ту у моего дорогого мужа, но будьте справедливы, обращайтесь со
мной, как  с  его  женой,  и  не  старайтесь  уколоть  меня  замаскированным
глумлением. Я не совершила никакого преступления и ничем не повредила Вам".

     "Бедная дурочка! - сказал себе Хенчард  с  гневом  и  нежностью,  держа
перед собой записку. - Не соображает, что таким письмом сама выдает  себя  с
головой! А что, если бы я показал эту писульку ее "дорогому мужу"... Фу!"
     И он бросил письмо в огонь.
     Люсетта теперь остерегалась появляться в царстве сена  и  пшеницы.  Она
скорей умерла бы, чем подверглась риску новой встречи с Хенчардом.  Пропасть
между ними ширилась с каждым днем. Фарфрэ  всегда  относился  внимательно  к
своему павшему приятелю, но мало-помалу перестал считать  его  более  важной
персоной, чем остальных своих рабочих, да иначе и быть не Могло. Хенчард это
видел, но прятал обиду под личиной  невозмутимости  и,  взбадривая  себя,  с
каждым вечером все больше выпивал в "Трех моряках".
     Стараясь помешать ему пить, Элизабет-Джейн нередко приходила к нему  на
работу в пять часов и приносила для него чай в корзинке.  Придя  однажды  на
склад в это время и узнав,  что  Хенчард  занят  развесом  семян  клевера  и
сурепицы на верхнем этаже зернохранилища,  она  поднялась  туда.  На  каждом
этаже этого здания была  дверь,  открывавшаяся  наружу,  в  пространство,  и
расположенная под стрелой крана, с которого  свешивалась  цепь  для  подъема
мешков.
     Просунув голову в люк, Элизабет увидела, что верхняя  дверь  открыта  и
Хенчард с Фарфрэ, беседуя, стоят на ее пороге, причем Фарфрэ стоит на  самом
краю бездны, а Хенчард чуть поодаль. Она не захотела  мешать  им,  не  стала
подниматься выше, а остановилась на лестнице. Дожидаясь конца их  разговора,
она вдруг увидела,  или  ей  показалось  (страшно  было  подумать,  что  она
действительно это увидела), как отчим ее  медленно  поднял  руку  за  спиной
Фарфрэ до уровня плеч, и лицо его стало каким-то странным.  Молодой  человек
этого не заметил; впрочем, жест этот казался таким бесцельным, что  если  бы
Фарфрэ  и  заметил  его,  то,  вероятно,  подумал  бы,  что  Хенчард  просто
расправляет руку. Но даже от слабого толчка Фарфрэ потерял бы  равновесие  и
полетел бы головой вниз.
     У Элизабет замерло сердце при мысли о том, что все это могло  означать.
Как только собеседники обернулись, она машинально отнесла Хенчарду  корзинку
с чаем, поставила ее и ушла. Раздумывая обо всем этом, она старалась убедить
себя, что жест Хенчарда был просто бесцельным чудачеством, и только.  Но,  с
другой стороны, Хенчард занимал подчиненное положение в предприятии, которым
некогда владел, а это могло действовать на него как возбуждающий яд; так что
в конце концов Элизабет решила предостеречь Дональда.

ГЛАВА XXXIV

     На следующее утро она встала в пять часов и  вышла  на  улицу.  Еще  не
рассвело; над землей стлался густой туман, и в городе  было  темно  и  тихо,
только с аллей, окаймлявших его с четырех сторон,  доносились  еле  уловимые
шумы: это падали водяные капли, сгустившиеся на сучьях, и их  шорох  долетал
то с Западной аллеи, то с Южной, то с обеих вместе. Элизабет-Джейн дошла  до
конца Зерновой улицы и остановилась; она хорошо знала, в котором часу обычно
выходит Фарфрэ, и, прождав всего несколько  минут,  услышала  знакомый  стук
хлопающей двери, потом быстрые шаги.  Они  встретились  у  того  места,  где
последнее дерево окаймлявшей город аллеи росло у последнего  на  этой  улице
дома.
     Фарфрэ не сразу узнал девушку, но, вглядевшись в нее, воскликнул:
     - Как... это вы, мисс Хенчард?.. Что это вы так рано встали?
