из рощицы вышел человек и пересек дорогу впереди них. Очевидно, это  был
рабочий с фермы; он брел, волоча ноги и глядя прямо перед собой,  словно  на
глазах у него были шоры; в руках он нес несколько палок. Перейдя дорогу,  он
спустился в лощину и вошел в стоявшую там хижину.
     - Если бы мы не так далеко отъехали от Кэстербриджа, я сказала бы,  что
это бедняга Уиттл. Очень уж  этот  человек  похож  на  него,  -  проговорила
Элизабет-Джейн.
     - А может, это и вправду Уиттл. Ведь он уже  три  недели  не  ходит  на
склад - скрылся, не сказав никому ни слова; я даже остался ему должен за два
дня работы и не знаю, кому платить.
     Они решили остановиться и навести здесь справки. Фарфрэ привязал  вожжи
к столбу калитки, и супруги подошли к хижине, которая  показалась  им  самым
убогим из жилищ. Ее  глинобитные  стены,  некогда  разглаженные  штукатурной
лопаткой,  долгие  годы  размывало  дождем,  и  теперь  комковатая,  изрытая
бороздами штукатурка крошилась и отваливалась кусками, а серые трещины  были
кое-где затянуты густолиственным плющом, который, конечно, не  мог  укрепить
расшатавшиеся стены. Листья,  сорванные  ветром  с  живой  изгороди,  лежали
кучкой в углу у двери.  Дверь  была  открыта  настежь;  Фарфрэ  постучал,  и
оказалось, что супруги не ошиблись: перед ними предстал Уиттл.
     Лицо его выражало глубокую печаль, рассеянный взгляд был  устремлен  на
посетителей, а в руках он все еще держал палки, за которыми  ходил  в  рощу.
Узнав старых знакомых, он вздрогнул.
     - Эйбл Уиттл, ты ли это? - воскликнул Фарфрэ.
     - Ну да, сэр! Видите ли, он помогал моей матери, когда она  жила  здесь
внизу, хотя со мной обращался грубо.
     - О ком ты говоришь?
     - Ах, сэр... мистер Хепчет! Неужто вы не знаете? Его уже нет...  прошло
с полчаса, судя по солнцу, - ведь часов у меня не водится.
     - Неужели он... умер? - проговорила Элизабет-Джейн срывающимся голосом.
     - Да, сударыня, помер! Он помогал моей матери,  когда  она  жила  здесь
внизу, посылал ей лучший корабельный уголь - золы от него почти не остается,
- и картошку, и прочее, в чем она очень нуждалась. Я видел, он шел по  улице
в ту ночь, когда вы, ваша милость, венчались с дамой, что теперь стоит рядом
с вами, и мне показалось, будто он не в себе и покачивается. И вот  я  пошел
за ним следом по дороге, а он повернулся, увидел меня  и  говорит:  "Эй  вы,
уйдите!" Но я пошел за ним, а он опять обернулся и говорит: "Уиттл, зачем ты
идешь за мной? Сколько раз тебе говорить?" А я говорю: "Я иду, сэр,  потому,
что вижу, что дело ваше плохо, а вы  моей  матери  помогали,  хотя  со  мной
обращались грубо, вот я и хочу вам помочь". Тогда он пошел дальше,  а  я  за
ним, и он уже больше не гнал меня. Так мы шли всю ночь, а на рассвете,  чуть
заря занялась, я поглядел вперед - вижу: он шатается и тащится из  последних
сил. Мы тогда уже прошли это место, а я, когда проходил  мимо  дома,  видел,
что он пустой, вот я и заставил его вернуться, содрал доски с окон  и  помог
ему войти. "Эй, ты, Уиттл, - говорит он, - и к чему ты,  бедный  жалостливый
дурак, заботишься обо мне, окаянном?" Тогда  я  пошел  дальше,  и  тут  одни
дровосеки по-соседски одолжили мне койку, и стул, и кое-какую утварь, и  все
это мы притащили сюда и устроили его как можно удобнее. Но силы  к  нему  не
вернулись, потому что, видите ли,  сударыня,  он  не  мог  есть  -  да,  да,
никакого аппетита у него не было, - и он все слабел и слабел, а нынче помер.
Один сосед пошел сейчас за человеком, который с него мерку снимет.
     - О господи... вот как все получилось, - проговорил Фарфрэ.
     Элизабет не проронила ни слова.
     - Над изголовьем койки он приколол  клочок  бумаги,  и  на  нем  что-то
написано, - продолжал Эйбл Уиттл. - Сам я малограмотный и не умею читать  по
написанному, так что не знаю, что там такое. Могу принести показать вам.
     Супруги стояли молча, а Эйбл Уиттл сбегал в хижину и вернулся со смятым
листком бумаги. На листке карандашом было написано следующее:

