от города ее отделяло несколько миль, и это расстояние, так же как
и весь остальной путь, гостям надо было проехать по  старинке,  на  лошадях.
Люди ждали, - местная аристократия в своих каретах, народ - на ногах,  -  и,
не отрывая глаз, смотрели, под звон колоколов и гул  голосов,  на  уходившую
вдаль большую Лондонскую дорогу.
     Элизабет-Джейн глядела  на  все  это  издали.  Для  дам  были  устроены
трибуны, на которых они сидя могли любоваться церемонией, и Люсетта,  как  и
подобало супруге мэра, только что заняла переднее место. На дороге перед ней
стоял Хенчард. Люсетта была такая веселая  и  хорошенькая,  что  он,  видимо
поддавшись минутной слабости, пожелал обратить на себя ее  внимание.  Но  он
был мало привлекателен для женщин, особенно  для  такой,  которая  придавала
столь большое значение всему внешнему. Правда, теперь он был только поденщик
и не имел возможности одеваться так, как одевался  раньше,  но  он  даже  не
потрудился одеться получше. Все горожане, от мэра до прачки, принарядились в
обновки - каждый в соответствии с своими средствами, - но упрямый Хенчард не
сменил своего истрепанного, поношенного костюма, сшитого много лет назад.
     И вот что, к сожалению,  произошло:  поглядывая  по  сторонам,  Люсетта
скользнула глазами по Хенчарду, но взгляд их не задержался на нем,  как  это
часто бывает в подобных случаях с глазами нарядно одетых женщин. Весь ее вид
ясно говорил, что она не намерена больше узнавать Хенчарда при посторонних.
     Зато она не уставала смотреть на Дональда,  а  он  стоял  в  нескольких
ярдах от нее, оживленно разговаривая с друзьями, и  на  шее  у  него  висела
положенная ему по должности золотая цепь из крупных  прямоугольных  звеньев,
такая же,  как  цепь  единорога  на  королевском  гербе.  Малейшее  чувство,
отражавшееся на его лице во время разговора,  отражалось  и  на  ее  лице  и
губах" которые двигались в лад с движениями его губ. В этот день она в  душе
играла скорее его роль, чем свою собственную,  и  не  интересовалась  никем,
кроме Фарфрэ.
     Но вот дозорный, стоявший на дальнем повороте большой дороги, а  именно
на втором из двух мостов, о которых говорилось выше,  подал  знак,  и  члены
совета, облаченные в  мантии,  проследовали  от  городской  ратуши  к  арке,
воздвигнутой у черты города. Экипажи  с  августейшим  гостем  и  его  свитой
подъехали в облаке пыли, затем составилась процессия и медленно двинулась  к
городской ратуше.
     К  этому  месту  обратились  все  взоры.  Перед  королевским   экипажем
образовалось пустое пространство в несколько квадратных ярдов, и сюда шагнул
человек, которого не успели остановить. Это был Хенчард. Он  развернул  свой
флаг, снял цилиндр и  направился  к  замедлявшему  ход  экипажу,  размахивая
флагом, который был у него  в  левой  руке,  и  приветливо  протянув  правую
августейшей особе.
     У всех дам перехватило дыхание, и они хором защебетали: "Ах,  смотрите,
смотрите-ка!" - а Люсетта чуть не лишилась чувств.  Элизабет-Джейн,  вытянув
шею, из-за плеч передних зрителей увидела, что происходит, и пришла в  ужас,
но интерес, возбужденный в ней необычайным зрелищем, взял верх над страхом.
     Фарфрэ, с авторитетностью главы  города,  немедленно  принял  меры.  Он
схватил Хенчарда за плечи, оттащил его назад и резко приказал ему  убираться
прочь. Хенчард впился в него глазами, и Фарфрэ, несмотря на  охватившее  его
волнение и раздражение, заметил в этих глазах огонь ярости. Несколько секунд
Хенчард упирался, но вдруг, под влиянием какого-то  непонятного  побуждения,
сдался и отошел. Фарфрэ бросил взгляд на дамские трибуны и увидел,  что  его
Кальпурния побледнела.
     - Смотрите... да ведь это бывший хозяин вашего мужа! -  сказала  миссис
Блоубоди, дама,  приехавшая  из  окрестностей  города  и  сидевшая  рядом  с
Люсеттой.
     - Какой там хозяин! - возразила жена Дональда, сразу вспылив.
     - Разве этот человек - знакомый мистера Фарфрэ? - спросила миссис  Бат,
жена доктора, которая лишь недавно, после  своего  замужества,  переехала  в
Кэстербридж.
