сандалии, сняла их и, начернив ваксой заплесневелые  кожаные  ремни,  надела
эту обувь  на  ноги,  как  надевала  в  былые  времена.  Так,  в  деревянных
сандалиях, в плаще и с зонтом, она пошла к месту свидания, решив,  в  случае
если дама не придет, отправиться к ней домой.
     Одна  сторона  кладбища,   подветренная,   была   ограждена   старинной
глинобитной стеной, крытой соломенной кровлей со свесом, выступавшим фута на
два. За этой стеной находился склад с зернохранилищем и амбарами - тот самый
склад, где Элизабет встретила Фарфрэ много месяцев назад. Кто-то стоял здесь
под соломенной кровлей. Значит, молодая дама пришла.
     Ее  приход  так  укрепил  радужные  надежды  девушки,  что  она   почти
испугалась своего счастья. И в самых трезвых умах находится место  для  игры
воображения. Здесь, на этом кладбище, древнем,  как  сама  цивилизация,  под
проливным дождем стояла незнакомая женщина, такая необычная  и  обаятельная,
каких Элизабет еще не приходилось видеть, и ее присутствие казалось  девушке
каким-то волшебством. Тем не менее Элизабет направилась сначала к  церковной
колокольне,  со  шпиля  которой,  хлопая  на  ветру,   свешивалась   веревка
флагштока, и уже оттуда подошла к стене.
     Несмотря на дождь, у дамы был такой бодрый вид, что Элизабет позабыла о
своих фантазиях.
     - Ну как, вы решились? - проговорила дама, и ее белые зубы блеснули  за
черной шерстяной вуалью, защищавшей лицо.
     - Да, окончательно, - ответила девушка с жаром.
     - Ваш отец согласен? - Да. - Так переезжайте.
     - Когда?
     - Хоть сейчас... как только вам будет удобно. Я хотела было послать  за
вами и пригласить вас к себе, полагая, что вы  не  решитесь  прийти  сюда  в
такой ветер. Но я люблю гулять и решила сначала пойти посмотреть, нет ли вас
здесь.
     - Так же и я решила.
     - Значит, мы с вами уживемся. Переезжайте сегодня.  Можете?  У  меня  в
доме так пусто и грустно, что мне хочется иметь около себя живое существо.
     - Мне кажется, я смогу переехать сегодня, - сказала девушка, подумав.
     В эту минуту сквозь шум ветра и дождя до  них  донеслись  голоса  из-за
стены. Слышны были слова: "мешки",  "четверти",  "молотьба",  "мякина",  "на
рынке в будущую субботу", но остальные слова уносил ветер, и все фразы  были
искажены, как лицо, отраженное в треснувшем зеркале. Женщины прислушались.
     - Кто эти люди? - спросила дама.
     - Один из них мой отец. Он арендует этот двор  и  амбар.  Дама,  видимо
позабыв о деле,  по  которому  пришла  сюда,  прислушивалась  к  техническим
терминам торговли зерном. Но вдруг проговорила:
     - Вы сказали ему, куда переезжаете?
     - Нет.
     - О... как же так?
     - Я думала, что безопаснее  будет  сначала  уехать,  -  ведь  он  такой
переменчивый.
     - Пожалуй, вы правы... К тому же я еще не назвала вам своей фамилии.  Я
- мисс Темплмэн... Они уже ушли... те... на той стороне?
     - Нет. Они только прошли в зернохранилище.
     - Ну, здесь становится  сыро.  Значит,  я  буду  ждать  вас  сегодня...
сегодня вечером, скажем, часов в шесть.
     - С какого входа мне войти, сударыня?
     - С главного... через подъезд. Другого нет.
     Элизабет-Джейн вспомнила про дверь в стене, выходящую в тупик.
     - Раз уж вы еще не сказали ему, куда уезжаете, вам, пожалуй,  и  правда
лучше молчать об этом, пока вы не покинете его дома. Кто знает, а  вдруг  он
передумает?
     Элизабет-Джейн покачала головой.
     - Этого я не боюсь, - проговорила она печально.  -  Он  ко  мне  совсем
охладел.
     - Прекрасно. Так, значит, в шесть часов.
     Когда они вышли на дорогу и стали прощаться, подул такой сильный ветер,
что им с трудом удавалось удерживать гнущиеся зонты. Тем не  менее,  проходя
мимо  ворот  зернового  склада,  дама  заглянула  в  них  и   на   мгновение
остановилась. Но во дворе никого не  было,  только  стояли  стога,  горбатый
амбар,  покрытый  мхом,  как  подушками,  да  высокое  зернохранилище  перед
колокольней, на шпиле которой веревка все еще хлопала о флагшток.
     Хенчард и не подозревал, что Элизабет-Джейн уедет так скоро. Вернувшись
домой около шести часов и увидев перед  подъездом  карету  из  "Королевского
герба", а в этой карете свою падчерицу со всеми ее корзинками  и  сумочками,
он не скрыл своего удивления.
     - Но вы же позволили мне уехать, отец!..  -  объяснила  Элизабет-Джейн,
высунувшись в окно кареты.
     - Позволил!.. Ну да, конечно. Но я думал,  что  ты  собираешься  уехать
через месяц или в будущем году. Черт возьми... Оказывается, ты  времени  зря
не теряешь, как говорится, хватаешь его за вихор! Вот как  ты  отблагодарила
меня за все мои заботы о тебе!
     - Ах, отец! Можно ли так говорить? Это несправедливо! -  возразила  она
горячо.
     - Ну, ладно, ладно, поступай как знаешь, - отозвался он.
     Он вошел в дом и, увидев, что еще не все вещи  Элизабет  снесены  вниз,
поднялся в ее комнату, чтобы присмотреть за переноской. Он  не  был  в  этой
комнате с тех пор, как Элизабет-Джейн заняла ее. Здесь еще оставались  следы
ее тяги к самообразованию, ее стараний украсить свой уголок: книги, рисунки,
географические карты, скромные безделушки. Хенчард ничего не  знал  об  этих
попытках. Он посмотрел на  все  это,  внезапно  повернулся  и  спустился  на
крыльцо.
     - Послушай, не уезжай от меня! - начал он изменившимся голосом (он  уже
никогда не называл ее по имени). - Может быть, я говорил с тобой грубо... но
из-за тебя я пережил много тяжких дней... была тому причина.
     - Из-за меня? - спросила она, очень встревоженная. - Что же я сделала?
     - Я сейчас не могу тебе этого сказать. Однако,  если  ты  останешься  и
будешь по-прежнему жить у меня как моя дочь, я со временем скажу тебе все.
     Но его предложение запоздало на десять минут.  Элизабет-жейн  сидела  в
карете, а мысленно уже находилась в  доме  той  женщины,  которой  была  так
очарована.
     - Отец... - начала она,  стараясь  говорить  как  можно  мягче,  -  мне
кажется, для нас обоих будет лучше, если я сейчас уеду.  Может  быть,  я  не
останусь там надолго; я буду жить недалеко отсюда и,  если  буду  вам  очень
нужна, быстро вернусь.
     Он ответил на ее слова еле заметным кивком - и только.
     - Ты говоришь, что уезжаешь недалеко. Скажи мне свой адрес  на  случай,
если я вздумаю написать тебе. Или мне нельзя его знать?
     - Конечно, можно. Я буду жить здесь, в городе... в "Высоком доме".
     - Где? - переспросил Хенчард, и лицо его застыло.
     Она повторила свой адрес. Хенчард не шелохнулся и не проронил ни слова,
а она самым дружеским образом помахала ему рукой и  приказала  кучеру  ехать
вверх по улице.