     Она извинилась, что подстерегла его в столь неурочный час.
     - Но мне очень нужно поговорить с вами, - продолжала она.  -  А  к  вам
заходить не хотелось, чтобы не напугать миссис Фарфрэ.
     -  Да?  -  весело  отозвался  он  тоном   человека,   сознающего   свое
превосходство. - Что же вы хотите мне сказать? Буду рад вас выслушать.
     Девушка поняла,  как  трудно  будет  заставить  его  признать,  что  ее
опасения не лишены основания. Но все-таки ей каким-то образом удалось начать
разговор и упомянуть имя Хенчарда.
     - Я иногда боюсь, - сказала она, сделав над собой усилие, - как  бы  он
не сорвался и не попытался... оскорбить вас, сэр...
     - Но мы с ним в прекрасных отношениях.
     - ...или как-нибудь не подшутил над вами, сэр.  Не  забудьте,  что  ему
пришлось перенести много горя.
     - Но мы с ним очень дружны.
     - Боюсь, как бы он не сделал чего-нибудь... что повредит вам...  обидит
вас... огорчит.
     Каждое ее слово отзывалось в ней болью,  вдвое  более  длительной,  чем
само слово. Но она видела, что Фарфрэ все еще ей не верит. Хенчард - бедняк,
служащий у него  в  работниках,  по  его  мнению,  был  уже  далеко  не  тем
человеком, которому он, Фарфрэ, когда-то подчинялся.  А  в  действительности
Хенчард был все тем же человеком, больше  того  -  темные  страсти,  некогда
дремавшие в нем, теперь проснулись к жизни от полученных им ударов.
     Однако Фарфрэ,  счастливый  и  далекий  от  всяких  подозрений,  только
посмеивался над ее страхами. Так они расстались, и она отправилась домой,  в
то время как поденщики уже появились на улицах, возчики шли  к  шорникам  за
упряжью, отданной в починку, лошадей вели из ферм в кузницы, и  вообще  весь
трудовой  люд  спешил  по  своим  делам.  Элизабет  вошла  в  свою   комнату
расстроенная, сознавая, что не принесла никакой пользы, а  только  поставила
себя в глупое положение своими неубедительными намеками.
     Но Дональд Фарфрэ  был  одним  из  тех,  для  кого  ничто  не  проходит
бесследно. Он обычно пересматривал свои взгляды с  разных  точек  зрения,  и
выводы, сделанные им под  первым  впечатлением,  не  всегда  оставались  без
поправок.  В  этот  день  он  несколько   раз   вспоминал   серьезное   лицо
Элизабет-Джейн в сумраке холодного рассвета. Зная, как она рассудительна, он
не мог считать ее предостережения пустой болтовней.
     Но он все-таки решил не бросать доброго дела, которое задумал на днях с
целью помочь Хенчарду, и, встретив  под  вечер  адвоката  Джойса,  секретаря
городского управления, заговорил с ним на эту тему, как будто у него не было
никаких причин охладеть к своему начинанию.
     - Хочу поговорить с вами насчет семенной лавочки, - сказал он,  -  той,
что против кладбища и теперь продается. Я не для себя хочу купить ее, а  для
нашего неудачливого согражданина Хенчарда. С этого дела,  пусть  маленького,
он мог бы начать сызнова, и я уже говорил членам совета, что  надо  устроить
подписку,  чтобы  помочь  ему  приобрести  эту  лавку,   причем   я   первый
подпишусь... подпишусь на пятьдесят фунтов, если  все  члены  совета  вместе
наберут еще пятьдесят.
     - Да, да, я слышал, и против этого  ничего  не  скажешь,  -  согласился
городской секретарь просто и искренне. - Но,  Фарфрэ,  другие  замечают  то,
чего не замечаете вы. Хенчард вас  ненавидит...  да,  ненавидит  вас,  и  вы
должны это знать. Насколько мне известно,  он  был  вчера  вечером  в  "Трех
моряках" и при всех говорил о вас так, как говорить не следует.
     - Вот как... вот как? - отозвался Фарфрэ, опустив глаза. - Но почему он
так ведет себя? - с горечью продолжал молодой человек. - Чем я его обидел  и
за что он пытается мне навредить?
