виться  туда  же.  Звуки  струнного  оркестра
доносились из палатки Фарфрэ - он  назвал  ее  "павильоном",  -  и,  подойдя
ближе, Хенчард увидел гигантский шатер,  хитроумно  сооруженный  без  помощи
шестов и канатов. Для него выбрали самый тенистый уголок в кленовой аллее  -
там, где ветви, тесно переплетаясь, образовали свод, а  к  ветвям  привязали
парусину, и получилось что-то вроде купола. Подветренная сторона шатра  была
затянута покрышками, а противоположная - открыта. Хенчард  обошел  вокруг  и
заглянул внутрь.
     Шатер напоминал неф собора, лишенный одной, фронтонной, стены,  по  то,
что в нем происходило, ничем не напоминало богослужение. Танцевали  какой-то
шотландский  танец  -  "рил"  или  "флинг",  и  всегда   степенный   Фарфрэ,
нарядившись в костюм бесшабашного шотландского горца, плясал  в  самой  гуще
танцоров, бросаясь из стороны в сторону и кружась под музыку. Хенчард не мог
удержаться от смеха, но лишь на  минуту.  Он  сейчас  же  заметил  по  лицам
женщин, как горячо они восхищаются шотландцем; когда же пляска  кончилась  и
начался новый танец, а  Дональд,  на  время  скрывшийся,  вернулся  в  своем
обычном костюме, у него оказался неограниченный выбор дам, ибо  все  девушки
тянулись к тому, кто так хорошо понимал поэзию танца.
     Весь город столпился в аллее; его жителям никогда и не  снилось  такого
замечательного бального зала. Среди зрителей  стояли  Элизабет  и  ее  мать;
девушка задумчиво, но с глубоким интересом наблюдала за происходящим,  и  ее
глаза сияли каким-то страстно тоскующим светом -  словно  Природа,  создавая
их,  взяла  за  образец  Корреджо.  Танцы  продолжались   с   неослабевающим
воодушевлением, а Хенчард стал прохаживаться взад и  вперед,  ожидая,  когда
его жена захочет уйти домой.  Он  старался  избегать  освещенных  мест,  но,
отойдя в полумрак, почувствовал себя еще хуже, ибо здесь  услышал  разговоры
на ту тему, к которой люди в последнее время возвращались слишком часто.
     - Да, здесь не то, что на гулянье мистера Хенчарда, - говорил кто-то. -
Только упрямый осел мог вбить себе в голову, что людям придет охота тащиться
на какой-то унылый пустырь в такой день, как сегодня.
     В ответ на это другой сказал, что,  по  общему  мнению,  мэр  совершает
ошибки не только в такого рода делах.
     - А что сталось бы с его торговлей, если бы не  этот  молодой  человек?
Вот уж, можно сказать, сама  судьба  послала  его  Хенчарду.  Когда  к  нему
поступил мистер Фарфрэ, у него была  не  бухгалтерия,  а  чаща  лесная.  Сам
Хенчард, бывало, когда вел счет мешкам, писал мелом черточки - все в  ряд  -
на манер частокола; стога он обмерял обхватами,  тюки  взвешивал  на  руках,
сено пробовал на зуб,  а  сделки  заключал  ругательством.  Теперь  же  этот
образованный молодой человек проделывает все с цифрами да мерками  в  руках.
Опять же пшеница - иной раз от хлеба так несло мышами, что  можно  было  без
ошибки сказать, какой они породы, а Фарфрэ так умеет ее очистить, что теперь
никому и в голову не придет заявить, будто по ней шныряла хоть самая  мелкая
четвероногая тварь... Да, да, все  от  него  без  ума,  и  мистеру  Хенчарду
нелегко будет удержать его у себя, что и говорить! - заключил он.
     - Надолго он его не удержит, будьте спокойны, - отозвался другой.
     "Вот именно! - сказал себе Хенчард,  стоявший  за  деревом.  -  А  если
удержит, то окончательно потеряет и репутацию и  положение,  которые  создал
себе за восемнадцать лет!"
     Он пошел обратно к павильону. Фарфрэ танцевал с  Элизабет  простенький,
но своеобразный танец - старинный народный танец, единственный, который  она
знала,  и  хотя   Фарфрэ   деликатно   умерял   быстроту   своих   движений,
приспособляясь к ее более медлительным на, узор из  блестящих  гвоздиков  на
подошвах его сапог все время мелькал перед глазами зрителей.  Девушка  пошла
танцевать под  влиянием  музыки,  беспокойной,  скачущей,  взмывающей  ввысь
(низкие звуки то гудели на нижней струпе каждой скрипки, то перескакивали на
верхнюю, - словно бегали вверх и вниз по лестницам);  мистер  Фарфрэ  сказал
ей, что это мотив песни "Мисс Мак-Лауд из Эйра",  очень  популярной  на  его
родине.