ЗАВЕЩАНИЕ МАЙКЛА ХЕНЧАРДА

     Элизабет-Джейн Фарфрэ не сообщать о моей смерти, чтоб она  не  горевала
обо мне.
     И не хоронить меня в освященной земле.
     И не нанимать церковного сторожа звонить в колокол.
     И никого не звать проститься с моим мертвым телом.
     И провожающим не идти за мной на моих похоронах.
     И не сажать цветов на моей могиле.
     И не вспоминать меня.
     К сему ставлю свою подпись

                                                             Майкл Хенчард".

     -  Что  же  нам  делать?  -  проговорил   Дональд,   передавая   листок
Элизабет-Джейн.
     Она пробормотала что-то невнятное.
     - О, Дональд! - проговорила она наконец сквозь слезы. - Сколько в  этом
горечи! Ах, мне было бы не так тяжело, если бы не наше последнее прощание!..
Но этого изменить нельзя... ничего не поделаешь.
     Все,  о  чем  просил  Хенчард  в  предсмертной  агонии,  Элизабет-Джейн
исполнила,  насколько  это  было  возможно,  даже  не  потому,  что  считала
последние слова священными, а оттого, что знала: тот, кто написал их,  писал
искрение. Она понимала, что это завещание кусок той ткани, из  которой  была
скроена вся его жизнь, а  значит,  нельзя  пренебречь  им,  чтобы  доставить
грустное  удовольствие   себе   или   обеспечить   своему   мужу   репутацию
великодушного человека.
     И вот все ушло в прошлое, даже ее сожаления о том,  что  она  превратно
поняла его, когда он в последний раз пришел к ней, и не  начала  искать  его
раньше, хотя она глубоко и остро сожалела об этом довольно долго.  Отныне  и
всю жизнь Элизабет-Джейн пребывала в широтах тихой погоды, что само по  себе
благоприятно для  человека,  а  для  нее  вдвойне  благоприятно  после  того
Капернаума, в котором она провела предшествующие годы. Когда живые  и  яркие
чувства первого периода замужества стали  ровными  и  безмятежными,  все  то
лучшее, что было в натуре  Элизабет,  побудило  ее,  общаясь  с  окружающими
неимущими людьми, открывать им (некогда открывшуюся ей самой)  тайну  уменья
мириться с ограниченными возможностями,  чего,  по  ее  мнению,  можно  было
достичь,  искусственно  увеличивая,  как  бы  при  помощи   микроскопа,   те
минимальные радости, которые может иметь каждый, кто не  испытывает  тяжкого
страдания, ибо подобные радости так же вдохновляюще влияют на жизнь,  как  и
более широкие, но не захватывающие глубоко интересы.
     Ее проповеди отраженно повлияли и на  нее  самое,  и  она  поняла,  что
заслужить уважение на  дне  Кэстербриджа  -  это  почти  то  же  самое,  что
завоевать славу в высших слоях общества. И в самом деле, положение у нее  во
многих  отношениях  было  завидное;  как  говорится,  за  него   надо   было
благодарить судьбу. Не ее вина, что она не проявляла благодарности  открыто.
Правильно или нет, но жизнь показала ей, что  сомнительная  честь  совершить
кратковременный  переход  по  нашему  скорбному   миру   вряд   ли   требует
экспансивных излияний, даже если дорога внезапно озарилась на полпути такими
яркими солнечными лучами,  какие  осветили  ее  путь.  Однако,  несмотря  на
твердое убеждение в том, что и  она,  и  любой  другой  человек  заслуживает
меньше, чем получает, она не закрывала глаз на то,  что  некоторые  получают
гораздо  меньше,  чем  заслуживают.  И,   вынужденная   признать,   что   ей
посчастливилось, она не переставала удивляться, почему в жизни  столь  часто
происходит  непредвиденное:  ведь  нерушимое  спокойствие  в  зрелости  было
даровано ей той, чья юность, казалось бы, научила ее, что счастье  -  только
случайный эпизод в драме всеобщего горя.