     - Один бог знает, -  ответил  Джойс,  подняв  брови.  -  Вы  проявляете
великое долготерпение, стараясь ладить с ним и держа его у себя на службе.
     - Но нельзя же  уволить  человека,  который  когда-то  был  мне  добрым
другом! Могу ли я забыть, что это он помог мне  стать  на  ноги?  Нет,  нет.
Покуда у меня есть хоть малейшая возможность давать работу людям, он будет у
меня работать, если захочет. Не мне отказывать ему в таких  пустяках.  Но  я
подожду устраивать его в этой лавке, я еще подумаю хорошенько...
     Дональду было очень неприятно отказываться от своего  проекта.  Но  все
то, что он слышал в этот  день,  а  также  другие  дошедшие  до  него  слухи
расхолодили его, поэтому он решил  не  делать  никаких  распоряжений  насчет
семенной лавки. Зайдя в лавку, Фарфрэ застал там хозяина  и,  считая  нужным
как-то объяснить прекращение переговоров, сказал,  что  совет  отказался  от
своего намерения.
     Хозяин, обманутый в своих ожиданиях, очень огорчился и, встретив  затем
Хенчарда, сразу же сообщил ему, что совет хотел купить для  него  лавку,  но
этому воспротивился Фарфрэ. Это  недоразумение  усилило  вражду  Хенчарда  к
шотландцу.
     Когда Фарфрэ в тот  вечер  вернулся  домой,  чайник  шумел  на  высоком
выступе в полуовальном  камине.  Люсетта,  легкая,  как  сильфида,  побежала
навстречу мужу и схватила его за руки, а Фарфрэ поцеловал ее.
     - Ой! - шутливо воскликнула она, обернувшись к окну.  -  Смотри:  шторы
еще не опущены, и нас могут увидеть... какой стыд!
     Когда зажгли свечи, опустили шторы и молодожены уселись за чайный стол,
Люсетта заметила, что ее  муж  чем-то  озабочен.  Не  спрашивая  прямо,  чем
именно, она сочувственно всматривалась в его лицо.
     - Кто сегодня заходил к нам?  -  спросил  он  рассеянно.  -  Кто-нибудь
спрашивал меня?
     - Нет, - ответила Люсетта. - А что случилось, Дональд?
     - Да так... ничего особенного, - ответил он уныло.
     - Ну и не обращай  внимания.  Ты  это  преодолеешь.  Шотландцам  всегда
везет.
     - Нет... не всегда! - хмуро возразил он, покачивая головой и не отрывая
глаз от хлебной крошки на столе. - Я знаю многих,  кому  не  повезло!  Сэнди
Макферлейн поехал в Америку искать счастья  и  утонул;  Арчибальд  Лейт  был
убит! А несчастные Уилли Данблиз и Мэйтланд Макфриз... те  пошли  по  плохой
дорожке и кончили так, как всегда кончают люди в подобных случаях!
     - Но... глупенький... я же говорила вообще!  Ты  всегда  понимаешь  все
буквально. А теперь, после чая, спой-ка мне ту смешную песенку про  туфельки
на высоких каблучках с серебряными висюльками  на  шнурках...  и  про  сорок
одного поклонника.
     - Нет, нет! Сегодня мне не до пения! Все дело  в  Хенчарде  -  он  меня
ненавидит, и я при всем желании не могу быть ему другом. Я бы понял, если бы
он мне немножко завидовал, но не вижу никаких оснований  для  такой  сильной
неприязни. Ну, а ты, Люсетта, понимаешь, в чем  тут  дело?  Все  это  больше
похоже на старомодное соперничество в любви, чем на торговую конкуренцию.
     Люсетта слегка побледнела.
     - Я тоже не понимаю, - сказала она.
     - Я даю ему работу... не  могу  отказать  ему  в  этом.  Но  нельзя  же
закрывать глаза на то, что  от  человека  с  такими  страстями  можно  всего
ожидать!
     - А что ты слышал... Дональд, милый? - спросила Люсетта в  испуге.  Она
чуть было не сказала: "Что-нибудь про меня?" - но удержалась. Однако она  не
могла скрыть своего волнения, и глаза ее наполнились слезами.