     - Он работает у моего мужа, - ответила Люсетта.
     - Вот как... и только? А  мне  говорили,  будто  ваш  муж  устроился  в
Кэстербридже благодаря ему. Чего только не выдумывают люди!
     -  Именно  выдумывают.  Все  было  совсем  не  так.  У  Дональда  такие
способности, что он мог бы устроиться где угодно,  не  нуждаясь  ни  в  чьей
помощи! Ему было бы ничуть не хуже, если бы никакого Хенчарда и на свете  не
было.
     Она говорила это, не зная  всех  обстоятельств,  связанных  с  приездом
Дональда в Кэстербридж, кроме того, ей казалось, что в этот час ее торжества
все обращаются с ней как-то пренебрежительно. Инцидент занял всего несколько
секунд, но августейший гость все-таки не мог не обратить на  него  внимания,
хотя с привычным тактом сделал вид, будто не заметил ничего  особенного.  Он
вышел из экипажа, мэр выступил вперед, адрес прочли; гость ответил на  него,
потом сказал несколько слов Дональду Фарфрэ и пожал руку  Люсетте  как  жене
мэра. Церемония продолжалась лишь  несколько  минут,  и  экипажи,  громыхая,
подобно колесницам фараона, снова тронулись  в  путь  по  Зерновой  улице  и
направились к побережью по Бедмутской дороге.
     В толпе стояли Кони, Базфорд и Лонгуэйс.
     - Он теперь уже не тот, что прежде, когда пел песни в "Трех моряках", -
сказал Кони. - Удивительно, как это он сумел  столь  быстро  окрутить  такую
шикарную дамочку.
     - Что правда, то правда. Но смотрите, до чего люди привыкли  судить  по
одежке! Вон там стоит девушка куда красивее этой,  однако  на  нее  никто  и
внимания-то не обращает, потому что она родня этому гордецу Хенчарду.
     - Я готова тебе  в  ножки  поклониться,  Баз,  за  эти  твои  слова,  -
подхватила Нэнс Мокридж. - Люблю поглядеть,  как  с  этаких  елочных  свечек
соскребают позолоту. Сама я никак не гожусь в злодейки, а  то  бы  не  прочь
пожертвовать малую толику серебра, чтобы хоть одним глазком посмотреть,  как
с этой особы будут сбивать спесь... Да, может, и доведется, -  заметила  она
многозначительно.
     - Женщине  такие  неблагородные  страсти  вовсе  не  к  лицу,  -  изрек
Лонгуэйс.
     Нэнс промолчала, но все  поняли,  о  чем  она  говорила.  Чтение  писем
Люсетты в харчевне "Питеров палец" уже породило сплетню, которая ползла, как
насыщенный миазмами туман, по Навозной улице и дальше, по окраинным  уличкам
Кэстербриджа.
     Кучка бездельников, знакомых друг с другом,  вскоре  распалась  на  две
путем  процесса  естественного  отбора,  и  завсегдатаи  "Питерова   пальца"
направились в сторону Навозной улицы,  где  многие  из  них  жили,  а  Копи,
Базфорд, Лонгузйс и их приятели остались.
     - Вы, конечно,  знаете,  какая  тут  каша  заваривается?  -  проговорил
Базфорд с таинственным видом.
     Кони посмотрел на него.
     - Не потеха ли с чучелами?
     Базфорд кивнул.
     - Сомневаюсь, чтоб они отважились на такое дело, - сказал  Лонгуэйс.  -
Но если они это и вправду затеяли, значит, умеют держать язык за зубами.
     - Во всяком случае,  я  слышал,  что  две  недели  назад  они  об  этом
подумывали.
     - Будь я в этом уверен, я бы на них донес, - сказал Лонгуэйс с жаром. -
Очень уж это грубая шутка, и она  может  вызвать  беспорядки  в  городе.  Мы
знаем, что шотландец - неплохой человек, да и хозяйка его ведет себя неплохо
с тех пор, как приехала сюда, а если раньше у нее и было не все  ладно,  так
это их дело, а не наше.
     Кони задумался. Фарфрэ все еще любили в городе, но надо признать,  что,
разбогатев и сделавшись мэром, поглощенным делами и честолюбивыми замыслами,
он потерял в глазах бедняков долю того чудесного  обаяния,  которым,  по  их
мнению, был одарен беспечный, неимущий юноша, певший песни, как  поет  птица
на дереве. Поэтому если они и стремились оградить его от  неприятностей,  то
уже не так горячо, как стремились бы раньше.
     - Слушай, Кристофер, давай-ка мы с тобой вместе расследуем эту штуку, -
предложил Лонгуэйс, - и, если узнаем, что тут и впрямь дело неладно,  пошлем
кому следует письмо и посоветуем ему держаться подальше.
