Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
были уничтожены; и все-таки лучше бы она их
не писала.
Встреча с Фарфрэ и его обращение с Люсеттой побудили вдумчивую Элизабет
присмотреться поближе к своей блестящей и ласковой приятельнице. Несколько
дней спустя, когда Люсетта собиралась выйти из дому, Элизабет по ее глазам
почему-то сразу поняла, что мисс Темплмэн надеется на встречу с красивым
шотландцем. Это было отчетливо написано на лице и в глазах Люсетты и не
могло ускользнуть от внимания каждого, кто научился читать в ее мыслях, как
теперь начинала учиться Элизабет-Джейн. Люсетта прошла мимо нее и закрыла за
собой дверь подъезда.
Дух ясновидения вселился в Элизабет, побудил ее сесть у огня и на
основе личного опыта воссоздать в своем воображении происходящие события с
такой точностью, как если бы она была их очевидцем. Девушка мысленно
следовала за Люсеттой... видела, как та встретилась где-то с Дональдом -
будто случайно; видела, как лицо его приняло то особенное выражение, которое
появлялось на нем, когда он встречался с женщинами, - только теперь оно было
еще заметнее, ибо этой женщиной была Люсетта. Элизабет чутьем угадывала, как
увлеченно он говорит с Люсеттой; чувствовала, как оба они колеблются между
нежеланием расстаться и опасением, что их увидят вместе; видела, как они
пожимают друг другу руки, как прощаются, спокойно, с бесстрастными лицами, и
только в мельчайших их движениях вспыхивает искра страсти, не замечаемая
никем, кроме них самих. Элизабет, наша проницательная, безмолвная
ясновидица, долго думала обо всем этом, но вдруг Люсетта подошла к ней
сзади, и девушка вздрогнула.
Все было так, как она себе представляла, - в этом она могла бы
поклясться. Ярче обычного блестели глаза и пылали щеки Люсетты.
- Вы видели мистера Фарфрэ, - проговорила Элизабет-Джейн сдержанно.
- Да, - призналась Люсетта. - Как вы догадались?
Она опустилась на колени перед камином и в волнении сжала руки
Элизабет. Но она так и не сказала, где и как она видела Фарфрэ и что он
говорил ей.
В тот вечер Люсетта не находила себе места; на другой день ее с утра
лихорадило, а за завтраком она призналась своей компаньонке, что кое-чем
озабочена... кое-чем, имеющим отношение к одному лицу, в котором она
принимает большое участие. Элизабет охотно приготовилась слушать и
сочувствовать.
- Это лицо... эта женщина... однажды очень сильно увлеклась одним
человеком... очень, - начала Люсетта, нащупывая почву.
- Да? - отозвалась Элизабет-Джейн.
- Они были в близких отношениях... довольно близких... Он был не так
глубоко привязан к ней, как она к нему. Но однажды, под влиянием минуты,
исключительно из чувства долга, он предложил ей выйти за него замуж. Она
согласилась. Тут возникло неожиданное препятствие; а она была так
скомпрометирована этим человеком, что совесть никогда бы не позволила ей
принадлежать другому, даже если бы она захотела. После этого они расстались,
долго ничего не знали друг о друге, и она чувствовала, что жизнь для нее
кончена.
- Бедная девушка! - Она очень страдала из-за него, хотя, надо отдать
ему должное, его нельзя было целиком обвинить в том, что произошло. Наконец
разлучившее их препятствие было волею провидения устранено, и он приехал,
чтобы жениться на ней.
- Как хорошо!
- Но за то время, что они не встречались, она - моя бедная подруга -
познакомилась с другим человеком, которого полюбила больше первого. Теперь
спрашивается: может ли она, не погрешив против чести, отказать первому?
- Она полюбила другого человека... это плохо!
- Да, - отозвалась Люсетта, с грустью глядя на мальчишку, который стоял
у колодезного насоса и качал воду, - это плохо! Но не забывайте, что она
лишь случайно, вынужденно, оказалась в двусмысленном положении из-за того,
первого человека... он был не так хорошо воспитан и образован, как второй, а
в первом она обнаружила такие черты характера, которые внушили ей мысль, что
он будет для нее менее подходящим мужем, чем она думала.
