дождите минутку, - ответил
шотландец.
     Спустя несколько минут он вышел  с  дорожной  сумкой  в  руке.  Хенчард
посмотрел на сумку, как на врага. Очевидно,  молодой  человек  действительно
решил уехать.
     - Ах, дружок, будь вы человеком разумным, вы  бы  остались  у  меня,  -
сказал Хенчард.
     - Да, да... пожалуй,  это  было  бы  разумнее,  -  согласился  Дональд,
пристально всматриваясь в самые дальние дома. - Сказать вам правду, я и  сам
еще не знаю, что буду делать.
     Они отошли от гостиницы, и Элизабет-Джейн больше не слышала их слов. Но
она видела, что они продолжают разговаривать,  и  Хенчард,  поворачиваясь  к
собеседнику, иногда подчеркивает жестом какую-нибудь фразу. Так они миновали
гостиницу "Королевский герб", торговые ряды и кладбищенскую ограду, дошли до
конца длинной улицы - теперь они  казались  маленькими,  как  два  пшеничных
зерна, - потом вдруг свернули вправо, на Бристольскую дорогу, и скрылись  из
виду.
     "Он хороший человек... и вот... ушел, - подумала девушка. - Он  ведь  и
внимания на меня не обратил, так с какой же  стати  было  ему  прощаться  со
мной".
     Эта простая мысль, немного обидная, пришла ей в голову потому,  что  ее
задела одна мелочь: спустившись на улицу, шотландец случайно взглянул вверх,
увидел девушку и отвернулся, не кивнув ей,  не  улыбнувшись,  не  сказав  ни
слова.
     - Вы все думаете, матушка, - проговорила Элизабет, отойдя от окна.
     - Да, я думаю о том, как мистеру Хенчарду вдруг полюбился  этот  юноша.
Он всегда был такой. Но если он тепло относится к  совсем  чужому  человеку,
может быть, он так же тепло отнесется и к своим родным?
     В это время по улице проехали пять огромных возов сена, высотой до окон
второго этажа. Возы прибыли в город из деревни, и  лошади,  от  которых  шел
пар, очевидно, везли их почти всю ночь. На дышлах всех повозок были  прибиты
дощечки, на которых белыми буквами  значилось:  "Хенчард.  Оптовая  торговля
зерном и сепом". При виде этих возов жена Хенчарда  яснее  прежнего  поняла,
что она обязана кое-чем поступиться ради дочери и сойтись с мужем.
     За завтраком они говорили все  о  том  же,  и  миссис  Хенчард  наконец
решила, что, к добру это будет или  к  худу,  но  надо  послать  к  Хенчарду
Элизабет-Джейн, которая сообщит ему,  что  его  родственница  Сьюзен,  вдова
моряка, находится здесь, в городе, а он пусть уж сам скажет, признает он  ее
или нет. К этому решению ее привели два обстоятельства. Люди  говорили,  что
Хенчард - одинокий вдовец, а сам  он  сказал,  что  стыдится  одного  своего
поступка. И то и другое давало повод для надежды.
     - Если он скажет "нет", - наставляла она Элизабет-Джейн, которая стояла
перед ней в капоре, готовая идти, - если он считает, что раз он достиг здесь
такого высокого положения, то ему не  подобает  признать...  позволить  нам,
как... как его дальним родственницам, прийти к  нему,  ты  скажи:  "В  таком
случае, сэр, мы не станем вам докучать; мы  уйдем  из  Кэстербриджа  так  же
незаметно, как пришли сюда, и вернемся к себе домой..." Мне  почти  хочется,
чтобы он отказал нам, ведь я не видела его столько  лет,  и  мы...  в  таком
дальнем родстве с ним!
     - А  если  он  скажет  "да"?  -  спросила  девушка,  настроенная  более
оптимистично.
     - Тогда попроси его написать мне записку и сказать, где и как он  хочет
встретиться с нами... или со мной, - осторожно ответила миссис Хенчард.
     Элизабет-Джейн направилась к лестнице.
     - И еще скажи ему, - продолжала мать, - что я вполне  понимаю,  что  он
мне ничем не обязан... я радуюсь его успехам и надеюсь, что  он  будет  жить
долго и счастливо... ну. иди!
     Так,  скрепя  сердце,  почти  против  воли,  послала  к  Хенчарду   эта
несчастная, все простившая женщина свою ничего не ведавшую дочь.