ГЛАВА XXII

     Чтобы объяснить поведение Хенчарда, вернемся  на  минуту  к  тому,  что
происходило накануне вечером.
     В  тот  час,  когда  Элизабет-Джейн   намеревалась   втайне   совершить
разведывательную экскурсию в обитель очаровавшей  ее  женщины,  Хенчард  был
немало удивлен, получив с посыльным письмо, написанное хорошо  знакомым  ему
почерком Люсетты. На этот раз сдержанность и покорность судьбе, звучавшие  в
ее предыдущем письме, исчезли бесследно; она писала с  той  свойственной  ей
легкостью мыслей, которая отмечала первую пору их знакомства.

                               "Высокий дом".
     Мой дорогой мистер Хенчард, не удивляйтесь.  Ради  Вашего  и,  надеюсь,
своего блага я переехала в Кэстербридж - надолго ли, не знаю. Это зависит от
другого человека, а он - мужчина, и купец, и мэр, и тот, кто  больше  других
имеет право на мою привязанность.
     Серьезно, mon ami {Друг мой (фр.).}, я не так легкомысленна, как  может
показаться по этим строчкам. Я приехала сюда, потому  что  узнала  о  смерти
Вашей жены, которую Вы  считали  умершей  столько  лет  тому  назад!  Бедная
женщина, она, должно быть,  много  страдала,  не  жалуясь,  и  была  хоть  и
недалекого ума, но  в  общем  неглупа.  Я  рада,  что  Вы  поступили  с  ней
справедливо. Как только я услышала, что  ее  не  стало,  моя  совесть  очень
настойчиво потребовала от  меня  попытки  рассеять  тень,  которую  я  своей
etourderie {Опрометчивостью (фр.).} набросила на свое имя, и заставила  меня
просить Вас выполнить данное мне обещание. Надеюсь,  Вы  того  же  мнения  и
предпримете шаги в этом направлении. Но, не зная, как Вы теперь живете и что
произошло после нашего расставания, я решила приехать и поселиться здесь,  а
уже потом обратиться к Вам.
     Полагаю, что наши взгляды на этот счет сходятся.  Я  могу  увидеться  с
Вами через день или два. А пока - до свидания.

                                                               Ваша Люсетта.

     P. S. Я не смогла выполнить свое обещание увидеться с Вами  на  минуту,
когда проезжала через Кэстербридж. Мои  планы  изменились  благодаря  одному
семейному событию, узнав о котором Вы будете удивлены".

     Хенчард уже слышал, что "Высокий дом" ремонтируется  в  ожидании  новых
жильцов. Не зная, что и думать, он спросил первого встречного:
     - Кто это собирается жить в "Высоком доме"?
     - Кажется, какая-то леди  по  фамилии  Темплмэн,  сэр,  -  ответил  его
собеседник.
     Хенчард призадумался. "Очевидно, Люсетта - ее родственница, - сказал он
себе. - Да, я, безусловно, обязан создать ей прочное общественное положение,
тут и говорить не о чем".
     Теперь эта нравственная обязанность уже не удручала его,  как  удручала
бы раньше, - напротив, он относился к ней с интересом, если не с  жаром.  Он
испытал горькое разочарование, узнав, что Элизабет-Джейн ему не родная  дочь
и что детей у него нет; от этого в душе у него появилась пустота, которую он
бессознательно стремился заполнить. В  таком  настроении,  но,  впрочем,  не
испытывая прилива сильных чувств, он направился к тупику  и  вошел  во  двор
"Высокого дома" через ту дверь, у которой Элизабет  чуть  не  столкнулась  с
ним. Во дворе он спросил какого-то человека,  который  распаковывал  ящик  с
посудой, живет ли здесь мисс Ле Сюер. Когда он познакомился с нею, Люсетта -
в те времена она называла себя Люсетт - носила фамилию Ле Сюер.
     Человек  ответил  отрицательно  и  сказал,  что  приехала  только  мисс
Тэыплмэн. Хенчард ушел, решив, что Люсетты еще нет в городе.
     К этому  сводились  те  сведения,  которыми  он  располагал,  когда  на
следующий день прощался с уезжавшей ЭлпзабетДжейп.  Когда  она  сказала  ему
свой будущий адрес, ему, как ни  странно,  внезапно  пришло  в  голову,  что
Люсетта и мисс Темплмэн - одно и то же лицо: он вспомнил, что во времена  их
близости Люсетта говорила, будто у нее  есть  богатая  родственница,  миссис
Темплмэн, которую он почему-то считал личностью мифической. Хенчард не искал
большого приданого, но  все  же  мысль  о  том,  что  Люсетта,  быть  может,
разбогатела, получив крупное наследство от этой родственницы,  придавала  ей
привлекательность, которой в противном случае ей, быть может, и  недоставало
бы. Ведь он был уже в средних летах и приближался  к  тому  возрасту,  когда
человек, устоявшись, придает  все  больше  и  больше  значения  материальным
благам.
     Но Хенчард недолго пребывал в недоумении. Люсетта очень любила  писать,
как мы уже знаем по лавине писем, которыми она засыпала его  после  крушения
своих надежд на замужество, и не успела Элизабет уехать,  как  в  доме  мэра
была получена другая записка из "Высокого дома".