- Я ничего не могу сказать по этому поводу, - проговорила
Элизабет-Джейн задумчиво. - Это такой трудный вопрос. Решить его может
только кто-нибудь вроде римского папы!
- Вы, может быть, предпочитаете не решать его вовсе? - спросила
Люсетта, и по ее умоляющему тону можно было догадаться, как она дорожит
мнением Элизабет.
- Да, мисс Темплмэн, - призналась Элизабет. - Лучше не надо.
Однако Люсетта, видимо, почувствовала облегчение от того, что немного
рассказала о себе, и ее головная боль стала постепенно проходить.
- Принесите мне зеркало. Как я выгляжу? - спросила сна томно.
- Пожалуй... немного утомленной, - ответила Элизабет, рассматривая ее
критическим оком, словно картину сомнительного достоинства; она принесла
зеркало и держала его перед Люсеттой, пока та с тревогой всматривалась в
него.
- Интересно, хорошо ли я сохранилась для своих лет, - заметила Люсетта
немного погодя.
- Да... довольно хорошо.
- Что самое некрасивое в моем лице?
- Тени под глазами... Тут, мне кажется, кожа немного потемнела.
- Да. Это мое самое уязвимое место, я знаю. А как вы думаете, сколько
лет пройдет, прежде чем я сделаюсь безнадежно некрасивой?
Любопытно, что Элизабет, которая была моложе Люсетты, должна была
играть роль опытного мудреца в подобных беседах!
- Лет пять, - ответила она, подумав. - А если будете вести спокойную
жизнь, то и все десять. Если никого не полюбите, можете рассчитывать на
десять.
Люсетта, видимо, приняла это как окончательный и беспристрастный
приговор. Она ничего больше не рассказала Элпзабет-Джейн о своей угасшей
любви, которую неумело приписала третьему лицу, а Элизабет, которая,
несмотря на свою жизненную философию, была очень чувствительна, ночью
плакала в постели при мысли о том, что ее хорошенькая богатая Люсетта, как
видно, не вполне доверяет ей, если в своей исповеди опустила имена и даты.
Ведь Элизабет безошибочно угадала, кто та "она", о которой говорила Люсетта.
ГЛАВА XXV
Новый визит Фарфрэ - опыт, проведенный им с явным трепетом, - почти
совсем вытеснил Майкла Хенчарда из сердца Люсетты. Со стороны могло
показаться, будто Дональд беседует и с мисс Темплмэн, и с ее компаньонкой,
но на самом деле он вел себя так, словно сидящая в комнате Элизабет
превратилась в невидимку. Дональд как бы вовсе ее не замечал и на ее
разумные суждения отвечал отрывисто, равнодушно и односложно, ибо его
внимание и взор не могли оторваться от той женщины, которая, в
противоположность Элизабет, напоминала Протея своей многоликостью,
изменчивостью своих настроений, мнений, а также принципов. Люсетта всячески
старалась втянуть Элизабет в их замкнутый круг, но девушка так и осталась в
стороне - третьей точкой, которую этот круг не мог пересечь.
Дочь Сьюзен Хенчард стойко перенесла леденящую боль от рапы, нанесенной
ей обращением Дональда, как она переносила более тяжкие муки, и постаралась
возможно скорее незаметно уйти из этой неприветливой комнаты. Теперь
шотландец был уже не тот Фарфрэ, который танцевал и гулял с ней в состоянии
неустойчивого равновесия между любовью и дружбой, когда он переживал тот
единственный в истории каждой любви период, в который не вторгается
страдание.
Элизабет стояла у окна своей спальни, стоически созерцая свою судьбу,
словно она была написана на крыше соседней колокольни.
- Да! - сказала она наконец, хлопнув ладонью по подоконнику. - Второй
человек, про которого она мне рассказывала, - это он!
А тем временем чувство Хенчарда к Люсетте, которое вначале только
теплилось, теперь силою обстоятельств разгоралось во все более яркое пламя.
