, и она напрасно прождала всю вторую половину дня. Однако она
не сказала Элизабет, что ожидает ее отчима.
     Они сидели в одной из комнат большого каменного дома Люсетты у  смежных
окон и занимались вязаньем, поглядывая на рынок,  представлявший  оживленное
зрелище. Элизабет видела внизу среди толпы тулью шляпы своего отчима,  но  и
не подозревала, что Люсетта следит за тем же самым предметом с гораздо более
страстным интересом. Хенчард был в самой толчее, в том конце рынка, где люди
суетились, как муравьи в муравейнике; в другом конце, там, где стояли ларьки
с овощами и  фруктами,  было  гораздо  спокойнее.  Несмотря  на  толкотню  и
опасность  попасть  под   проезжающие   экипажи,   фермеры,   как   правило,
предпочитали заключать сделки не в отведенном для  них  сумрачном,  закрытом
помещении, а на перекрестке, под открытым небом. Здесь они толпились  раз  в
неделю, образуя свои особый мирок из гетр, хлыстов и  мешочков  с  образцами
зерна, - детины с огромными животами горой, верзилы, чьи головы качались  на
ходу, как деревья в ноябрьскую бурю, - и, разговаривая,  то  и  дело  меняли
позу и приседали, широко расставив ноги и засунув руки в карманы  допотопных
нижних курток. Их лица источали тропический зной, и если дома  цвет  кожи  у
них менялся в зависимости от времени года, то на рынке щеки их  круглый  год
пылали, как костры.
     Верхнюю одежду здесь носили, как бы подчиняясь неудобной, стеснительной
необходимости. Некоторые мужчины были хорошо одеты, но большинство одевалось
небрежно и появлялось в выгоревших на солнце костюмах, по которым можно было
воссоздать  многолетнюю  историю  всех  деянии  и  каждодневной  борьбы   их
владельцев. Однако многие  из  этих  людей  носили  в  карманах  потрепанные
чековые книжки, и сумма их вкладов в ближнем банке достигала по меньшей мере
четырехзначного числа. Сказать правду, отличительной чертой  этих  неуклюжих
человеческих существ были наличные деньги - деньги, которые действительно  и
всегда были налицо, - не ожидались в будущем году, как у титулованной особы,
и зачастую даже не лежали в банке, как  у  дельца,  а  были  налицо  сейчас,
здесь, на их широких мясистых ладонях.
     В тот день над ними  возвышались  две-три  высокие  яблони,  и  сначала
казалось, будто они растут тут  же,  на  месте;  потом  выяснилось,  что  их
принесли на продажу жители округов, где варят сидр, заодно притащив и  почву
своего графства, налипшую на сапогах. Элизабет-Джейн, часто  наблюдавшая  за
ними, сказала:
     - Интересно знать, неужели они каждую неделю приносят сюда одни и те же
деревья?
     - Какие деревья? - спросила Люсетта, поглощенная тем,  что  следила  за
Хенчардом.
     Элизабет-Джейн ответила что-то невразумительное, так  как  ее  внимание
отвлеклось. За одной  из  яблонь  стоял  Фарфрэ,  оживленно  разговаривая  с
каким-то фермером о каких-то образцах зерна. Подошел  Хенчард  и  неожиданно
оказался рядом с молодым человеком, на лице  которого  можно  было  прочесть
вопрос: "Мы будем говорить друг с другом?"
     Девушка увидела, как в глазах ее отчима  загорелся  огонь,  означавший:
"Нет!" Элизабет-Джейн вздохнула.
     - Вас интересует кто-то из этих людей? - спросила Люсетта.
     - Ничуть, - ответила ее компаньонка и вспыхнула. К счастью, Фарфрэ  уже
скрылся за яблоней. Люсетта пристально посмотрела на девушку.
     - Так ли это? - спросила она.
     - Конечно, - ответила Элизабет-Джейн.
     Люсетта снова выглянула в окно.
     - Все это - фермеры? - спросила она.
     - Нет. Вот мистер Балдж - он виноторговец; а это Бенджамин  Браунлет  -
барышник; а там Китсон - свиновод и Йоппер - аукционист; есть  среди  них  и
пивовары, и мельники... и другие.
     Фарфрэ теперь стоял  в  стороне  и  был  отчетливо  виден,  но  она  не
упомянула о нем.
     Так - бесплодно - проходил субботний день. На рынке час ознакомления  с
образцами зерна перешел в тот праздный час перед разъездом по  домам,  когда
все просто болтают друг с другом о разных  разностях.  Хенчард  не  зашел  к
Люсетте, хотя стоял совсем близко от ее дома. "Очевидно, он слишком занят, -
подумала она. - Он придет в воскресенье или понедельник".
