Вы играете с огнем! - вспыхнул он. - Вы доведете меня до того, что  я
силой заставлю вас исполнить ваше обещание немедленно.
     - Я не могу! - твердила она в отчаянии.
     - Почему? Ведь всего пять минут назад я освободил вас от обещания выйти
за меня замуж в ближайшее время.
     - Потому что... он был свидетелем.
     - Свидетелем? Чего?
     - Я все скажу вам... Но не браните меня, не браните!
     - Хорошо! Так что же вы хотите сказать?
     - Он был свидетелем, когда я венчалась... мистер Гроуэр был свидетелем!
     - Венчались?
     - Да. С мистером Фарфрэ. О Майкл! Я теперь его жена. Мы повенчались  на
этой неделе  в  Порт-Брэди.  Здесь  этого  нельзя  было  сделать  по  разным
причинам. Мистер Гроуэр был нашим свидетелем, потому что он  тогда  случайно
оказался в Порт-Брэди.
     Хенчард. остановился, - казалось, его ударили  обухом  по  голове.  Его
молчание так испугало Люсетту, что она бессвязно залепетала,  предлагая  ему
денег взаймы, чтобы он мог продержаться  в  течение  этих  критических  двух
недель.
     - Повенчались с ним? - проговорил наконец Хенчард. - О боже, как же это
так: повенчались с ним, хотя обещали выйти за меня?
     - Вот как все случилось, - объяснила она дрожащим голосом и со  слезами
на глазах. - Не надо... не надо быть жестоким со мной!.. Я так полюбила его,
и я боялась, как бы вы не рассказали ему о прошлом... и это мучило  меня!  А
потом, после того как я обещала выйти за вас, до меня дошел слух, что  вы...
продали свою жену на ярмарке, словно лошадь или корову! Как могла  я,  узнав
об этом, исполнить свое обещание? Нельзя же было, рискуя собой, отдать  свою
судьбу в ваши руки - я бы унизила себя, если бы приняла вашу  фамилию  после
такого скандала. И я знала, что потеряю Дональда, если  он  не  станет  моим
теперь же, - ведь вы  исполнили  бы  свою  угрозу  рассказать  ему  о  нашем
знакомстве в прошлом, останься у вас  хоть  один  шанс  удержать  меня  этим
путем. Но теперь вы этого не сделаете, правда,  Майкл,  -  ведь  теперь  уже
поздно нас разлучать.
     Пока они разговаривали, на колокольне церкви святого Петра зазвонили во
все колокола, а на улице вдруг загремел городской оркестр, который  славился
тем, что не жалел барабанных палочек.
     - Так, значит, вот почему они устроили такой содом? - сказал Хенчард.
     - Да... вероятно, он уже рассказал об этом в городе, а  может  быть,  и
мистер Гроуэр рассказал... Можно мне сейчас проститься  с  вами?  Мой...  он
сегодня задержался в Порт-Брэди и послал меня вперед; я уехала на  несколько
часов раньше него.
     - Выходит, я сегодня спас жизнь его жене!
     - Да... и он будет вечно благодарен вам.
     - Очень приятно... Эх вы, фальшивая вы женщина! - вспыхнул  Хенчард.  -
Ведь вы дали обещание мне!
     - Да, да! Но вы меня  принудили,  и  я  тогда  не  все  знала  о  вашем
прошлом...
     - Зато я теперь накажу вас по заслугам! Одно лишь  слово  этому  вашему
новоиспеченному муженьку о том, как вы за  иной  ухаживали,  -  и  все  ваше
драгоценное счастье разлетится вдребезги!
     - Майкл... пожалейте меня, будьте великодушны!
     - Вы не заслуживаете жалости! Раньше заслуживали, а теперь нет!
     - Я помогу вам расплатиться с долгами.
     -  Получать  пособие  от  жены  Фарфрэ...  этого  только   недоставало!
Уходите... а не то я скажу еще что-нибудь похуже. Ступайте домой!
     Она скрылась за деревьями Южной аллеи в ту минуту, когда оркестр  вышел
из-за  угла,  пробуждая  в  каждом  камне  отзвуки   музыки,   гремевшей   в
ознаменование ее счастья. Не обращая ни на что внимания, Люсетта побежала по
переулку и, никем не замеченная, добралась до дома.

ГЛАВА XXX

     То, что говорил Фарфрэ своей квартирной хозяйке, относилось к перевозке
его сундуков и других вещей из его прежней квартиры в  дом  Люсетты.  Работа
была нетрудная, но подвигалась она медленно, потому что хозяйка  то  и  дело
громко выражала удивление по поводу события, о котором ее  кратко  известили
письмом всего несколько часов назад.