     Это было в базарный день, около десяти часов утра;  Элизабет-Джейн  шла
по Главной улице, не торопясь: ведь она считала себя просто бедной девушкой,
посланной к богатому родственнику. Стояла теплая осенняя погода, и  парадные
двери почти всех жилых домов были распахнуты настежь, так как мирных горожан
не тревожила мысль о том, что их зонтики могут украсть. За дверями виднелись
длинные прямые коридоры, похожие на туннели, а за ними - поросшие мхом сады,
пестревшие яркими красками настурций, фуксий,  красной  герани,  желтофиоли,
жабрея, георгин, и этот костер цветов пылал на фоне серых  каменных  стен  -
остатков  былого  Кэстербриджа,  еще  более  древнего,  чем  тот   старинный
Кэстербридж, что встречал прохожего  на  улице.  Старомодные  фасады  домов,
задние стены которых  были  еще  старомоднее,  непосредственно  примыкали  к
тротуару,  а  на  него,  как  бастионы,  выдвигались  окна-фонари,  вынуждая
спешащего  прохожего  проделывать  через  каждые  несколько  ярдов  красивую
танцевальную  фигуру,  именуемую  "шассэ-дешассэ".  Кроме  того,   прохожему
волей-неволей приходилось проделывать и другие созданные Терпсихорой фигуры,
чтобы обойти ступени подъездов, железные скобы для  чистки  обуви,  входы  в
погреба, контрфорсы  церквей  и  углы  домов,  которые  когда-то  не  мешали
движению, а теперь покривились и покосились.
     Не  говоря  уже  об  этих  неподвижных  препятствиях,   которые   столь
выразительно свидетельствовали о  том,  как  мало  стесняли  себя  строители
границами  домовладений,  тротуары  и  проезды  были   сплошь   загромождены
предметами, находящимися в движении.  То  были  повозки,  проезжавшие  через
Кэстербридж  по  пути  из  Меллстока,  Уэзербери,  Хинтока,   Шертон-Аббаса.
Кингсбира, Оверкомба и других городков и деревень. А возчиков съезжалось так
много, что они, казалось, составляли целое племя; и они так резко отличались
от прочих людей, словно были представителями особой расы. Повозки только что
прибыли и стояли вплотную друг к другу по обеим сторонам улицы, в  некоторых
местах образуя стену между тротуаром и проездом. Кроме того,  все  лавочники
раскладывали половину своих товаров на козлах и ящиках,  выставленных  прямо
на тротуар, причем они каждую неделю все расширяли эту выставку и,  несмотря
на увещевания двух дряхлых стариков-квартальных, выдвигались  все  дальше  и
дальше  на  проезд,  так  что  экипажам  приходилось  проезжать   извилистой
вереницей по середине улицы, а их возницы имели полную возможность  показать
свое искусство в обращении с вожжами. Остается добавить,  что  на  солнечной
стороне улицы над тротуаром нависали тенты, устроенные так, чтобы сбивать  с
проезжих  шляпы,  которые   слетали,   словно   от   удара   невидимых   рук
кранстоунского бесенка-пажа, воспетого в романтической поэме.
     Лошадей, приведенных на продажу, привязывали в ряд к коновязи,  и  они,
стоя передними ногами на тротуаре, а задними на мостовой, случалось, хватали
зубами за плечи мальчиков, идущих в школу. А всеми уютными нишами в  фасадах
домов, скромно отступивших от границы улицы,  завладевали  продавцы  свиней,
превращая их в свинарники.
     Мелкие землевладельцы, фермеры, продавцы молочных продуктов и горожане,
прибывшие по делам на эти древние улицы, беседовали друг с другом не  только
при помощи членораздельной речи. В больших городах, если вы не слышите  слов
собеседника, вы не поймете, что он хочет сказать. Здесь же и лицо, и руки, и
шляпа, и палка, и все тело говорили наравне с языком.  Если  кэстербриджский
торговец хотел выразить удовлетворение, он, подчеркивая свои слова, раздувал
щеки, прищуривал глаза, откидывал назад плечи, - и люди, стоящие  на  другой
стороне улицы, понимали его вполне. Когда же он  удивлялся,  то,  даже  если
мимо  него  с  грохотом  проезжали  все  повозки  и  фургоны  Хенчарда,   вы
догадывались,  что  он  удивлен,  так  как  видели  его   красное   небо   и
округлившиеся, как мишень, глаза. Решительность выливалась у него в яростные
атаки на покрывающий соседние стены мох, который  он  сбивал  концом  палки,
меняя положение своей шляпы с горизонтального  на  менее  горизонтальное;  в
минуты скуки все тело его  обмякало,  колени  подгибались  и  вывертывались,
словно  между  ними  был  вписан  ромб,  а  руки  будто  сводило  судорогой.