     На том и порешили; приятели стали расходиться, и Базфорд сказал Кони:
     - Пойдем, старый мой друг, двинемся дальше. Больше тут смотреть нечего.
     Велико было бы изумление этих благожелательных  людей,  знай  они,  как
близок был к осуществлению грандиозный шутовской заговор.
     - Да, нынче вечером, -  сказал  Джапп  завсегдатаям  "Питера"  на  углу
Навозной улицы. - Вот как славно закончится встреча члена королевского дома,
и щелчок покажется им тем больнее, что  уж  слишком  высоко  они  вознеслись
сегодня.
     Для него это была не просто шутка, но возмездие.

ГЛАВА XXXVIII

     Церемония была короткая, слишком короткая, по мнению  Люсетты,  которой
почти целиком овладело опьяняющее желание вращаться в высшем свете; и все же
она торжествовала. Ее пальцы еще ощущали пожатие августейшей  руки,  и  хотя
подслушанный ею разговор о том, что ее мужа, быть может,  возведут  в  пэры,
был почти праздной болтовней, но мысль об этом не  казалась  ей  несбыточной
мечтою: и не такие еще чудеса случались со столь прекрасными и  обаятельными
людьми, как ее шотландец.
     После своей стычки с мэром Хенчард отошел и стал за  дамской  трибуной;
здесь он стоял, рассеянно уставившись на  отворот  своего  сюртука,  который
сжимала рука Фарфрэ. Хенчард прижал свою руку к этому месту,  словно  силясь
понять, как мог он вынести столь тяжкое оскорбление от человека, к  которому
некогда относился с таким страстным великодушием. Так он  стоял  в  каком-то
оцепенении, но вот до него донесся разговор Люсетты с другими дамами,  и  он
ясно услышал, как она отреклась от него, как отрицала, что он помог Дональду
и что он не всегда был простым поденщиком.
     Он пошел домой и в крытом проезде, ведущем на площадь  Бычьего  столба,
встретил Джаппа.
     - Выходит, вы получили щелчок по носу, - сказал Джапп.
     - Ну так что же, что получил? - резко отозвался Хенчард.
     - И я тоже получил в свое время, значит, мы  с  вами  теперь  на  одной
доске. - И он коротко рассказал  о  своей  попытке  добиться  посредничества
Люсетты.
     Хенчард выслушал рассказ, но  не  очень  внимательно.  Его  собственные
отношения с Фарфрэ и Люсеттой занимали его гораздо больше, чем их  отношения
с другими людьми.
     Он снова пустился в путь, и  мысли  одна  за  другой  теснились  в  его
голове: "Когда-то она умоляла меня, а теперь язык  ее  не  хочет  признавать
меня, а глаза не хотят меня видеть!.. А он... какой у него был злой вид.  Он
оттащил меня назад, словно быка, который навалился на изгородь... Я уступил,
как ягненок, поняв, что там нашего спора решить нельзя.  Хорошо  ему  сыпать
соль на свежую рану!.. Но он за это поплатится, а она об этом пожалеет. Дело
надо решать дракой - один на один, - и тогда увидим, хватит  ли  дерзости  у
щенка сразиться с мужчиной!"
     И разоренный торговец, видимо решившись  на  какое-то  отчаянное  дело,
наскоро пообедал и без  дальнейших  размышлений  пошел  искать  Фарфрэ.  Его
оскорбляли как соперника, его третировали как поденщика, а  сегодня  -  верх
унижения - его схватили за шиворот, как бродягу, на глазах у всего города.
     Толпы разошлись. Если бы не арки из зелени, все еще стоявшие  там,  где
их воздвигли, казалось бы, что Кэстербридж  снова  зажил  обыденной  жизнью.
Хенчард дошел по Зерновой улице до дома Фарфрэ, постучал в дверь и  попросил
передать, что хотел бы поговорить с хозяином в  зернохранилище,  как  только
тому будет удобно прийти. После этого он завернул за угол и прошел на задний
двор.
     Здесь никого не было, на что Хенчард и рассчитывал; рабочим и  возчикам
дали полдня отдыха по случаю  утреннего  события,  но  возчики  должны  были
прийти сюда позже, на короткое время, чтобы задать корму лошадям и  настлать
свежей соломы в стойла. Хенчард подошел к  крыльцу  зернохранилища  и  хотел
было уже подняться на него, как вдруг проговорил громким голосом:
     - Я сильнее его.