     В последнюю минуту перед отъездом молодоженов из Порт-Брэди Фарфрэ, как
Джона Гилпина, задержали выгодные для  него  клиенты,  а  он  был  не  такой
человек,  чтобы  пренебрегать   ими   даже   в   теперешних   исключительных
обстоятельствах. Кроме того, было удобнее, чтобы  Люсетта  первая  вернулась
домой. Никто еще не знал о  том,  что  произошло,  и  лучше  было  ей  самой
сообщить новость своим домочадцам и распорядиться переселением супруга в  ее
дом. Поэтому Фарфрэ отправил в наемной карете свою молодую жену, повенчанную
с ним всего два дня назад, а сам направился к стоявшим в нескольких милях от
города скирдам пшеницы и ячменя, сказав Люсетте, в котором  часу  его  можно
ожидать вечером. Вот почему она пошла встречать  мужа  после  четырехчасовой
разлуки.
     Расставшись  с  Хенчардом,  она  с  большим   трудом   заставила   себя
успокоиться, и, когда  Дональд  пришел  в  "Высокий  дом"  из  своей  бывшей
квартиры, она была готова принять его. Ей помогло в этом одно  очень  важное
обстоятельство: будь что будет, думала она, а все-таки теперь он принадлежит
ей. Через полчаса после ее прихода вошел он, и она  встретила  его  с  таким
радостным облегчением, какого  не  испытала  бы  даже  после  целого  месяца
разлуки, проведенного им среди опасностей.
     - Я еще кое-чего не сделала, хотя это очень важно... -  продолжала  она
серьезным тоном, когда кончила рассказ  о  происшествии  с  быком.  -  Я  не
сказала моей милой Элизабет-Джейн о том, что мы поженились.
     - А, ты еще не говорила ей? - отозвался он задумчиво. - Я подвез ее  от
сарая до города, но я ей тоже ничего не  сказал,  полагая,  что  она,  может
быть, уже слышала об этом в  городе,  но  не  решается  поздравить  меня  из
застенчивости.
     - Вряд ли она об этом слышала. Впрочем, я сейчас пойду к ней и узнаю. И
вот еще что, Дональд, ты не возражаешь против того,  чтобы  она  по-прежнему
жила у нас? Она такая спокойная и непритязательная.
     - Нет, конечно, не возражаю... - ответил Фарфрэ чуть-чуть нерешительно.
- Но я не знаю, захочет ли она сама.
     - Конечно, захочет! - горячо проговорила  Люсетта.  -  Я  уверена,  что
захочет. Кроме того, ей, бедняжке, больше негде жить.
     Фарфрэ посмотрел на жену и понял, что она  и  не  подозревает  о  тайне
своей более сдержанной приятельницы. И он  еще  больше  полюбил  ее  за  эту
слепоту.
     - Устраивай все, как тебе хочется, - отозвался он. - Ведь это я вошел к
тебе в дом, а не ты ко мне.
     - Пойду скорей поговорю с нею, - сказала Люсетта.
     Она пошла наверх, в спальню Элизабет-Джейн; девушка уже сняла пальто  и
шляпу и отдыхала с книгой в руках. Люсетта сразу же догадалась, что она  еще
ничего не знает.
     - Я решила пока не идти  к  вам  вниз,  мисс  Темплмэн,  -  простодушно
сказала девушка. - Я хотела было пойти спросить вас,  оправились  ли  вы  от
испуга, но узнала, что у вас гость. Интересно, почему это звонят в колокола?
И  оркестр  играет.  Очевидно,  празднуют  чью-то  свадьбу...  или  это  они
репетируют, готовясь к рождеству?
     Люсетта рассеянно ответила: "Да", - и, усевшись рядом с Элизабет-Джейн,
посмотрела на нее, как бы обдумывая, с чего начать.
     - Какая вы нелюдимая, - проговорила она немного погодя,  -  никогда  не
знаете, что делается вокруг, чем живо интересуются и о чем говорят в  народе
повсюду. Надо бы вам больше выходить на люди и болтать, как другие  женщины,
тогда вам не пришлось бы задавать мне этот вопрос. Так вот, я хочу  сообщить
вам кое-что.
     Элизабет-Джейн сказала, что она очень рада, и приготовилась слушать.
     - Придется мне начать издалека, - проговорила Люсетта, чувствуя, что ей
с каждым словом все труднее и труднее рассказывать о себе этой сидящей рядом
с нею задумчивой девушке. -  Помните,  я  как-то  говорила  вам  о  женщине,
которой пришлось решать трудный вопрос нравственного порядка... о ее  первом
поклоннике и втором поклоннике? - И она в нескольких фразах кратко повторила
рассказанную ею историю.