Жульничество и мошенничество, видимо, были редким явлением на  улицах  этого
честного города, и говорили даже, будто  юристы  в  суде,  защищая  интересы
своих клиентов, порой выдвигали веский довод в пользу противной  стороны  из
чисто великодушных побуждений, хоть и делали вид, что это - по ошибке.
     Итак, Кэстербридж был почти во всех отношениях как бы полюсом,  центром
или нервным узлом окружающей  его  сельской  местности,  отличаясь  этим  от
многих фабричных городов, осевших, словно инородные тела, словно  валуны  на
равнине, в зеленом мире, с которым у них нет ничего общего. Кэстербридж  жил
сельским хозяйством  и  отстоял  только  на  шаг  дальше  от  его  природных
источников, чем соседние деревни. Горожане принимали  близко  к  сердцу  все
превратности деревенской жизни, потому что они так же влияли на  их  доходы,
как и на доходы земледельца; по тем же причинам горожане разделяли горести и
радости аристократических семейств,  обитающих  в  радиусе  десяти  миль  от
города. И даже на званых обедах  у  деловых  людей  гости  говорили  главным
образом о пшенице, болезнях скота, севе и уборке, изгородях  и  насаждениях,
тогда как политические события расценивались ими не с их  собственной  точки
зрения горожан, обладающих особыми  правами  и  преимуществами,  а  с  точки
зрения их деревенских соседей.
     Все эти традиционные особенности и противоречия удивительного  древнего
города,  порой  радующие  глаз   своим   своеобразием   и   даже   некоторой
целесообразностью, казались столичными новшествами неопытной Элизабет-Джейн,
которая еще так недавно плела сети  в  коттедже  на  взморье.  Ей  почти  не
пришлось расспрашивать о дороге. Дом Хенчарда, с фасадом из  тускло-красного
и серого кирпича, был одним из лучших в  городе.  Парадная  дверь  его  была
открыта, и, так же  как  и  в  других  домах,  за  коридором  виднелся  сад,
простиравшийся почти на четверть мили.
     Мистера Хенчарда не оказалось дома, он был  во  дворе  склада.  Девушку
провели через обомшелый сад до калитки в стене, утыканной ржавыми  гвоздями,
- к ним, очевидно, когда-то привязывали ветви фруктовых деревьев, и деревьев
этих выросло не  одно  поколение.  Калитка  открывалась  во  двор,  и  здесь
Элизабет предоставили самой отыскать хозяина. С двух сторон во дворе  стояли
сенные сараи, куда сейчас сгружали тонны увязанного в тюки фуража с повозок,
проезжавших утром мимо гостиницы. Две другие стороны составляли  деревянные,
на каменных столбах, амбары с наружными лестницами и зернохранилище  высотой
в несколько этажей. Заглянув в открытые двери амбаров, можно  было  увидеть,
что они битком набиты  тугими  мешками  с  пшеницей,  казалось  дожидающейся
голодовки, которая все не наступает.
     Девушка бродила по двору, немного  волнуясь  при  мысли  о  предстоящей
встрече  и,  наконец,  устав  от  бесплодных  поисков,  отважилась  спросить
встречного мальчугана, где можно найти мистера Хенчарда. Мальчик направил ее
в контору, мимо которой она раньше прошла,  не  заметив  ее  и,  постучав  в
дверь, она услышала в ответ:
     - Войдите.
     Элизабет повернула ручку двери и увидела перед собой человека,  который
стоял у стола, нагнувшись над мешочками с образцами зерна,  но  это  был  не
Хенчард, а молодой шотландец, мистер Фарфрэ; он пересыпал пшеничные зерна  с
одной ладони на другую. Его шляпа висела на гвозде сзади него, а розы на его
ковровой сумке рдели в углу комнаты.
     Приготовившись к встрече с Хенчардом и к разговору с ним, но  только  с
ним одним, девушка растерялась.
     - Что вам угодно? - спросил шотландец с  видом  человека,  который  уже
давно заправляет тут всеми делами.
     Она сказала, что хочет видеть мистера Хенчарда.
     - Так-так... Подождите минутку,  он  сейчас  занят,  -  сказал  молодой
человек, должно быть не узнав в этой девушке ту, которую видел в  гостинице.
он подвинул к ней  стул,  предложил  ей  присесть  и  снова  занялся  своими
мешочками  с  образцами.  Пока  Элизабет-Джейн  сидит  в  ожидании,   немало
удивленная встречей с молодым человеком, мы вкратце расскажем, как он  попал
сюда.