     Вскоре танец окончился, и девушка посмотрела  на  Хенчарда,  ожидая  от
него похвалы, но не дождалась. Он как будто не видел ее.
     - Слушайте, Фарфрэ, - сказал Хенчард с таким видом,  словно  мысли  его
были где-то далеко, - завтра я сам поеду  на  ярмарку  в  Порт-Брэди.  А  вы
оставайтесь, уложите свой костюм в сундук и дайте  отдых  ногам  после  этих
ваших безумств. -  Он  вперил  в  Дональда  враждебный  взгляд,  хотя  начал
говорить с улыбкой.
     К ним присоединились другие горожане, и Дональд отошел в сторону.
     - В чем дело, Хенчард? - спросил член совета Таббер и ткнул  пальцем  в
мэра, словно пробуя сыр. - Нажили  себе  супротивника,  да?  "Джек  не  хуже
своего хозяина", а? Оттер вас на задний план, так, что ли?
     - Видите ли, мистер Хенчард, -  вторил  другой  доброжелательный  друг,
юрист, - ваш промах в том, что вы забрались на какой-то пустырь да  еще  так
далеко. Надо бы вам взять с  него  пример  и  организовать  ваши  спортивные
развлечения в таком вот укрытом месте, как это. Но вы об этом не подумали, а
он подумал, и тут-то он вас и переплюнул.
     - Скоро он вас оседлает и все заберет в свои руки,  -  подлил  масла  в
огонь остряк мистер Таббер.
     - Нет, - хмуро возразил Хенчард. - Этого не будет, потому что скоро  он
со мной расстанется.
     Он взглянул на Дональда, который снова подошел к ним.
     - Срок службы мистера Фарфрэ в качестве моего управляющего  близится  к
концу... правда, Фарфрэ?
     Молодой человек теперь научился читать, как по-писаному, по складкам  и
морщинам на резких чертах Хенчарда; он  спокойно  ответил  утвердительно,  а
когда потом люди с сожалением  спрашивали,  почему  все  так  случилось,  он
просто отвечал, что мистер Хенчард больше не нуждается в его услугах.
     Хенчард пошел домой,  видимо  удовлетворенный.  Но  утром  его  зависть
испарилась, и сердце у него упало при мысли о том, что он  сказал  и  сделал
вчера. Он расстроился еще больше, когда понял, что на сей раз Фарфрэ  твердо
решил поймать его на слове.

ГЛАВА XVII

     По виду Хенчарда Элизабет-Джейн догадалась, что,  согласившись  принять
участие в танцах, она сделала какую-то ошибку. В простоте  душевной  она  не
понимала, какую именно, пока  одна  малознакомая  женщина  не  объяснила  ей
этого. Оказывается, ей, как падчерице мэра, неприлично было плясать в  таком
разношерстном обществе, какое толпилось в танцевальном павильоне.
     Уши, щеки и подбородок Элизабет запылали, точно  рдеющие  угли,  -  она
подумала о том, что ее склонности, очевидно, не  достойны  ее  общественного
положения и навлекут на нее позор.
     Она почувствовала себя очень несчастной и стала искать глазами мать, но
миссис Хенчард, которая меньше самой Элизабет-Джейн понимала, что  прилично,
а что неприлично, уже ушла, предоставив дочери  вернуться  домой,  когда  ей
захочется. Девушка вошла в  одну,  из  тех  старых,  темных,  густых  аллей,
которые походили на своды,  воздвигнутые  из  живых  деревьев,  и  окаймляли
город, и тут она остановилась в задумчивости.
     Через несколько минут за нею последовал мужчина; он сразу узнал ее, так
как на ее лицо падал свет из шатра. Это был  Фарфрэ,  ушедший  оттуда  после
беседы с Хенчардом, из которой он узнал о своем увольнении.
     - Это вы, мисс Ньюсон?.. А я вас всюду искал! - сказал он,  преодолевая
чувство грусти, навеянное на него разрывом с хозяином. - Можно мне проводить
вас до угла?
     У девушки мелькнула мысль, что это, чего доброго, тоже  неприлично,  но
она не стала возражать. Они пошли вместе сначала по Западной аллее, потом по
Крикетной, и наконец Фарфрэ нарушил молчание:
     - Похоже на то, что я скоро отсюда уеду.
     - Почему? - нерешительно спросила Элизабет-Джейн.