     -  О  да...  помню;  это  история  вашей  подруги,  -  сухо  отозвалась
Элизабет-Джейн, всматриваясь в глаза Люсетты, словно  затем,  чтобы  узнать,
какого они цвета. - Два поклонника - прежний и новый; она хотела выйти замуж
за  второго,  хотя  сознавала,  "что  должна  выйти  за   первого,   словом,
точь-в-точь как апостол Павел: не сотворила добра, которое хотела сотворить,
и причинила зло, которого не хотела причинять.
     - Вовсе нет!  Нельзя  сказать,  что  она  причинила  зло!  -  торопливо
перебила ее Люсетта.
     - Но вы же говорили, что она, или, лучше сказать, вы сами, -  возразила
Элизабет, сбрасывая маску, - были обязаны по долгу чести и совести выйти  за
первого?
     Поняв, что ее видят насквозь, Люсетта покраснела, потом побледнела и  в
тревоге спросила:
     - Вы никому про это не скажете, правда, Элизабет-Джейн?
     - Конечно, нет, если вы этого не хотите.
     - Так я должна вам объяснить, что дело гораздо сложнее, хуже, чем могло
показаться по моему рассказу.  С  тем  первый  человеком  у  меня  создались
странные отношения, и мы понимали, что нам надо пожениться, потому что о нас
начали говорить. Он считал себя вдовцом. Он много лет ничего не знал о своей
первой жене. Но жена вернулась, и мы расстались. Теперь она умерла, и вот он
снова начинает ухаживать за мной и говорит, что  "теперь  мы  исполним  свое
желание". Но, Элизабет-Джейн, это уже совсем  новые  отношения:  возвращение
той, другой женщины освободило меня от всех обетов.
     - А разве вы на этих днях  не  дали  ему  обещания  снова?  -  спросила
девушка.
     Она угадала, кто был "первым поклонником".
     - Это обещание меня заставили дать под угрозой.
     - Да, верно. Но мне кажется, если женщина однажды связала с кем-то свою
жизнь, да еще при столь несчастливых обстоятельствах, как это  было  у  вас,
она, при первой возможности, должна стать женой этого человека, хотя бы и не
она была виновата в том, что произошло.
     Лицо у Люсетты потемнело.
     - Он оказался таким человеком, что за него страшно  выходить  замуж,  -
попыталась она оправдаться. - Действительно страшно! И  я  узнала  это  лишь
после того, как снова дала ему согласие.
     - В таком случае остается только один честный путь. Вы вовсе не  должны
выходить замуж.
     - Но подумайте хорошенько! Поймите...
     - В этом я убеждена, -  жестко  перебила  ее  подруга.  -  Я  правильно
угадала, кто этот человек. Это мой отец, и,  повторяю,  вашим  мужем  должен
быть или он, или никто.
     Всякое  уклонение  от  общепринятых  норм  поведения   действовало   на
Элизабет-Джейн, словно красная тряпка на быка. В ее стремлении к добронравию
было даже что-то чуть ли не порочное. Она уже познала  горе  из-за  прошлого
своей матери, и потому малейшее нарушение обычаев и приличий приводило ее  в
такой ужас, о каком  и  понятия  не  имеют  те,  чьего  имени  не  коснулось
подозрение.
     -  Вы  должны  или  выйти  замуж  за  мистера  Хенчарда,  или  остаться
незамужней, но ни в коем случае не должны выходить за  другого  человека!  -
продолжала она, и губы ее задрожали от кипевших в ней двух страстей.
     - Я с этим не согласна! - воскликнула Люсетта страстно.
     - Согласны или нет, так должно быть!
     Люсетта правой рукой прикрыла глаза, словно у нее уже  не  хватало  сил
оправдываться, а левую протянула Элизабет-Джейн.
     - Как, значит, вы  все-таки  вышли  за  него!  -  радостно  воскликнула
девушка, бросив взгляд на пальцы Люсетты, и вскочила с  места.  -  Когда  же
это? Зачем вы меня так дразнили,  вместо  того  чтобы  сказать  правду?  Это
замужество делает вам честь! Когда-то, очевидно под пьяную руку, он нехорошо
поступил с моей матерью. И, что правда, то правда, он иногда  бывает  суров.
Но вы будете властвовать над ним безраздельно, в этом  я  уверена,  ведь  вы
такая красивая, богатая, образованная. Он будет вас обожать, и мы  все  трое
будем счастливы вместе!