     Прошли и эти дни, но гость  все  не  являлся,  а  Люсетта  все  так  же
тщательно одевалась, как и  в  первый  день.  Она  пала  духом.  Надо  сразу
сказать, что Люсетта теперь уже не была так горячо привязана к Хенчарду, как
в начале их знакомства, ибо неудачное стечение обстоятельств сильно охладило
ее любовь. Но у нее не прошло сознательное стремление соединить с  ним  свою
жизнь, раз теперь этому ничто не мешало, и  таким  образом  определить  свое
положение, - уже одно это казалось ей счастьем, о котором стоило мечтать.  У
нее были веские причины желать этого брака, а  у  Хенчарда  не  было  причин
откладывать, раз она получила наследство.
     Во вторник открылась большая сретенская ярмарка. За  завтраком  Люсетта
сказала Элизабет-Джейн с самым невозмутимым видом:
     - Мне кажется, ваш отец сегодня зайдет повидаться с вами. Он, вероятно,
стоит тут поблизости на рыночной площади среди прочих зерноторговцев.
     Элизабет-Джейн покачала головой.
     - Он не придет.
     - Почему?
     - Он что-то имеет против меня, - проговорила девушка глухо.
     - Выходит, ваш разлад серьезнее, чем я думала?
     Элизабет, желая  защитить  того,  кого  она  считала  своим  отцом,  от
обвинения в противоестественной враждебности к дочери, ответила:
     - Да.
     - Значит, он всегда будет обходить тот дом, где живете вы?
     Элизабет с грустью кивнула головой.
     Люсетта посмотрела на нее в замешательстве, потом ее красивые  брови  и
рот судорожно дернулись, и  она  истерически  зарыдала.  Вот  так  удар!  Ее
хитроумный план потерпел полный крах!
     - Милая мисс Темплмэн... что это вы? - воскликнула ее компаньонка.
     - Мне так приятно с вами! - проговорила Люсетта, как только сбрела  дар
слова.
     - Да, да... и мне с вами, - вторила Элизабет-Джейн, стараясь  успокоить
ее.
     - Но... но... - Люсетта не смогла докончить фразу, хотя ей по  понятным
причинам хотелось сказать, что если Хенчард так  враждебно  настроен  против
девушки,  как  это  теперь  выяснилось,  то  с   Элизабет-Джейн   необходимо
расстаться... неприятно, но придется.
     Впрочем, временный выход из положения напрашивался сам собой.
     - Мисс Хенчард... вы не могли бы пойти  кое-куда  по  моим  делам,  как
только мы позавтракаем?.. Отлично, вы очень любезны. Так вот, не  можете  ли
вы заказать... - И она дала Элизабет несколько поручений в разные  магазины,
с таким расчетом, чтобы их исполнение заняло не меньше часа, а то и двух.
     - А вы когда-нибудь бывали в музее?
     Нет, Элизабет-Джейн не была там ни разу.
     - Так вам обязательно надо пойти туда сегодня же. Можете закончить утро
посещением музея. Это старинный дом на одной из окраинных улиц  -  я  забыла
где, но вы сами найдете, - и там хранится множество всяких интересных вещей:
скелеты, зубы, старинная посуда, старинные сапоги и туфли, птичьи яйца...  и
все это очень занимательно и поучительно.  Вы  не  уйдете  оттуда,  пока  не
проголодаетесь.
     Элизабет торопливо оделась и ушла.  "Интересно  знать,  почему  ей  так
захотелось отделаться от меня сегодня?" - с грустью подумала девушка. Как ни
трудно было угадать причину поведения Люсетты, Элизабет-Джейн при всей своей
наивности все-таки сообразила, что сейчас нуждаются не столько в ее  услугах
или знаниях, сколько в ее отсутствии.
     Не прошло и десяти минут после ее ухода, как одна из горничных  Люсетты
уже отправилась к Хенчарду с запиской. Записка была короткая:

     "Дорогой Майкл, сегодня  Вы  по  своим  делам  проведете  часа  два-три
неподалеку от моего дома, поэтому зайдите, пожалуйста, повидаться со мной. Я
горько разочарована тем, что Вы  не  пришли  раньше,  -  да  и  как  мне  не
тревожиться, если наши отношения все еще не определились... Особенно теперь,
когда состояние моей тетки выдвинуло  меня  в  первые  ряды  общества!  Быть
может, Вы пренебрегаете мною оттого, что здесь живет Ваша  дочь,  поэтому  я
сегодня услала ее на все утро. Скажите, что вы пришли  по  делу,  -  я  буду
совсем одна.