     "Я уже вселилась, - писала Люсетта, - и мне здесь  удобно,  но  переезд
оказался  очень  утомительным.  Вы,  вероятно,  знаете  то,  о  чем  я  хочу
рассказать Вам, или еще  не  знаете?  Моя  добрая  тетушка  Темплмэн,  вдова
банкира, - та самая, в чьем существовании, а тем более в чьем  богатстве  Вы
когда-то сомневались, - -  недавно  скончалась,  завещав  мне  часть  своего
состояния. Не буду вдаваться в подробности - скажу только, что я приняла  ее
фамилию, дабы избавиться от своей и всего неприятного, что с нею связано.
     Теперь я сама себе хозяйка и решила поселиться в Кэстербридже  -  сняла
"Высокий дом", чтобы Вы без особых затруднений могли видеться со мной,  если
пожелаете. Я сначала не хотела было сообщать Вам о переменах в  моей  жизни,
пока мы случайно не встретимся на улице, но потом передумала.
     Вы, вероятно, знаете о моем соглашении  с  Вашей  дочерью  и,  конечно,
посмеялись, сообразив, - как бы это выразиться? - какую шутку  я  сыграла  с
Вами (любя), когда пригласила ее жить у меня в  доме.  Но  в  первый  раз  я
встретилась с нею совершенно случайно. Вы знаете, Майкл,  зачем  я  все  это
устроила? Отчасти затем, чтобы у Вас был предлог приходить сюда  в  гости  к
ней и таким образом попутно  возобновить  знакомство  со  мной.  Она  милая,
хорошая девушка  и  считает,  что  Вы  обращались  с  нею  чересчур  сурово.
Возможно, Вы поступали так сгоряча, но, уж конечно, не умышленно, - в этом я
уверена. Впрочем, раз она в результате подружилась со мной, я не склонна Вас
укорять. Пишу наскоро.

                                                       Всегда Ваша Люсетта".