     - Нет, нет... это не так важно, как тебе кажется, - проговорил  Фарфрэ,
стараясь ее успокоить, хоть и не знал, как знала она, что это  действительно
важно.
     - Хотелось бы мне, чтобы ты решился на  то,  о  чем  мы  в  свое  время
говорили, - печально промолвила Люсетта. - Бросил бы ты дела, и мы бы уехали
отсюда. Денег у нас достаточно, так зачем нам здесь оставаться?
     Фарфрэ, видимо, был склонен серьезно обсуждать эту тему, и они говорили
об этом, пока им не  доложили,  что  пришел  гость.  Вошел  их  сосед,  член
городского совета Ватт.
     - Вы слышали: бедный доктор Чокфилд скончался! Да...  сегодня,  в  пять
часов дня, - сказал мистер Ватт.
     Чокфилд был тем членом городского совета, который вступил на пост  мэра
в прошлом ноябре.
     Фарфрэ выразил сожаление, а мистер Ватт продолжал:
     - Ну, что поделаешь... ведь он уже несколько дней был при смерти, а его
семья хорошо обеспечена, значит, нам остается только принять это к сведению.
А зашел я к вам, чтобы задать вам один вопрос, совершенно  частным  образом.
Если я назову  вашу  кандидатуру  в  его  преемники  и  не  встречу  сильной
оппозиции, вы согласитесь занять этот пост?
     - Но другие лица ближе на очереди, нежели я; к тому же я слишком молод,
и люди могут сказать, что я карьерист! - проговорил Фарфрэ, помолчав.
     - Вовсе нет. Я говорю не только от  своего  имени  -  вашу  кандидатуру
называло несколько человек. Вы не откажетесь?
     - Мы собирались уехать отсюда, - вмешалась в разговор  Люсетта,  бросив
тревожный взгляд на Фарфрэ.
     - Это только так, фантазии,  -  негромко  проговорил  Фарфрэ.  -  Я  не
откажусь, если этого хочет значительное большинство совета.
     - Прекрасно, в таком случае считайте себя избранным. У нас  и  так  уже
было слишком много мэров-стариков.
     Когда он ушел, Фарфрэ промолвил задумчиво:
     - Вот видишь, как нами распоряжаются высшие силы! Мы собираемся  делать
одно, а делаем другое. Если меня хотят выбрать в мэры, я останусь, а Хенчард
пусть бесится, сколько его душе угодно.
     С этого вечера Люсетта потеряла спокойствие духа.  Не  будь  она  такой
опрометчивой, она не поступила бы  так,  как  поступила,  случайно  встретив
Хенчарда дня два-три спустя. Правда, они встретились в рыночной толчее, а  в
такой обстановке вряд ли кто стал бы обращать внимание на их разговор.
     - Майкл, - начала она, - я  снова  прошу  вас,  как  просила  несколько
месяцев  назад,  вернуть  мне  все  мои  письма  и  бумаги,  которые  у  вас
остались... если только вы их не уничтожили! Вы  должны  понять,  как  важно
предать забвению весь тот период на Джерси в интересах всех нас.
     - Вот это мне нравится! Я запаковал каждый  клочок  бумаги,  исписанный
вами, чтобы отдать вам все у почтовой кареты... но не пришли-то вы!
     Она объяснила, что смерть тетки помешала ей выехать в тот день.
     - А куда вы девали пакет? - спросила она.
     Этого он не может сказать... постарается припомнить. Когда она ушла, он
вспомнил, что оставил целую кучу ненужных бумаг в своем сейфе,  вделанном  в
стену его прежнего дома, теперь  принадлежащего  Фарфрэ.  Возможно,  что  ее
письма остались там вместе с другими бумагами.
     Лицо Хенчарда исказилось кривой усмешкой. Интересно, открывали уже этот
сейф или нет?
     В тот самый вечер в Кэстербридже громко зазвонили в колокола,  и  город
наполнился звуками волынок и медных, деревянных и струнных ансамблей, причем
ударные инструменты гремели с  отчаянной  щедростью.  Фарфрэ  стал  мэром  -
двести которым-то по счету в длинной веренице мэров,  составляющих  выборную
династию, что восходит к временам Карла I, и за прекрасной Люсеттой ухаживал
весь город... Да вот только этот червь в бутоне - этот Хенчард... что он мог
бы сказать?