                                Комментарии

     17 апреля 1885 г. Гарди делает в своем  дневнике  запись  о  завершении
романа  "Мэр  Кэстербриджа",  "начатого  по  меньшей  мере  год  назад".  Он
прибавляет: "Работа над каждой частью нередко прерывалась". А 2 января  1886
г. он записывает:  "Сегодня  газеты  "Грэфик"  и  "Харперс  Уикли"  начинают
печатать "Мэра Кэстербриджа". Боюсь, он не будет столь  хорош,  как  мне  бы
хотелось,  впрочем,  в  конечном  счете   следует   опасаться   не   столько
невероятности события, сколько невероятности характера".  А  днем  позже  он
делает еще одну запись: "Цель  моего  искусства  -  усилить  выразительность
явлений, как это делали Кривелли, Беллини и  другие,  с  тем  чтобы  суть  и
внутренний смысл изображаемого были отчетливо видны".  За  этими  словами  -
глубокие раздумья Гарди не только над событиями, изображенными в романе,  но
и над собственным методом.
     Мы уже  говорили  о  том,  что  для  начального  эпизода  романа  Гарди
использовал действительные факты: случаи продажи жен, имевшие место в начале
века. "Невероятность" этого события  он  пытается  объяснить  "вероятностью"
характера, стоявшего в центре этого  и  всех  последующих  событии.  Недаром
подзаголовок романа гласит: "История человека с характером".  Впервые  Гарди
создает глубоко  разработанные  психологические  портреты  -  это,  конечно,
центральный персонаж, Майкл Хенчард, а  также  некоторые  персонажи  второго
плана, и в первую очередь - Дональд Фарфрэ.
     Установка  на  то,  чтобы  печатать   роман   серийно,   в   газете   и
еженедельнике, потребовала известного приспособления  текста  к  требованиям
изданий этого рода. Это и необходимость завершенности, законченности каждого
появляющегося на страницах периодического издания  эпизода,  что  не  так-то
легко  давалось  Гарди.  Это  и   необходимость   известной   "самоцензуры",
касающейся прежде всего отношений между Хенчардом и Люсеттой.
     Гарди менял не  только  отдельные  слова  и  выражения,  как  в  романе
"Возвращение на родину", но и целые сюжетные линии (например,  в  журнальном
варианте Гарди заставляет Хенчарда жениться  на  Люсетте,  иная,  что  иначе
издатели не примут их близость).  Готовя  впоследствии  роман  к  отдельному
изданию, Гарди пришлось его во многом фактически переписать.
     Кэстербридж в этом романе, так же как и в  других  произведениях  Гарди
уэссекского цикла, - это Дорчестер, где Гарди учился и начинав свою  карьеру
архитектора и строителя. Он описан со вкусом и любовью.  Развалины  римского
амфитеатра, одного из лучших, по словам Гарди, из сохранившихся в Британии с
давних времен, старые здания, тенистые улочки, рынок, амбары, окрестности  -
все это органично вписывается в текст  романа,  пополняя  собой  "топографию
Уэссекса", создаваемую Гарди.
     Действие романа начинается во второй  половине  20-х  гг.  XIX  в.,  но
продолжается в 40-х гг. В предисловии к роману автор указывает на то, что  в
основу сюжета им  положены  реальные  события,  среди  которых  он  отмечает
"плохие  урожаи,  которые  непосредственно  предшествовали  отмене   хлебных
законов". Речь идет об отмене хлебных  законов  в  1846  г.,  регулировавших
высокие цены на хлеб на внутреннем рынке. Битва  между  Хенчардом  и  Фарфрэ
разворачивается  перед  самой  отменой  законов,  что  придает   ей   особую
ожесточенность.
     В этих вполне реальных исторических обстоятельствах  и  разворачивается
трагическая история  Хенчарда,  которую  Гарди  осознает  прежде  всего  как
трагедию характера. Именно особенностями характера  Хенчарда  объясняется  и
продажа им жены вместе с ребенком в начале романа, поведшая  впоследствии  к
целому ряду драматических  событий,  и  его  возвышение  до  мэра  города  и
богатого торговца зерном, и его конечное падение. Однако, как ни  педалирует
Гарди один аспект - характер, мы не можем не  заметить  важность  и  другого
аспекта -  обстоятельств,  которые  Гарди,  несмотря  на  свои  субъективные
установки,  понимает  достаточно  глубоко.  Если  на  поверхность   действия
выступают столкновения характеров (Хенчард  и  Фарфрэ)  и  трагическая  цепь
причинно-следственных совпадений, то социальный художник, каким  всегда  был
Гарди, не мог не показать нам и глубинных сил, во  многом  определяющих  их.
Трагедия Хенчарда заключается прежде всего в том,  что  он  человек  старого
типа, который принадлежит той полупатриархальной старине, которая в середине
XIX в. уже осуждена на исчезновение. Фарфрэ,  предприниматель  нового  типа,
идет на смену Хенчарду, и каковы бы ни  были  его  личные  свойства,  логика
социально-исторического развития делает его победителем. Хенчард  обречен  -
не только в силу своих личных особенностей, но прежде всего в силу того, что
время его прошло.
     То, что Гарди сумел чрезвычайно живо и  убедительно  показать  трагедию
этого характера не только как  трагедию  личности,  пожинающей  плоды  своих
поступков, но и как глубоко социологизированную трагедию, делает роман  "Мэр
Кэстербриджа" одним из самых значительных достижений писателя.