     - Да... так просто, по деловым причинам... только и всего. Но не  будем
об этом говорить... все к лучшему. А  я  надеялся  потанцевать  с  вами  еще
разок.
     Она сказала, что не умеет танцевать... как следует.
     - Умеете! Приятно танцевать не с теми, кто выучился делать  па,  а  кто
чувствует танец... Боюсь, что, затеяв эти танцы, я рассердил вашего  отчима!
А теперь мне, быть может, придется уехать на край света!
     Девушке эта перспектива показалась до того грустной, что  она  невольно
вздохнула, но так, чтобы ее спутник  ничего  не  заметил.  Темнота  склоняет
людей к излияниям,  и  шотландец  (быть  может,  он  все-таки  слышал  вздох
девушки) продолжал в порыве откровенности:
     - Если б я был богаче, мисс Ньюсон, и если бы ваш отчим не  рассердился
на меня, я вскоре спросил бы вас кое о чем... да, спросил бы вас сегодня же.
Но не смею!
     О чем он хотел спросить ее, он не  сказал,  а  она  по  неопытности  не
догадалась поощрить его и промолчала. Так, робея друг перед другом, шли  они
по земляным валам, пока не достигли конца Крикетной  аллеи;  через  двадцать
шагов кончились ряды деревьев, уже видны были перекресток и уличные фонари.
     Тут молодые люди остановились.
     - Я так и не узнал, кто это подшутил  над  нами,  послав  нас  тогда  в
дарноверский амбар, - начал Дональд своим воркующим голосом. - A вы  узнали,
мисс Ньюсон?
     - Нет, - ответила она.
     - Интересно, с какой целью все это  было  подстроено?  -  Должно  быть,
шутки ради.
     - А может быть, и нет. Может быть, кому-то хотелось, чтобы мы  постояли
там, подождали и поговорили друг с другом? Ну что ж! Надеюсь,  кэстербриджцы
не забудут меня, если я уеду.
     - В этом я уверена. Мы не забудем вас! -  отозвалась  она  серьезно.  -
Мне... мне жаль, что вы уезжаете.
     Они подошли к месту, освещенному фонарем.
     - Ну, я об этом еще подумаю, - сказал Дональд Фарфрэ. - И  я  не  стану
провожать вас до дому, а попрощаюсь с вами здесь, не то ваш отчим еще больше
рассердится.
     Они расстались: Фарфрэ повернул обратно в  темную  Крикетную  аллею,  а
Элизабет-Джейн пошла по улице. Сама того не сознавая, она пустилась бежать и
бежала что есть сил до самого дома. "О господи, что это со мной?" - подумала
она, оборвав свой бег и еле переводя дух.
     Войдя в дом, она  принялась  раздумывать  о  значении  загадочных  слов
Фарфрэ, сказавшего, что  он  хочет,  по  не  смеет  спросить  ее  о  чем-то.
Элизабет, девушка молчаливая и наблюдательная, давно  заметила,  как  растет
его популярность  среди  горожан,  и,  уже  зная  натуру  Хенчарда,  не  раз
опасалась, что дни Фарфрэ в роли управляющего  сочтены;  поэтому  их  разрыв
почти не удивил ее. Но, может  быть,  думала  она,  мистер  Фарфрэ  все-таки
останется в Кэстербридже, вопреки своим словам и несмотря на  увольнение?  И
тогда, по тому, как он поведет себя, ей,  возможно,  удастся  разгадать  его
таинственные намеки.
     На следующий день подул очень сильный ветер, и, гуляя по саду, Элизабет
нашла обрывок черновика какого-то делового письма, который был написан рукой
Дональда Фарфрэ и попал в сад из конторы, перелетев через стену. Она  унесла
в дом этот ненужный клочок бумаги и  принялась  срисовывать  с  него  буквы,
восхищаясь почерком Дональда. Письмо начиналось словами  "Дорогой  сэр",  и,
написав на отдельном клочке бумаги "Элизабет-Джейн", девушка наложила его на
слово  "сэр",  так  что  получилось:  "Дорогой  Элизабет-Джейн".  Когда  она
пробежала глазами это сочетание слов, на щеках ее вспыхнул румянец и всю  ее
бросило в жар, хотя  никто  не  застал  ее  за  этим  занятием.  Она  быстро
разорвала бумажку и выбросила ее. После этого она успокоилась  и  посмеялась
над собой; прошлась по комнате и снова засмеялась  -  не  весело,  а  скорее
печально.