     После того как они с Хенчардом в то утро скрылись из виду,  свернув  на
дорогу, ведущую в Бат и Бристоль, они некоторое  время  шагали  молча,  лишь
изредка перекидываясь незначительными фразами, пока не вошли в ту  аллею  на
городском валу, которая называлась "Меловой" и вела  к  углу,  образованному
северным и западным откосами древних  укреплений,  расположенных  квадратом.
Широкие  просторы  открывались  с  этой  высоты.  С  зеленого  склона  круто
спускалась тропинка, которая вела от тенистой  аллеи  на  валу  к  дороге  у
подножия откоса. По этой тропинке должен был спуститься шотландец.
     - Вот где вас ждет успех, - проговорил Хенчард, простирая вперед правую
руку и опираясь левой на калитку, которая перегораживала  тропинку.  В  этом
резковатом движении сказалось уязвленное самолюбие  человека,  не  сумевшего
добиться своего. - Я часто буду вспоминать об этих днях  и  о  том,  что  вы
пришли как раз вовремя и помогли мне в моих затруднениях.
     Сжав руку Фарфрэ и  не  выпуская  ее,  он  помолчал,  потоп  проговорил
решительным тоном:
     - Слушайте, я не такой человек, чтобы  отказаться  от  задуманного,  не
попытавшись вас переубедить. И я не дам вам уйти навсегда, не выслушав меня!
Повторяю: хотите  остаться?  Буду  говорить  прямо,  начистоту.  Поймите,  я
настаиваю не только ради своей выгоды; дело мое ведется не по-научному и  не
требует из ряда вон выходящего ума. На ваше место и другие найдутся,  будьте
спокойны. Может, я немного и думаю о своей выгоде, но не только о ней,  а  о
чем еще - повторять не буду. Останьтесь  у  меня...  и  сами  назовите  свои
условия. Я охотно приму их, не  торгуясь,  потому  что,  черт  меня  побери,
Фарфрэ, очень уж ты мне по душе пришелся!
     Минуты две рука молодого человека неподвижно лежала  в  руке  Хенчарда.
Фарфрэ посмотрел на плодородную  землю,  расстилавшуюся  у  его  ног,  потом
оглянулся на тенистую аллею, ведущую в центр города. Лицо его пылало.
     - Не ждал я этого... не ждал! - проговорил  он.  -  Это  -  провидение!
Разве можно идти против него? Нет, я не поеду в Америку; я останусь здесь  и
буду служить вам!
     Его рука, безжизненно лежавшая в руке Хенчарда, теперь ответила крепким
пожатием.
     - Решено? - проговорил Хенчард.
     - Решено, - отозвался Дональд Фарфрэ.
     Лицо Хенчарда сияло такой  пылкой  радостью,  что  она  казалась  почти
страшной.
     - Теперь вы - мой друг! - воскликнул он. - Вернемся ко мне и сейчас  же
договоримся обо всех условиях, чтобы на душе у нас было спокойно.
     Фарфрэ взял свою дорожную сумку и вместе с Хенчардом пошел  обратно  по
Северо-западной аллее. Теперь Хенчард жаждал излить ему душу.
     - Если мне человек не нравится, -  начал  он,  -  я,  как  никто,  умею
держать его на расстоянии. Но уж если он пришелся мне по душе,  он  захватит
меня целиком. Вы, я думаю, не откажетесь позавтракать еще раз? Ты встал  так
рано, что тебе едва ли удалось бы поесть вволю, даже если бы  у  них  там  и
нашлось, чем тебя угостить, а у них, конечно, ничего не было; так пойдем  ко
мне и наедимся досыта и, если хочешь, напишем все условия черным по  белому,
хотя я - хозяин своего слова. Я люблю сытно поесть с утра. У меня уже  готов
замечательный холодный паштет  из  голубей.  И,  кроме  того,  можно  выпить
домашнего пива, если угодно.
     - Для этого еще слишком рано, - сказал Фарфрэ, улыбаясь.
     - Будь по-вашему. Сам я дал зарок не пить, но  приходится  варить  пиво
для рабочих.
     Так беседуя, они вернулись в город и вошли в дом  Хенчарда  с  заднего,
служебного  хода.  Сделку  заключили  во  время  завтрака,   и   Хенчард   с
расточительной щедростью накладывал еду на тарелку молодого шотландца. Он не
успокоился, пока Фарфрэ не написал в Бристоль просьбы переслать его багаж  в
Кэстербридж и не отнес  письмо  на  почту.  Затем,  как  всегда,  подчиняясь
внезапному желанию, Хенчард заявил, что его новый друг должен жить у него  в
доме, хотя бы до тех пор, пока не найдет себе подходящей квартиры.