Молодая женщина, к которой он некогда испытывал только нежную жалость,
впоследствии почти охлажденную рассудком, теперь стала менее доступной и
расцвела более зрелой красотой, а он начал понимать, что лишь она одна может
примирить его с жизнью. Ее молчание доказывало ему день за днем, что
бесполезно и думать о том, чтобы подчинить ее себе высокомерным обращением;
поэтому он сдался и снова зашел к ней, когда Элизабет-Джейн не было дома.
Он шел к Люсетте через всю комнату тяжелой, немного неуклюжей походкой,
устремив на нее упрямый горящий взгляд (который в сравнении со скромным
взглядом Фарфрэ казался солнцем в сравнении с луной), и вид у него был слег-
ка фамильярный, да и не мудрено. Но перемена в общественном положении точно
перевоплотила Люсетту, и руку она ему протянула с таким дружелюбно-холодным
выражением лица, что он сразу сделался почтительным и сел, явно утратив
часть уверенности в своих силах. Он плохо разбирался в модах, но все-таки
понимал, что недостаточно элегантен для той, которую до сих пор считал чуть
ли не своей собственностью. Она очень вежливо поблагодарила его за то, что
он оказал ей честь зайти и навестить ее. Это помогло ему вернуть утраченное
равновесие. Он как-то странно посмотрел ей в лицо, и робость его мало-помалу
испарилась.
- Да как же мне было не зайти, Люсетта? - начал он. - Что за вздор! Вы
же знаете, я бы не мог удержаться, даже если бы захотел... то есть даже если
б я действительно был добрым человеком. Я пришел сказать, что готов, как
только позволит обычай, дать вам свое имя в награду за вашу любовь и за все
то, что вы из-за нее потеряли, заботясь слишком мало о себе и слишком много
обо мне; я пришел сказать, что вы с моего полного согласия можете назначить
день или месяц, когда мы, по-вашему, можем сыграть свадьбу, не погрешив
против приличий: вы в этом понимаете лучше, чем я...
- Теперь еще слишком рано, - отозвалась она уклончиво.
- Да, да, вероятно, рано. Но вы знаете, Люсетта, когда моя бедная,
обиженная судьбой Сьюзен умерла и я еще не мог и помыслить о новой женитьбе,
я все-таки сразу решил, что после всего, что было между нами, мой долг не
допускать ненужных проволочек, а поскорее поправить дело. Однако я не спешил
прийти к вам, потому что... ну, сами можете догадаться, как я себя
чувствовал, зная, что вы унаследовали целое состояние.
Голос его звучал все глуше: Хенчард понимал, что в этой комнате его
интонации и манеры кажутся более грубыми, чем на улице. Он огляделся,
посмотрел на модные портьеры, на изысканную обстановку, которой окружила
себя хозяйка дома.
- Клянусь жизнью, я и не знал, что такую мебель можно купить в
Кэстербридже, - повторил он.
- Здесь такую нельзя купить, - отозвалась Люсетта. - И долго еще будет
нельзя - пока город не проживет лет пятьдесят цивилизованной жизнью. Эту
мебель привезли сюда в фургоне на четверке лошадей.
- Гм... Дело в том, что я как-то стесняюсь вас в такой обстановке.
- Почему?
Ответ был, в сущности, не нужен, и Хенчард ничего не ответил.
- Да, - продолжал он, - никому на свете я так не пожелал бы этого
богатства, как вам, Люсетта, и никому оно так не идет, как вам.
Он повернулся к ней, как бы поздравляя ее, с таким пылким восхищением,
что она немного смутилась, хотя хорошо его знала.
- Я вам очень благодарна за все, что вы сказали, - проговорила она,
точно желая лишь соблюсти некий ритуал.
Хенчард почувствовал, что между ними уже нет былого взаимопонимания, и
сейчас же выдал свое огорчение, - никто так быстро не выдавал своих чувств,
как он.
- Благодарны вы или нет, это все равно. В моих речах, быть может, нет
того лоска, какого вы с недавних пор и первый раз в жизни стали требовать от
своих собеседников, но я говорю искренне, миледи Люсетта.
- И довольно грубо, - промолвила Люсетта, надув губки и гневно сверкая
глазами.