                                                                 Н. Демурова

     Стр. 354. Игра в наперсток - азартная игра в наперсток,  популярная  на
ярмарках; заключалась в следующем: владелец трех наперстков  накрывал  одним
из них горошину и предлагал окружающим угадать, где она. Ставки подчас  были
крупные, и  нередко  предприниматели,  благодаря  ловкости  рук,  обманывали
простаков.
     Стр. 363. Семеро спящих. - Имеется в виду предание о  том,  что  семеро
христиан, преследуемых за  свои  убеждения,  нашли  убежище  в  пещере,  где
спаслись от гибели, погрузившись в сон, который длился двести лет.
     Стр. 373. Вечерний звон - колокольный звон,  которым  городские  власти
сигнализировали горожанам необходимость немедленно тушить огонь  в  печах  и
каминах и ложиться спать. Этот обычай был известен в Европе еще  тысячу  лет
назад; в Англии он сохранялся в некоторых городах вплоть до  конца  прошлого
века; его цель  -  предотвратить  ночные  пожары.  Зимой  колокол  звонил  в
восемь-девять часов вечера, летом - с заходом солнца.
     Стр.  382.  Члены   корпорации.   -   До   реформы   органов   местного
самоуправления в 1835 г,  городские  учреждения  функционировали  на  основе
королевских  хартий,  признававших  за  узким   кругом   лиц,   входящих   в
"корпорацию", право вершить общественные дела в пределах города.  Защищенные
хартией члены таких корпораций избирали на городские должности друг друга  и
были  почти   совсем   безответственны;   коррупция   английских   городских
самоуправлений была очевидна; нередко должности передавались по  наследству,
интересы корпорации, как правило, шли вразрез с интересами  жителей  города,
привыкших к системе подкупов, на которых строилось все управление  городским
хозяйством.  Только  в  1835  г.  был  издан  закон  о  реформе   городского
самоуправления, этим законом  прежние  замкнутые  корпорации  заменены  были
городскими советами, избираемыми квартирохозяевами города.
     Действие  "Мэра  Кэстербриджа",  как  видно  из  первых  строк  романа,
начинается в эпоху, предшествующую этой реформе.
     Стр. 391. Аннан - река в Шотландии, впадающая в Сольвей  Ферт  -  залив
Ирландского моря.
     Стр. 393. Ботани-Бэй  -  бухта  в  Австралии,  в  Новом  Южном  Уэльсе,
открытая  Куком  в  1770  г.;  с  1787  г.  -  место  ссылки   преступников,
приговоренных в Англии к каторжным работам. Несмотря на то  что  вскоре  был
избран другой пункт Австралии для ссылки преступников,  Ботани-Бэй  осталось
именем нарицательным для обозначения каторги.
     Стр. 394. Трон Артура -  холм  к  востоку  от  Эдинбурга  в  Шотландии;
название холма связывается с именем  Артура,  легендарного  короля  бриттов,
центральной фигуры цикла героических легенд.
     Стр. 402. Вифезда - купель в Иерусалиме, в которой  исцелялись  больные
(Евангелие от Иоанна, V, 2-4).
     Стр. 414.  Лаокооны.  -  Гарди  уподобляет  искривленные  кусты  фигуре
Лаокоона - античной скульптуре I в. до и. э., который пытается вырваться  из
колец обвивающих его змей.
     Стр.  427.  Ларошфуко  -  французский  герцог  Франсуа   де   Ларошфуко