                                                                   Люсетта".

     Когда  посланная  вернулась,  хозяйка  сказала  ей,  что,  если  зайдет
джентльмен, его надо принять немедленно, а сама принялась ждать.
     Сердцем она не очень жаждала видеть Хенчарда  -  он  сам  оттягивал  их
брак, и это расхолодило ее, - но увидеть его было необходимо, и, со  вздохом
расположившись в кресле, она приняла живописную позу - сначала  одну,  потом
другую, затем села так, чтобы  свет  падал  на  нее  сверху.  Но  вдруг  она
бросилась на диван, легла, изогнувшись, словно лебединая шея, - эта поза  ей
очень шла, - и, закинув руку за  голову,  устремила  глаза  на  дверь.  Так,
решила она, пожалуй, будет лучше всего, и так она лежала, пока  не  услышала
мужских шагов на лестнице. Тогда Люсетта, позабыв о своей  "лебединой"  позе
(ибо Природа в ней пока была сильнее Искусства), вскочила, подбежала к  окну
и в припадке робости спряталась за портьерой. Правда, страсть ее  увяла,  но
все-таки ей было из-за чего волноваться: ведь она не видела Хенчарда со  дня
их временного (как она тогда думала) расставания на Джерси.
     Она услышала, как горничная проводила гостя в комнату и закрыла за  ним
дверь, предоставив ему самому искать хозяйку. Люсетта  откинула  портьеру  и
взволнованно кивнула... Тот, кто стоял перед нею, был не Хенчард.

ГЛАВА XXIII

     В тот миг, когда Люсетта откидывала портьеру, у  нее  мелькнула  мысль,
что гость, быть может, вовсе не тот, кого она  ожидала,  но  отступать  было
поздно.
     Незнакомец был гораздо моложе, чем мэр Кэстербриджа,  -  светловолосый,
стройный, юношески красивый. Он был в элегантных суконных  гетрах  с  белыми
пуговицами и до блеска начищенных высоких башмаках на шнурках, в бриджах  из
светлого рубчатого плиса, в черном вельветовом сюртуке и жилете,  а  в  руке
держал хлыст с серебряной рукояткой. Люсетта вспыхнула и, то ли надув губки,
то ли улыбаясь, проговорила: "Ах, я ошиблась!"
     Гость, напротив, и не думал улыбаться.
     - Простите, пожалуйста! - проговорил он покаянным тоном. - Я  пришел  и
спросил мисс Хенчард, а меня провели сюда; сам я,  конечно,  никогда  бы  не
осмелился так невежливо ворваться к вам!
     - Это я была невежливой. - отозвалась она.
     - Может быть, я ошибся домом, сударыня? - спросил мистер Фарфрэ,  мигая
от смущения и нервно похлопывая себя хлыстом по гетрам.
     - О нет, сэр... садитесь. Раз уж вы здесь, подойдите ближе и присядьте,
- любезно проговорила Люсетта, стараясь избавить его от чувства  неловкости.
- Мисс Хенчард придет сию минуту.
     Это, конечно, было не совсем верно, но что-то в этом молодом человеке -
какая-то северная четкость и суровая прелесть, приводившие на память  хорошо
настроенный музыкальный  инструмент  и  сразу  возбудившие  к  нему  интерес
Хенчарда, Элизабет-Джейн и  весельчаков  в  "Трех  моряках",  -  понравились
Люсетте, и его неожиданный приход был ей приятен. Гость поколебался,  бросил
взгляд на кресло, решил, что не будет большой беды, если он  останется  (тут
он ошибся), и сел.
     Внезапное появление Фарфрэ объяснялось просто тем, что Хенчард разрешил
ему встречаться с Элизабет-Джейн, если он намерен посвататься к ней. Сначала
Дональд  не  обратил  внимания  на  неожиданное  письмо  Хенчарда,  но  одна
исключительно удачная сделка настроила его благожелательно ко всем на свете,
и он решил, что теперь может позволить себе жениться, если захочет. А  какая
же еще девушка была так мила, бережлива и вообще хороша во всех  отношениях,
как Элизабет-Джейн? Не говоря уже о ее личных качествах,  женитьба  на  ней,
естественно, повлекла бы за собой примирение с его бывшим другом  Хенчардом.