     В Кэстербридже  скоро  разнесся  слух,  что  Фарфрэ  и  Хенчард  решили
расстаться. Элизабет-Джейн так страстно хотелось узнать, уедет мистер Фарфрэ
из города или нет, что это начало ее беспокоить, ибо она уже не могла больше
обманываться и скрывать от себя, почему ей этого  хочется.  Наконец  до  нее
дошел слух, что Дональд не  собирается  уезжать.  Один  купец,  который  вел
торговлю теми же товарами, что и Хенчард, но очень мелкую, продал свое  дело
Фарфрэ, и тот решил на свой страх и риск открыть торговлю зерном и сеном.
     Сердце Элизабет-Джейн затрепетало, когда она узнала  об  этом  событии,
означавшем, что Дональд намерен остаться; и все же, думала она, если  бы  он
хоть немного любил  ее,  неужели  он  решился  бы  обречь  на  неудачу  свое
сватовство, начав конкуренцию с предприятием мистера Хенчарда? Конечно, нет;
стало быть, разговаривая с нею так ласково, он,  очевидно,  просто  поддался
случайному побуждению.
     Ей хотелось узнать, не внушила ли ее красота в тот  вечер,  на  танцах,
лишь скоропреходящую любовь с первого взгляда,  и  она,  как  тогда,  надела
кисейное платье, спенсер, открытые туфли, взяла в руки зонтик и стала  перед
зеркалом. Отражение, смотревшее на нее, было, по ее мнению, как  раз  таким,
какое способно возбудить  мимолетный  интерес,  но  не  больше.  "Достаточно
хороша,  чтобы  вскружить  ему  голову,  но  недостаточно,  чтобы  вскружить
надолго", - сказала она себе трезво и, упав духом, решила, что теперь Фарфрэ
уже понял, как неинтересен  и  зауряден  внутренний  мир,  скрытый  за  этой
привлекательной внешностью.
     С этих пор. всякий раз как сердце ее тянулось к молодому шотландцу, она
говорила   себе,   горько   подшучивая   сама   над   собой:   "Нет,    нет,
Элизабет-Джейн... такие мечты не для тебя!" Она старалась не  встречаться  с
ним и не думать о нем, и первое ей удавалось довольно хорошо, а второе -  не
совсем.
     Хенчард огорчился, поняв, что Фарфрэ больше не намерен мириться  с  его
взбалмошным характером, а услышав о планах  молодого  человека,  разгневался
свыше всякой меры. О "неожиданном ходе"  Фарфрэ  -  его  попытке  устроиться
самостоятельно здесь в городе - Хенчард  впервые  узнал  после  заседания  в
городской ратуше и, делясь своим мнением об этом с другими  членами  совета,
кричал так громко, что голос его был слышен у городского  колодца.  Судя  по
этим раскатам, у Майкла  Хенчарда  -  хоть  он  был  и  мэром,  и  церковным
старостой, и кем-кем только не был за долгие годы воздержания -  по-прежнему
под корой внешнего спокойствия клокотал буйный вулкан страстей, как и в  тот
день, когда он продал свою жену на Уэйдонской ярмарке.
     - Да, он мой друг, а я его друг... разве не так? Видит бог, уж  если  я
не был ему другом, так кто же был, хотел бы я знать? Когда он сюда явился, у
него все сапоги в заплатах были. И разве я не оставил его здесь... не  помог
ему найти заработок? И разве я не помогал ему деньгами и всем, что ему  было
нужно? Я с ним не торговался... я сказал: "Сами назначьте  себе  жалованье".
Одно время я был готов  поделиться  с  ним  последней  коркой,  так  он  мне
нравился. А теперь он на меня плюет! Но, будь он проклят, я с ним  померяюсь
силами... в честной купле-продаже, заметьте -  в  честной  купле-продаже!  И
если я не сумею вытеснить с рынка такого сопляка, как  он,  грош  мне  цепа!
Кто-кто, а мы покажем, что знаем свое дело не хуже других!
     Его  коллеги  из  городского  совета  отнеслись   к   нему   не   очень
сочувственно. Теперь Хенчард был уже не так популярен, как года  два  назад,
когда они выбрали его  мэром  за  его  поразительную  энергию.  Эта  энергия
приносила им пользу всем вместе,  но  не  раз  уязвляла  каждого  из  них  в
отдельности. Итак, он вышел из ратуши и пошел по улице один.
     Вернувшись  домой,  он,  видимо,  вспомнил  о   чем-то   со   злорадным
удовлетворением. Он позвал Элизабет-Джейн. Войдя  и  увидев  его  лицо,  она
встревожилась.