     Обойдя вместе с Фарфрэ все комнаты, Хенчард показал ему склады зерна  и
других товаров и наконец привел молодого  человека  в  контору,  где  его  и
увидела Элизабет.

ГЛАВА X

     Пока она сидела перед шотландцем, в дверях показался человек,  вошедший
как раз в тот миг, когда Хенчард открывал  дверь  кабинета,  чтобы  впустить
Элизабет.  Человек  быстро  шагнул  вперед  -  словно  самый  проворный   из
расслабленных Вифезды - и, опередив девушку, прошел в кабинет. Она  слышала,
как он сказал Хенчарду:
     - Джошуа Джапп, сэр... по вашему вызову... новый управляющий.
     - Новый управляющий?.. Он у себя в конторе, - проговорил Хенчард резким
тоном.
     - У себя в конторе?.. - оторопело повторил человек.
     - Я писал: явитесь в четверг, - начал Хенчард, - и раз вы не явились  в
назначенный день, я нанял другого управляющего. Я даже сперва думал, что  он
- это вы. Или, по-вашему, дело может ждать?
     - Вы писали "в четверг или  в  субботу",  сэр,  -  возразил  пришедший,
вынимая письмо.
     - Так или иначе, вы опоздали, - отозвался Хенчард. - Разговор окончен.
     - Но вы же почти наняли меня, - пробормотал человек.
     - С оговоркой, что мы условимся окончательно после того, как  увидимся,
- возразил Хенчард. - Мне очень жаль... очень жаль, уверяю вас. Но ничего не
поделаешь.
     Говорить было больше не о чем, и человек вышел. Когда он проходил  мимо
Элизабет-Джейн, она заметила, что губы его дрожат от гнева, а лицо  искажено
горьким разочарованием.
     Теперь в кабинет вошла Элизабет-Джейн и стала перед хозяином  дома.  Он
равнодушно скосил глаза под черными  бровями;  -  казалось,  в  этих  темных
глазах всегда поблескивали красные искры, хотя вряд ли  это  могло  быть  на
самом деле, - и устремил взгляд на девушку.
     - Что вам угодно, моя милая? - спросил он мягко.
     - Можно мне поговорить с вами... по личному делу, сэр? - спросила она.
     - Да... конечно.
     Теперь он внимательно смотрел на нее.
     - Меня послали сказать вам, сэр, - продолжала она  простодушно,  -  что
ваша дальняя родственница, Сьюзен Ньюсон, вдова моряка, находится  здесь,  в
городе, и хочет знать, желаете ли вы ее видеть.
     Яркий румянец Хенчарда, представлявший резкий контраст  с  его  черными
волосами, слегка померк.
     - Так, значит... Сьюзен... еще жива? - проговорил он с трудом.
     - Да, сэр.
     - Вы ее дочь?
     - Да, сэр... ее единственная дочь.
     - А... как вас зовут?.. Как ваше имя?
     - Элизабет-Джейн, сэр.
     - Ньюсон?
     - Элизабет-Джейн Ньюсон, сэр.
     Хенчард сразу же понял, что сделка, заключенная на  Уэйдонской  ярмарке
через два года после его брака, не занесена в летописи семьи.  Этого  он  не
ожидал. Его жена отплатила ему добром за зло и не рассказала о  своей  обиде
ни дочери, ни другим людям.
     - Я... меня очень заинтересовали ваши слова, - проговорил он. - У нас с
вами не деловой разговор, а приятный, поэтому пойдемте в дом.
     Очень учтиво, что удивило Элизабет, он  провел  ее  из  кабинета  через
соседнюю комнату, где Дональд Фарфрэ рылся  в  ларях,  рассматривая  образцы
зерна с пристальным  вниманием  служащего,  который  только  что  вступил  в
должность. Хенчард прошел впереди девушки через калитку в степе,  и  картина
внезапно изменилась: они очутились в саду и пошли к  дому  среди  Цветов.  В
столовой, куда Хенчард  пригласил  Элизабет,  еще  не  были  убраны  остатки
обильного завтрака, которым он  угощал  Фарфрэ.  Комната  была  загромождена
тяжелой мебелью красного дерева, самого темного красно-коричневого  оттенка.
Раскладные столы с опускными доскам