Поэтому Фарфрэ простил мэру его резкость  и  сегодня  утром,  по  дороге  на
ярмарку, зашел в его дом, где  узнал,  что  Элизабет  теперь  живет  у  мисс
Темплмэн. Слегка раздосадованный тем, что не нашел ее  ожидающей  и  готовой
встретить его, - так уж противоречивы мужчины!  -  он  поспешил  в  "Высокий
дом", где увидел не Элизабет, но ее хозяйку.
     - Сегодня, кажется, большая ярмарка, - сказала Люсетта, ибо взгляд  их,
естественно, привлекала к себе сутолока за окнами. - Меня  очень  интересуют
ваши многолюдные ярмарки и рынки. О чем только я не думаю, когда  смотрю  на
них отсюда!
     Он, видимо, не знал, что на это ответить, но вот  до  них  донесся  гул
толпы, - голоса звучали, как шум небольших волн, взметаемых ветром на  море,
причем иногда чей-нибудь голос выделялся среди других.
     - Вы часто смотрите в окно? - спросил Фарфрэ.
     - Да... очень часто.
     - Вы ищете глазами знакомого?
     Почему-то она ответила ему следующими словами: -  Я  просто  смотрю  на
это, как на картину. Но теперь, - продолжала  она,  повернувшись  к  нему  с
любезной улыбкой, - теперь я, быть может, действительно буду искать в  толпе
знакомого... быть может, я буду искать вас. Ведь вы постоянно бываете здесь,
правда? Ах... я шучу! Но разве не забавно искать  в  толпе  знакомого,  даже
если он тебе  не  нужен!  Это  рассеивает  гнетущее  чувство  подавленности,
которое испытываешь, когда никого не знаешь в  толпе,  а  потому  не  можешь
слиться с нею.
     - Это верно!.. Вы, очевидно, очень одиноки, сударыня?
     - Никто и представить себе не может, как одинока.
     - Однако говорят, что вы богаты?
     - Пусть так, но я не умею пользоваться своим богатством. Я переехала  в
Кэстербридж, решив, что мне будет приятно жить здесь. Но я не знаю, так  это
или нет.
     - Откуда вы приехали, сударыня? - Из окрестностей Вата.
     - А я из-под Эдинбурга, - проговорил  он  негромко.  -  Лучше  жить  на
родине - что правда, то правда, но приходится жить там, где можно заработать
деньги. Это очень грустно, но это всегда так! Зато я в нынешнем  году  много
нажил. О да, - продолжал он с непосредственным воодушевлением. -  Видите  вы
того человека в коричневой казимировой куртке? Этой осенью я  купил  у  него
большую партию пшеницы, когда цены на нее стояли низкие, а потом, когда  они
немного поднялись, я продал все, что у меня было!  Тогда  мне  это  принесло
лишь маленькую прибыль, но оказалось, что фермеры придерживали; свою пшеницу
в ожидании более высоких цен, да, придерживали,  хотя  крысы  грызли  скирды
напропалую. И вот, как только я распродал всю партию, цены на рынке упали, и
я купил; пшеницу тех, кто ее придерживал, купил еще дешевле,  чем  в  первый
раз. А потом, - порывисто воскликнул Фарфрэ с  сияющим  лицом,  -  несколько
недель спустя я продал ее, когда она опять повысилась в цене! Таким образом,
я не гнался сразу за большим барышом, а наживал  помаленьку  и  за  короткое
время нажил пятьсот фунтов...  Каково!  -  И,  совершенно  позабыв,  где  он
находится, Дональд хлопнул рукой по столу. - А  те,  что  придерживали  свой
товар, не заработали ничего!
     Люсетта смотрела на него критически, но с интересом.  Для  нее  он  был
человеком совершенно нового типа. Наконец он перевел глаза на хозяйку, и  их
взгляды встретились.
     - Но я вам, конечно, наскучил! - воскликнул он.
     - Вовсе нет, - сказала она, слегка краснея.
     - Неужели нет?
     - Напротив. Вы чрезвычайно интересны.
     Теперь и Фарфрэ порозовел от смущения.
     - Я хочу сказать, вы - шотландцы, - поспешила  она  поправиться.  -  Вы
свободны от крайностей, свойственных южанам. Все мы,  обыкновенные  люди,  -
или страстны или бесстрастны, или пылки или холодны. А у вас две температуры
сразу - высокая и низкая.
     - Что вы хотите этим сказать? Объясните, пожалуйста, сударыня.
     - Вы веселы -  и  думаете  о  том,  как  преуспеть.  Через  минуту  вам
взгрустнулось - и вы начинаете вспоминать о Шотландии и своих друзьях.