     Волнение, охватившее хмурую душу Хенчарда, когда он получил это письмо,
было чрезвычайно приятным. Он долго сидел, задумавшись, за обеденным столом,
и чувства его, не находившие точки приложения со времени разрыва с Элизабет-
Джейн  и  Дональдом  Фарфрэ,   не   успев   иссякнуть,   почти   механически
переключились на Люсетту и сосредоточились на ней. "Сомнений быть не может -
она стремится выйти замуж", - думал он. Но чего же еще ожидать от  бедняжки,
которая так опрометчиво отдавала ему свое время и сердце, что испортила себе
репутацию? Быть может, не только привязанность, но и укоры  совести  привели
ее сюда. В общем, он ее не осуждает.
     "Хитрая девчонка!" - подумал он, улыбаясь, при мысли о том, как ловко и
мило Люсетта повела себя с Элизабет-Джейн.
     Его желание увидеть Люсетту  немедленно  претворилось  в  действие.  Он
надел шляпу и вышел. К ее  подъезду  он  подошел  между  восемью  и  девятью
часами. Ему сказали, что сегодня вечером мисс Темплмэн занята, но будет рада
видеть его завтра.
     "Ломается! - подумал он. - А как вспомнишь, что  мы..."  Впрочем,  она,
очевидно, не ждала его, и он выслушал отказ спокойно. Тем не менее он  решил
не ходить к ней на следующий день. "Чертовы  бабы!..  нет  в  них  ни  капли
прямоты!" - сказал он себе.
     Последуем за ходом мыслей  мистера  Хенчарда,  как  если  бы  это  была
путеводная нить, и, заглянув в "Высокий дом", узнаем, что там происходило  в
тот вечер.
     Когда Элизабет-Джейн приехала,  какая-то  пожилая  женщина  равнодушным
тоном предложила проводить ее наверх и  там  помочь  ей  раздеться.  Девушка
горячо запротестовала, говоря, что ни за что на свете не  станет  доставлять
столько беспокойства, и тут же в коридоре  сняла  шляпу  и  плащ.  Затем  ее
подвели к ближайшей двери на площадке и предоставили самой найти дорогу.
     Комната за этой дверью была красиво обставлена и служила  будуаром  или
небольшой гостиной, а на диване с двумя  валиками  полулежала  темноволосая,
большеглазая хорошенькая женщина, несомненно француженка по отцу или матери.
Она, по-видимому, была на несколько лет старше Элизабет, и в  глазах  у  нее
поблескивали искорки. Перед диваном стоял столик, и на  нем  были  рассыпаны
карты рубашками вниз.
     Молодая женщина лежала в такой непринужденной позе, что, заслышав,  как
открывается дверь, подскочила, точно пружина.
     Узнав Элизабет и успокоившись, она пошла ей навстречу быстрыми,  словно
порхающими шагами; если бы не  ее  природная  грациозность,  эта  порывистая
походка казалась бы развинченной.
     - Что так поздно? - спросила она, взяв руки Элизабет-Джейн в свои.
     - Мне пришлось уложить столько мелочей...
     - Вы, наверное, устали до смерти. Давайте-ка я вас развлеку любопытными
фокусами, которым научилась, чтобы убивать время. Садитесь вот тут и  сидите
смирно.
     Она  подвинула  к  себе  столик,  собрала  карты  и  принялась   быстро
раскладывать их, предложив Элизабет запомнить несколько карт.
     - Ну, запомнили? - спросила она, бросив на стол последнюю карту.
     - Нет, - запинаясь, пролепетала Элизабет, которая была погружена в свои
мысли и только сейчас очнулась. - Не успела - я думала о вас... и о  себе...
и о том, как странно, что я здесь.
     Мисс Темплмэн с интересом посмотрела на Элизабет-Джейн  и  положила  на
стол карты.
     - Бог с ними! - сказала она. - Я прилягу, а вы садитесь около  меня,  и
давайте болтать.