     Он повернулся и пошел к сараю,  где  выбрал  из  нескольких  валявшихся
веревок самую короткую, привязал один конец  ее  к  гвоздю,  другой  взял  в
правую руку и, прижав левую руку к боку, повернулся и сделал полный  оборот,
- так ему удалось крепко притянуть левую руку к телу. Затем он  поднялся  по
лестнице на верхний этаж зернохранилища.
     Здесь было пусто, лежало  только  несколько  мешков;  в  дальнем  конце
помещения была дверь, и, как мы уже говорили, она открывалась в пространство
под стрелой крана, с которой свешивалась цепь для  подъема  мешков.  Хенчард
открыл эту дверь и, став на пороге, выглянул наружу. Отсюда  до  земли  было
футов тридцать - сорок;  здесь  он  стоял  с  Фарфрэ,  когда  Элизабет-Джейн
видела, как он поднял руку, и с такой тревогой спрашивала себя, что означало
это движение.
     Он отошел на несколько шагов в глубь помещения и  стал  ждать.  С  этой
высоты он видел крыши соседних домов, пышные кроны  каштанов,  уже  покрытых
нежной молодой листвой, поникшие ветви лип, сад  Фарфрэ  и  ведущую  в  него
зеленую калитку. Немного погодя, - Хенчард не мог бы сказать точно,  сколько
прошло времени, - зеленая калитка отворилась, и появился Фарфрэ.  Он  был  в
дорожном костюме. Косые лучи закатного солнца упали на его  голову  и  лицо,
когда он вышел на свет  из  тени,  отброшенной  стеною,  и  залили  их  алым
пламенем. Хенчард смотрел на Фарфрэ,  стиснув  зубы,  и  его  прямой  нос  и
квадратный подбородок казались сейчас как-то особенно резко очерченными.
     Фарфрэ шел, засунув руку в карман,  и  напевал  песню,  слова  которой,
видимо, были для него важнее мелодии. Это были слова той песни, какую он пел
несколько лет назад в "Трех моряках", когда был  бедным  молодым  человеком,
который пустился по свету искать счастья и сам не знает, в какую сторону ему
идти. Он пел:

                       Возьми мою руку, верный друг,
                       И дай мне руку твою.

     Ничто так не волновало  Хенчарда,  как  старинная  песня.  Он  отпрянул
назад.
     - Нет, не могу! - вырвалось у него. - И зачем только этот чертов болван
сейчас запел!
     Наконец Фарфрэ умолк, и Хенчард выглянул из двери.
     - Поднимитесь сюда! - крикнул он.
     - А, это вы! - откликнулся Фарфрэ. - Я вас не заметил. Что случилось?
     Минуту спустя Хенчард услышал его шаги на  нижнем  марше  лестницы.  Он
услышал, как Фарфрэ взошел на второй этаж, поднялся по лестнице и, взойдя на
третий, начал подниматься на четвертый. Наконец  голова  его  высунулась  из
люка позади Хенчарда.
     - Что вы тут делаете в такой час? - спросил он, подойдя к  Хенчарду.  -
Почему не отдыхаете, как остальные рабочие?
     Он говорил строгим тоном, желая  показать,  что  не  забыл  неприятного
инцидента, происшедшего утром.
     Хенчард промолчал; отойдя от двери, он опустил крышку люка и прихлопнул
ее ногой, чтобы она  плотно  вошла  в  раму,  потом  повернулся  к  молодому
человеку, который с удивлением заметил, что левая  рука  Хенчарда  притянута
веревкой к боку.
     - Ну, - сказал Хенчард спокойно,  -  теперь  мы  стоим  лицом  к  лицу,
мужчина с мужчиной. Твои деньги и твоя прекрасная супруга уже  не  поднимают
тебя надо мной, как раньше, а моя бедность не давит меня.
     - Что все это значит? - спросил Фарфрэ просто.
     - Подожди минутку, сынок. Не худо бы тебе подумать дважды,  прежде  чем
доводить до крайности того, кому нечего терять. Я терпел  твою  конкуренцию,
которая меня разорила, и твою надменность, которая меня  унижала,  но  твоей
грубости, которая меня опозорила, я не стерплю!
     Фарфрэ немного рассердился.
     - Не к чему вам было соваться туда, - сказал он.
     - Вам можно, а мне нельзя! Как ты смеешь, молокосос, выскочка, говорить
человеку моих лет,  что  ему  не  к  чему  было  соваться  туда!  -  Он  так
рассвирепел, что на лбу его вздулась жила.
     - Вы оскорбили члена королевского  дома,  Хенчард,  и  я,  как  главное
должностное лицо, обязан был вас остановить.