(1613-1680) - автор популярной книги изречений "Maximes".
     Стр. 442. "...подобно  Иакову  в  Падан-Араме..."  -  Гарди  уподобляет
удачливого Фарфрэ библейскому Иакову, чей  скот,  полученный  им  у  Лавана,
хорошо плодился и принес ему богатство.
     Стр. 443. Беллерофон - герой древнегреческого мифа, победивший на своем
коне Пегасе чудовище Химеру и амазонок; Хенчард, отошедший от толпы с "язвой
в  душе",  напоминает  Гарди  Беллерофона,  который,  по  Гомеру,   ушел   в
одиночестве в Элейскую долину, когда навлек на себя гнев богов.
     Стр. 458. "...безлюдны, как улицы Карнака". -  В  окрестностях  деревни
Карнак (на северо-западе Франции) находятся  руины,  представляющие  большой
интерес. Из земли торчат рядами гигантские камни-монолиты,  образуя  как  бы
улицы.
     Стр. 487. "...как во времена Гептархии..." - то есть во  времена  "семи
королевств". В период от V до IX в. н. э. на  территории  Англии  находилось
несколько "королевств" древних саксов. Наиболее значительными  из  них  были
семь королевств: Уэссекс, Сассекс, Кент, Эссекс, Восточная Англия, Мерсия  и
Нортумбрия.
     Стр. 493. Протей - морской бог в древнегреческой мифологии,  обладавший
способностью менять свой  внешний  вид;  это  имя  стало  нарицательным  для
обозначения человека, меняющего свои нравственные воззрения, мнения и вкусы.
     Стр. 515. Шеллоу и Сайленс -  классические  гротескные  фигуры  мировых
судей у Шекспира в "Короле Генрихе IV" (вторая  часть),  а  Шеллоу  также  в
"Виндзорских кумушках".
     Стр. 520. Герг - раб-свинопас из романа Вальтера Скотта "Айвенго".
     Стр. 525. Джон Гилпин - герой комической поэмы Уильяма Коупера "История
Джона Гилпина".
     Стр. 540. Стоунхендж. -  Ha  Солсберийской  равнине,  в  Южной  Англии,
находится памятник бронзового века: группа гигантских монолитов, торчащих из
земли. В отличие  от  руин  Карнака  (см.  примеч.  к  с.  458),  эти  камни
поставлены по кругу, и на некоторых из  них  лежат  горизонтально  такие  же
монолиты. Возможно, что это остатки храма друидов - жрецов древних кельтов.
     Стр. 543. Восклицание Розалинды - восклицание героини комедии  Шекспира
"Как вам это понравится" (акт III, сцена 5).
     Стр. 559. Адоллам - то есть убежище, так как, по библейскому  преданию,
в пещере Адоллам, в Палестине, скрывался Давид от преследований Саула.
     Стр. 564. Эштон и Ревенсвуд  -  персонажи  из  романа  Вальтера  Скотта
"Ламмермурская невеста".
     Стр. 569. ...его Кальпурния. - Люсетта  уподобляется  Кальпурнии,  жене
Юлия Цезаря, олицетворяющей супружескую любовь и преданность.
     Стр. 582. Ком - в античной мифологии бог  веселья,  празднеств,  ночных
плясок, пирушек.
     Стр. 612. "Кольцо фей". - В народных поверьях так  называется  круг  на
полянах, более темный, чем окружающая его трава. Такие круги, или  "кольца",
приобрели в народных суевериях волшебные  свойства:  каждый,  кто  пересечет
"кольцо", должен заболеть или ослепнуть. Появление "колец" объясняется очень
просто: в траве прорастают определенного вида грибы, благодаря  чему  она  в
этом месте темнеет.

                                                                   Евг. Ланн