- Вовсе нет! - горячо возразил Хенчард. - Но успокойся, я не хочу с
тобой ссориться. Я пришел с искренним предложением заткнуть рот твоим врагам
из Джерси, и тебе не худо бы мне спасибо сказать.
- Да как вы смеете так говорить! - воскликнула она, вспылив. - Вы же
знаете, что моим единственным преступлением была безрассудная девичья любовь
к вам и пренебрежение приличиями, и, сколько бы меня ни винили, сама я
считаю себя ни в чем не повинной, значит, и нечего меня оскорблять! Я немало
выстрадала в то тяжелое время, когда вы написали мне о возвращении вашей
жены и моей отставке, и если я теперь пользуюсь некоторой независимостью, то
я это, безусловно, заслужила!
- Да, это верно, - согласился он. - Но люди судят о нас не по тому,
каковы мы в действительности, а по тому, какими мы кажемся; значит, вам
нужно дать согласие на мое предложение - ради вашего же доброго имени. То,
что известно у вас на Джерси, может стать известным и здесь.
- Что вы все твердите про Джерси? Я англичанка!
- Да, конечно. Так что же вы скажете на мое предложение?
Впервые за все время их знакомства Люсетта получила возможность сделать
шаг вперед по своему почину, однако она отступила.
- Пока пусть все останется по-старому, - промолвила она, чувствуя себя
немного неловко. - Ведите себя со мной, как с простой знакомой, и я буду
вести себя с вами так же. Со временем...
Она умолкла, и он несколько минут не пытался нарушить молчание, - ведь
они не были малознакомыми людьми, которые вынуждены поддерживать разговор,
даже если им этого не хочется.
- Так вот куда ветер дует, - мрачно проговорил он наконец и
утвердительно кивнул головой, как бы отвечая на свои собственные мысли.
Желтый поток отраженного солнечного света на минуту залил комнату. Мимо
дома проехал воз свежего, увязанного в тюки сена, закупленного в деревне, и
на повозке была написана фамилия Фарфрэ. Сам Фарфрэ ехал верхом рядом с
возом. Лицо у Люсетты сделалось таким... каким бывает лицо женщины, когда
тот, кого она любит, внезапно появляется перед нею, словно видение.
Если бы Хенчард только скосил глаза, если б он только бросил взгляд в
окно, тайна ее недоступности была бы раскрыта. Но Хенчард, раздумывая о
тоне, каким были сказаны ее слова, уперся глазами в пол и не заметил, как
загорелось лицо Люсетты, когда она увидела Дональда.
- Не думал я... не думал, что женщины такие! - с жаром проговорил он
наконец и, стряхнув с себя оцепенение, поднялся, но Люсетта, испугавшись,
как бы он не заподозрил истины, стала уговаривать его не торопиться. Она
принесла яблоки и настойчиво предлагала очистить одно из них для гостя.
Но Хенчард отказался от яблока.
- Нет, нет! Не для меня все это! - проговорил он сухо и двинулся к
двери. Но прежде чем уйти, он повернулся к Люсетте. - Вы переехали в
Кэстербридж только из-за меня сказал он. - А теперь, когда вы здесь, вы
никак не хотите ответить на мое предложение!
Не успел он сойти с лестницы, как Люсетта бросилась на диван, потом
снова вскочила в порыве отчаяния.
- Я буду любить того! - воскликнула она страстно. - А этот... он
вспыльчивый и суровый, и, зная это, связывать себя с ним - безумие. Не желаю
я быть рабой прошлого... буду любить, кого хочу!
Казалось бы, решив порвать с Хенчардом, она будет метить на кого-нибудь
повыше Фарфрэ. Но Люсетта не рассуждала: она боялась резкого порицания
людей, с которыми когда-то была связана; у нее не осталось родных; и со
свойственной ей душевной легкостью она охотно принимала то, что предлагала
ей судьба.
Элизабет-Джейн, наблюдая из кристально чистой сферы своего прямодушия
за Люсеттой, очутившейся между двумя поклонниками, не преминула заметить,
что ее отец, как она называла Хенчарда, и Дональд Фарфрэ с каждым днем вес
более пылко влюбляются в ее приятельницу. У Фарфрэ это была безыскусственная
страсть юноши. У Хенчарда - искусственно подогретое вожделение зрелого
человека.