     - К черту члена королевского дома! - крикнул Хенчард. - И  коли  на  то
пошло, я такой же верноподданный, как и ты, не хуже!
     - Я сюда пришел не для того, чтобы спорить. Подождите, пока остынете, и
вы будете смотреть на все это так, как смотрю я.
     - Может, тебе первому придется остынуть, -  сказал  Хенчард  мрачно.  -
Теперь слушай. Мы оба сейчас стоим на этом  чердаке,  в  четырех  стенах,  и
здесь мы закончим стычку, которую ты затеял утром. Вот дверь -  сорок  футов
над землей. Один  из  нас  вышвырнет  другого  в  эту  дверь,  а  победитель
останется внутри. Потом  он,  если  захочет,  спустится  вниз,  начнет  бить
тревогу и скажет, что другой свалился нечаянно, или же скажет правду, -  это
уж его дело. Как более сильный, я привязал себе одну руку,  чтобы  не  иметь
преимущества перед тобой. Понял? Ну, держись!
     У Фарфрэ не было выбора,  оставалось  только  схватиться  с  Хенчардом,
потому что тот сразу же бросился на  него.  В  этой  борьбе  каждый  из  них
старался  повалить  другого  на  спину,  а  Хенчард,  кроме  того,  старался
вытолкнуть противника в дверь.
     Вначале Хенчард схватил свободной правой рукой Фарфрэ за ворот -  слева
- и крепко вцепился в него, а Фарфрэ схватил за ворот Хенчарда левой  рукой.
Правой же он старался достать левую руку Хенчарда, но не  мог  -  так  ловко
увертывался Хенчард, глядя в лицо своему  белокурому  стройному  противнику,
опустившему глаза.
     Хенчард выставил вперед ногу, Фарфрэ обвил ее  своей  ногой,  и,  таким
образом, борьба пока что мало  чем  отличалась  от  обычной  в  этих  местах
борьбы. Несколько минут они стояли в этой позе,  изгибаясь  и  раскачиваясь,
как деревья в бурю, и сохраняя полное молчание. Слышно было только, как  они
дышат. Наконец Фарфрэ  попытался  схватить  Хенчарда  за  шиворот  с  другой
стороны, но тот упирался, вывертываясь изо всех  сил,  и  этот  этап  борьбы
окончился тем, что Хенчард, надавив на Фарфрэ  мускулистой  рукой,  заставил
его упасть на колени. Однако движения его были стеснены, и  ему  не  удалось
помешать Фарфрэ снова подняться на ноги, после чего борьба началась сызнова.
     Быстро повернувшись, Хенчард толкнул Дональда, и тот очутился в опасной
близости к  пропасти;  осознав  свое  положение,  шотландец  впервые  крепко
уцепплся за противника, а рассвирепевший "князь тьмы"  (Хенчард  сейчас  был
так страшен, что ему подошло бы  такое  прозвище)  никакими  силами  не  мог
поднять Фарфрэ или оторвать его от себя. Наконец это ему удалось, но они уже
далеко отодвинулись от  роковой  двери.  Отрывая  от  себя  Фарфрэ,  Хенчард
перевернул его вниз головой. Если бы левая рука у  Хенчарда  была  свободна,
Дональду тогда же пришел бы конец. Но шотландец снова встал на  ноги  и  так
скрутил руку Хенчарда, что у того  лицо  исказилось  от  боли.  Хенчард,  не
выпуская Фарфрэ, немедленно нанес ему сокрушительный удар левым  коленом  и,
пользуясь своим преимуществом, толкнул его к двери,  так  что  светловолосая
голова Фарфрэ перекинулась через порог, а рука повисла снаружи вдоль стены.
     - Ну, вот! - проговорил Хенчард, задыхаясь. - Вот чем кончилось то, что
ты начал утром. Твоя жизнь в моих руках.
     - Так берите ее, берите! - пробормотал Фарфрэ. - Вы  давно  уже  хотели
этого!
     Хенчард молча посмотрел на него сверху вниз, и глаза их встретились.
     - Ах, Фарфрэ!..  Неправда!  -  проговорил  Хенчард  с  горечью.  -  Бог
свидетель,  ни  один  человек  так  не  любил  другого,  как  я  любил  тебя
когда-то... А теперь... хотя я пришел сюда, чтобы убить тебя, но духу у меня
не хватает тебе повредить! Иди доноси на меня... поступай как хочешь...  мне
все равно.
     Он отошел в дальний конец помещения и в порыве  раскаяния  бросился  на
мешки в углу. Фарфрэ молча  посмотрел  на  него,  потом  подошел  к  люку  и
спустился во двор.