     - Ты ни в чем не провинилась, - сказал он, заметив ее беспокойство. - Я
хочу только предостеречь тебя, милая. Этот  человек...  Фарфрэ...  так  вот,
насчет него. Я два-три  раза  видел,  как  он  разговаривал  с  тобой...  он
танцевал с тобой на празднике и провожал тебя домой. Не бойся, не  бойся,  я
ни в чем тебя не обвиняю. Но слушай: скажи мне, ты не дала ему какого-нибудь
опрометчивого обещания? Не зашла хоть чуть-чуть  дальше  пустой  болтовни  и
тому подобного?
     - Нет. Я ничего ему не обещала.
     - Прекрасно. Все хорошо, что хорошо кончается. Я требую, чтобы ты с ним
больше не виделась.
     - Хорошо, сэр.
     - Ты обещаешь?
     Она с минуту поколебалась, потом сказала:
     - Да, если вы этого очень хотите.
     - Хочу. Он враг нашей семьи!
     Когда она ушла, он сел и  крупным  почерком  написал  Фарфрэ  следующее
письмо:

     "Сэр, прошу Вас отныне прекратить знакомство с моей падчерицей. Она, со
своей стороны, обещала больше не принимать Вашего ухаживания,  и  я  поэтому
надеюсь, что Вы не будете навязываться ей.

                                                                 М. Хенчард"

     Казалось бы, у  Хенчарда  должно  было  хватить  дальновидности,  чтобы
понять, что нет лучшего modus Vivendi {Образ жизни, линия поведения (лат.).}
по отношению к Фарфрэ, как поощрять его ухаживание и  залучить  его  себе  в
зятья. Но упрямый мэр  был  неспособен  подкупить  конкурента  таким  путем.
Хенчард был безнадежно далек от  всяких  обывательских  уловок  этого  рода.
Любил он или ненавидел - все равно в дипломатии он был туп,  как  буйвол,  а
его жена не решилась указать ему путь, который  сама,  по  многим  причинам,
выбрала бы с радостью.
     Тем временем Дональд Фарфрэ открыл врата торговли на свои страх и  риск
в одном доме на Дарноверском холме - как можно дальше от  складов  Хенчарда,
ибо твердо решил избегать клиентов своего бывшего друга и  хозяина.  Молодой
человек считал, что на этом поприще для них обоих дела  хватит  с  избытком.
Город был невелик, но вел сравнительно крупную торговлю зерном  и  сеном,  и
Фарфрэ, обладавший врожденной сметливостью, полагал, что он может с  успехом
принять в ней участие.
     Од взял  себе  за  правило  не  делать  ничего  такого,  что  могло  бы
показаться торговой конкуренцией с мэром,  и  даже  отказал  своему  первому
клиенту, крупному фермеру с хорошей репутацией, только потому,  что  Хенчард
вот уже три месяца вел с ним дела.
     - Когда-то он был моим другом, - сказал Фарфрэ, - и не мне  отбивать  у
него клиентов. Очень жалею, что не  оправдал  ваших  ожиданий,  но  не  могу
наносить ущерб торговым делам того, кто сделал мне столько добра.
     Несмотря на столь похвальный образ действий, дела шотландца процветали.
Оттого ли, что его энергия  северянина  была  непреодолимой  силой  в  среде
рыхлых дельцов Уэссекса, или ему просто везло, но, так или  иначе,  все  ему
удавалось, за что  бы  он  ни  взялся.  Как  только  он,  подобно  Иакову  в
Падан-Араме, скромно ограничил себя "пятнистыми и пестрыми козами", то  есть
не очень многообещающими  сделками,  -  все  "пятнистое  и  пестрое"  начало
"плодиться и множиться".
     Но объяснялось это не удачливостью, - она тут, вероятно, была почти  ни
при чем. "Характер - это судьба", - сказал Новалис, а  характер  Фарфрэ  был
прямо противоположен характеру Хенчарда, о ком, так же как и о Фаусте, можно
было сказать: "Неистовый, хмурый, он покинул пути обыкновенных людей,  и  ни
один луч света не указал ему верной дороги".
     Фарфрэ своевременно получил письмо с требованием прекратить  ухаживание
за Элизабет-Джейн. Но его знаки внимания к ней были столь незначительны, что
это требование оказалось почти излишним. Правда, она ему очень правилась, но
после недолгого размышления он решил, что лучше  ему  пока  не  играть  роли
Ромео как в интересах девушки, так и в своих собственных. Таким образом, его
чувство было задушено еще в зародыше.
     Настало время, когда Фарфрэ - как он ни старался избегать  столкновений
со своим бывшим другом - оказался  вынужденным  прибегнуть  к  самозащите  и
вступить с Хенчардом в коммерческий бой не на