Боль, вызванную их почти полным забвением о ее, Элизабет,
существовании, временами немного утоляло чувство юмора. Когда Люсетте
случалось уколоть себе палец, оба они так огорчались, как если бы она лежала
при смерти; когда же Элизабет-Джейн серьезно заболевала или подвергалась
опасности, они, услышав об этом, вежливо выражали соболезнование и
немедленно забывали о ней. Но отношение Хенчарда, кроме того, оскорбляло в
Элизабет дочерние чувства; она невольно спрашивала себя, что же она такое
сделала и за что он так пренебрегает ею после всех своих обещаний заботиться
о ней. Впрочем, поведение Фарфрэ она, по зрелом размышлении, расценила как
вполне естественное. Что она такое в сравнении с Люсеттой? Всего лишь одна
из тех "красавиц младших ночи, что померкли, когда луна взошла на небеса".
Девушка научилась самоотречению, и крушение каждодневных желаний стало
для нее таким же привычным, как ежевечерний заход солнца. Жизнь лишь в малой
мере дала ей возможность познакомиться с философскими теориями по книгам, но
зато близко познакомила ее с ними на практике. Однако опыт ее сложился не
столько из разочарований в истинном смысле этого слова, сколько из подмен
одного другим. Постоянно случалось так, что она не получала того, что
хотела, и получала то, чего не хотела. Поэтому она вспоминала почти спокойно
о тех уже невозвратимых днях, когда Дональд был ее тайным вздыхателем, и
спрашивала себя, какие нежеланные дары пошлет ей небо вместо него.
ГЛАВА XXVI
Случилось так, что в одно ясное весеннее утро Хенчард и Фарфрэ
встретились в каштановой аллее на южном городском валу. Оба они только что
вышли из дому после раннего завтрака, и поблизости не было ни души. Хенчард
читал полученное в ответ на его записку письмо Люсетты, в котором она под
каким-то предлогом отказывала ему в просьбе о новом свидании.
У Дональда не было ни малейшего желания заговаривать со своим бывшим
другом, раз они теперь были в натянутых отношениях, но ему не хотелось и
пройти мимо в хмуром молчании. Он кивнул, и Хенчард тоже кивнул. Они уже
отошли друг от друга на несколько шагов, но вот молодой человек услышал:
"Эй, Фарфрэ!" Это сказал Хенчард; он стоял и смотрел на Дональда.
- Помните, - начал Хенчард с таким видом, словно его собственные мысли,
а вовсе не встреча с Фарфрэ, побудили его начать разговор, - помните, я вам
рассказывал о той второй женщине... той, что пострадала за свою безрассудную
близость со мной?
- Помню, - ответил Фарфрэ.
- Помните, я вам рассказал, как все это началось и чем кончилось?
- Да.
- Так вот теперь, когда я свободен, я предложил ей выйти за меня замуж;
но она не хочет выходить за меня. Ну, что вы о ней думаете?.. Хочу знать
ваше мнение.
- Если так, теперь вы у нее больше не в долгу, - горячо проговорил
Фарфрэ.
- Это верно, - согласился Хенчард и ушел.
Фарфрэ видел, что, прежде чем заговорить с ним, Хенчард читал какое-то
письмо, и потому никак не мог заподозрить, что речь идет о Люсетте. Впрочем,
ее общественное положение теперь так сильно отличалось от положения девушки
в рассказе Хенчарда, что уже одно это должно было ввести его в заблуждение.
Что касается Хенчарда, то его успокоили слова и тон Фарфрэ, рассеяв
мелькнувшее было подозрение. Соперник не мог бы так говорить.
Тем не менее Хенчард был твердо убежден, что какой-то соперник у него
есть. Он чуял это в воздухе, окружающем Люсетту, видел в росчерке ее пера. С
ним боролись какие-то силы, и, когда он пытался приблизиться к Люсетте,
казалось, будто он плывет против течения. Он все больше убеждался в том, что
дело тут не в простом капризе. Свет в ее