     Элизабет молча, но с видимым удовольствием  села  у  изголовья  дивана.
Заметно было, что она моложе хозяйки, но ведет себя и смотрит на жизнь более
благоразумно. Мисс Темплмэн расположилась на диване в прежней непринужденной
позе, закинув руку за  голову,  как  женская  фигура  на  известной  картине
Тициана, и заговорила, не глядя на Элизабет-Джейн.
     - Я должна  сказать  вам  кое-что,  -  проговорила  она.  -  Интересно,
приходило вам это в голову  или  нет.  Ведь  я  лишь  совсем  недавно  стала
хозяйкой большого дома и владелицей целого состояния.
     - Вот как? Совсем недавно? - пробормотала  Элизабет-Джейн,  и  ее  лицо
немного вытянулось.
     - Девочкой я жила с отцом в городах, где стояли воинские части, жила  и
в других местах; вот почему я такая непостоянная и какая-то неприкаянная. Он
был армейским офицером. Мне не следовало бы говорить об этом, но  я  решила,
что лучше вам знать правду.
     - Да, конечно.
     Элизабет-Джейн   задумчиво   обвела   глазами   комнату   -   маленькое
прямоугольное фортепьяно с медными инкрустациями, портьеры на окнах,  лампа,
красные и черные короли и дамы на карточном столике -  и  наконец  устремила
взгляд на запрокинутую голову Люсетты Темплмэн; ее большие  блестящие  глаза
казались очень странными смотревшей на них сверху Элизабет-Джейн.
     Мысль о самообразовании  всегда  преследовала  Элизабет-Джейн  с  почти
болезненной навязчивостью.
     - Вы, наверное, свободно  говорите  по-французски  и  по-итальянски,  -
сказала она. - А я пока не пошла дальше самой элементарной латыни.
     - Ну, если хотите знать, на острове, где я  родилась,  умение  говорить
по-французски невысоко ценится, пожалуй, даже совсем не ценится.
     - А как называется остров, где вы родились?
     Мисс Темплмэн ответила не очень охотно:
     - Джерси. Там на одной стороне улицы говорят по-французски, на другой -
по-английски, а посередине - на каком-то смешанном  языке.  Впрочем,  я  там
давно не была. Мои родители -  уроженцы  Бата,  но  предки  наши  на  Джерси
принадлежали к самому лучшему обществу, не хуже любого в Англии. Это были Ле
Сюеры - древний род, который в свое время совершил  немало  славных  дел.  Я
вернулась на Джерси и жила там после смерти отца. Но я не дорожу прошлым,  и
сама я - настоящая англичанка по своим вкусам и убеждениям.
     Болтливость Люсетты на  минуту  взяла  верх  над  ее  сдержанностью.  В
Кэстербридж  она  приехала,  назвавшись  уроженкой  Бата,  и,  по   понятным
причинам, желала, чтобы Джерси навсегда выпал из ее жизни. Но с Элизабет  ей
захотелось поговорить по душам, и сознательно принятое ею  решение  не  было
выполнено.
     Впрочем, если она и проговорилась, то человеку верному.  Слова  Люсетты
не пошли дальше, а после этого дня она так следила за собой, что нечего было
бояться, как бы кто-нибудь не узнал в ней ту юную жительницу Джерси, которая
в трудное для нее время была любящей подругой Хенчарда.  И  самое  забавное:
она из предосторожности твердо решила  избегать  французских  слов,  которые
нередко просились ей на язык раньше, чем английские слова того же  значения.
От французских выражений она мгновенно отреклась, -  совсем  как  малодушный
апостол, когда ему сказали: "Речь твоя обличает тебя!"
     На следующее утро ожидание было явно  написано  на  лице  Люсетты.  Она
принарядилась для мистера Хенчарда и, волнуясь, ждала его визита до полудня;
но он не пришел