     - Да, я иногда думаю о родном доме, - согласился он простодушно.
     - И я тоже... насколько это возможно для меня. Ведь я родилась в старом
доме, а его снесли, чтобы построить новый, получше, значит,  мне  теперь,  в
сущности, не о чем вспоминать.
     Люсетта не сказала, - хотя могла бы сказать, - что этот дом стоял не  в
Бате, а в Сент-Элье.
     - Но горы, и туманы, и скалы, они-то остались! И разве они не все равно
что родной дом?
     Она покачала головой.
     - А для меня это так... для меня это так... - проговорил  он  негромко,
видимо уносясь мыслями на север.
     Чем  бы  это  ни  объяснялось,  -   национальностью   Фарфрэ   или   же
индивидуальностью, - но Люсетта была права, когда  говорила,  что  пить  его
жизни  сплетена  из  двух  волокон   -   начала   коммерческого   и   начала
романтического,  -  и  временами  их  легко  отличить  друг  от  друга.  Как
разноцветные шерстинки в пестром шнуре, эти противоположности переплетались,
не сливаясь.
     - Вам хотелось бы вернуться на родину? - спросила она.
     - О нет, сударыня! - ответил Фарфрэ, быстро очнувшись.
     Ярмарка за окнами была теперь в самом разгаре,  многолюдная  и  шумная.
Раз в год на ней нанимали рабочих, и сегодня толпа резко отличалась от  той,
что была здесь несколько дней назад. Издали она казалась  светло-коричневой,
испещренной белыми пятнами, - основную ее массу составляли батраки в светлых
блузах, пришедшие искать работу. С холщовыми блузами  возчиков  перемежались
высокие чепцы женщин, напоминавшие верх крытой повозки, их ситцевые платья и
клетчатые шали, - здесь нанимали также и женщин. В толпе, на углу  тротуара,
стоял старый пастух, обративший на себя  внимание  Люсетты  и  Фарфрэ  своей
неподвижностью. Это был человек, явно  сломленный  жизнью.  Она  далась  ему
нелегко прежде всего потому, что телосложение у него  было  слабое.  Он  так
сгорбился от тяжелой работы и старости, что  человеку,  подошедшему  к  нему
сзади, почти не видно было его головы. Пастух воткнул свой посох в канаву  и
оперся на его крюк, отполированный долголетним трением о ладони владельца  и
блестевший, как серебро. Старик позабыл, где он  находится  и  зачем  пришел
сюда, и глаза  его  не  отрывались  от  земли.  Неподалеку  от  него  велись
переговоры, имевшие к нему  непосредственное  отношение,  но  он  ничего  не
слышал, и казалось, будто в голове его  мелькают  приятные  воспоминания  об
удачах, выпадавших на его долю в молодости, когда  он  был  мастером  своего
дела и легко находил работу на любой ферме.
     Переговоры велись  между  фермером  из  отдаленной  местности  и  сыном
старика. И переговоры эти зашли в тупик. Фермер не  хотел  брать  корки  без
мякиша, иными словами, - старика без молодого, а у сына на той ферме, где он
теперь работал, была возлюбленная, которая стояла тут же, ожидая результатов
с побелевшими губами.
     - Тяжко мне с тобой разлучаться, Нелли, - проговорил  молодой  человек,
волнуясь. - Но сама видишь: не могу же я уморить с голоду отца, а он получит
расчет на благовещение... Ведь всего только семьдесят миль.
     У девушки задрожали губы.
     - Семьдесят миль! - пробормотала она. - Не  близко!  Никогда  больше  я
тебя не увижу!
     И правда, семьдесят миль  -  непреодолимое  расстояние  для  купидонова
магнита: ведь в Кэстербридже, как и в прочих местах, юноши  вели  себя  так,
как ведут себя юноши всегда и всюду.
     - Ах, нет, нет... не увижу, - повторила она, когда он сжал  ее  руку  в
своих, и повернулась лицом к дому Люсетты, чтобы скрыть слезы.
     Фермер сказал, что даст молодому человеку полчаса  на  размышления,  и,
расставшись с удрученной парочкой, ушел.
     Люсетта взглянула на Фарфрэ полными слез глазами. К ее  удивлению,  его
глаза тоже увлажнились.
     - Как это жестоко! - проговорила она с чувством. - Нельзя так разлучать
влюбленных! Если бы это зависело от меня, я бы всем людям позволила  жить  и
любить, как им хочется!
     - Быть может, мне удастся