     - О моя Элизабет-Джейн! - горестно вскричала Люсетта. - Я обвенчалась с
другим! Я была в таком отчаянии, так боялась, что  меня  принудят  поступить
иначе... так боялась, что все обнаружится и это убьет его любовь ко мне... и
вот я решила: будь что будет, но я обвенчаюсь с ним немедленно и любой ценой
куплю хоть неделю счастья!
     - Вы... вышли... замуж за мистера Фарфрэ! - воскликнула  Элизабет-Джейн
в негодовании.
     Люсетта кивнула. Она уже оправилась от смущения.
     - Вот почему звонят в колокола, - сказала  она.  -  Мой  муж  уже  тут,
внизу. Он будет жить здесь, пока мы не  найдем  более  удобного  дома,  и  я
сказала ему, что хочу, чтобы вы продолжали жить у меня.
     - Позвольте мне  самой  подумать  обо  всем  этом,  -  быстро  ответила
девушка, с большим самообладанием подавляя смятение чувств.
     - Пожалуйста. Я уверена, что нам будет очень хорошо всем вместе.
     Люсетта, сойдя вниз, к Дональду, заметила, что он  уже  чувствует  себя
здесь совсем как дома, и какое-то  смутное  беспокойство  примешалось  к  ее
радости. Беспокойство это было вызвано не Элизабет-Джейн  -  о  переживаниях
девушки она и не подозревала, - но одним лишь Хенчардом.
     А дочь Сьюзен Хенчард мгновенно решила покинуть этот дом. Не говоря уже
о  том,  как  она  расценивала  поведение  Люсетты,  Фарфрэ  когда-то  почти
объяснился ей в любви, и она чувствовала, что не может остаться здесь.
     Было еще не поздно, когда она торопливо оделась и вышла на улицу. Зная,
куда  обратиться,  она  через  несколько  минут  нашла  подходящее  жилье  и
условилась переехать туда в тот же вечер. Вернувшись, она бесшумно  вошла  в
дом, сняла свое нарядное платье и переоделась в простое, а нарядное уложила,
решив надевать его только в торжественных случаях: ведь ей теперь предстояло
жить очень экономно. Она оставила записку на имя Люсетты, которая  вместе  с
Фарфрэ сидела, запершись, в гостиной, потом вызвала  человека  с  тачкой  и,
проследив за укладкой своих вещей, пошла пешком в новое жилище. Оно было  на
той улице, где жил Хенчард, - почти напротив его дома.
     Перебравшись, она села и стала думать  о  том,  на  какие  средства  ей
придется жить. Хенчард положил на ее имя небольшую сумму,  ренты  с  которой
хватит только на то, чтобы сводить концы с концами. Она отлично умеет плести
всякого рода сети - научилась  еще  ребенком,  когда  плела  неводы  в  доме
Ньюсона, - и это должно помочь ей, а  может  быть,  еще  больше  помогут  ее
знания, которые она непрерывно накапливала.
     К тому времени весь Кэстербридж узнал  о  совершившемся  браке;  о  нем
громко говорили на тротуарах, доверительно - за прилавками  и  шутливо  -  в
"Трех моряках". С величайшим интересом обсуждался вопрос: продаст ли  Фарфрэ
свое дело, чтобы вести жизнь джентльмена на  деньги  жены,  или  же  захочет
остаться  независимым  и  не  бросит  своей  профессии,  несмотря  на  такую
блестящую партию.

ГЛАВА XXXI

     Речь   торговки   пшеничной   кашей,   произнесенная   перед   судьями,
передавалась из уст в уста,  и  уже  через  сутки  не  было  в  Кэстербридже
человека, который не знал бы о том, что натворил Хенчард в припадке  безумия
на Уэйдонской ярмарке много лет назад. Правда, Хенчард впоследствии  искупил
свою вину, но об этом забыли,  так  как  драматизм  его  проступка  затмевал
искупление. Если бы  все  давно  знали  об  этом  случае,  теперь  на  него,
возможно, смотрели бы как на довольно тяжкий, но  едва  ли  не  единственный
грех молодости, совершенный  юношей,  с  которым  у  теперешнего  зрелого  и
степенного (хотя и немного упрямого) торговца не было почти  ничего  общего.
Но его проступок до сего времени оставался в тайне, поэтому люди забывали  о
том, сколько лет прошло  с  тех  пор,  и  черное  пятно,  омрачившее  юность
Хенчарда, казалось клеймом преступления, совершенного на днях.
     Случай в суде, по существу, был  незначителен,  но  на  жизненном  пути
Хенчарда он отметил поворот или, вернее, начало спуска. С этого дня, чуть ли
не с этой минуты, Хенчард, достигнув вершины  преуспеяния  и  почета,  начал
стремительно катиться под уклон.  Странно  было  видеть,