     А  Хенчарду,  уже  разъяренному  ложными  слухами  о  том,  что  Фарфрэ
противился  приобретению  для  него  семенной  лавочки,  теперь  преподнесли
новость о результатах  муниципальных  выборов,  результатов  беспрецедентных
(ибо Фарфрэ был человек еще  молодой  и  к  тому  же  шотландец),  а  потому
возбуждавших исключительный интерес. Колокольный звон и музыка, громкая, как
труба Тамерлана, невыразимо уязвляли поверженного Хенчарда, и ему  казалось,
что теперь он вытеснен окончательно.
     На следующее утро он, как всегда, отправился на зерновой склад, а около
одиннадцати часов Дональд вошел во двор  через  зеленую  калитку,  ничем  не
напоминая человека, отмеченного почетным избранием. Выборы подчеркнули,  что
он и Хенчард переменились местами теперь уже во всех отношениях, и  скромный
молодой человек, видимо, чувствовал себя немного неловко; но Хенчард  сделал
вид, будто все это ничуть его  не  задело,  и  Фарфрэ  сразу  же  оцепил  по
достоинству его поведение.
     - Позвольте спросить вас, - начал  Хенчард,  -  насчет  одного  пакета,
который я, должно быть, оставил в бывшем своем сейфе в столовой.
     Он подробно описал пакет.
     - Если оставили, значит, он и теперь там, - сказал Фарфрэ. - Я  еще  ни
разу не открывал сейфа, потому что сам храню  свои  бумаги  в  банке  -  так
спокойнее спится.
     - Пакет не особенно нужен... мне, - продолжал Хенчард, - но я  все-таки
зайду за ним сегодня вечером, если вы ничего не имеете против.
     Было уже очень поздно, когда он отправился к Дональду.  Он  подкрепился
грогом -  что  теперь  вошло  у  него  в  привычку  -  и,  подходя  к  дому,
сардонически усмехнулся, словно предвкушая некое жестокое удовольствие.  Что
бы он ни чувствовал, но чувства его еще больше обострились, когда он вошел в
этот дом, где еще ни разу не  был  с  тех  нор,  как  перестал  владеть  им.
Дребезжание дверного колокольчика показалось ему  голосом  знакомого  слуги,
которого подкупили, чтобы он не впускал в дом бывшего  хозяина,  а  движение
открывавшихся дверей возрождало к жизни умершие дни.
     Фарфрэ пригласил его в столовую и там сейчас же открыл в стене железный
сейф - его, Хенчарда, сейф, сделанный искусным  слесарем  по  его  указанию.
Вынув из сейфа пакет и еще какие-то бумаги, Фарфрэ извинился, что  не  отдал
их владельцу раньше.
     - Не важно, - сухо отозвался Хенчард. - Тут главным  образом  письма...
Да, - продолжал он, усаживаясь и развертывая пачку страстных писем  Люсетты,
- это они. Вот уж не ожидал, что снова  их  увижу!  Надеюсь,  миссис  Фарфрэ
чувствует себя хорошо после утомительного вчерашнего дня?
     - Она немного устала и рано легла спать.
     Хенчард  снова  занялся  письмами  и  с  видимым  интересом  начал   их
сортировать, а Фарфрэ сел против него, в конце обеденного стола.
     - Вы, наверное, не забыли, - продолжал Хенчард, - ту  любопытную  главу
из моей жизни, которую я вам  рассказал;  вы  еще  тогда,  помните,  немного
помогли мне? Дело в том, что эти письма связаны с той прискорбной  историей.
Впрочем, теперь все это, слава богу, в прошлом.
     - А что сталось с той бедной женщиной? - спросил Фарфрэ.
     - К счастью, она вышла замуж за другого и - удачно, - ответил  Хенчард.
- Так что упреки, которыми она мне досаждала, теперь  уже  не  терзают  моей
совести, как могли бы терзать, будь все иначе... Вот послушайте,  как  пишет
разгневанная женщина!
     Фарфрэ,  желая  сделать  удовольствие  Хенчарду,  вежливо  приготовился
слушать, хотя не испытывал ни  малейшего  интереса  к  письмам  и  с  трудом
удерживал зевоту.
     - "Для меня, - начал читать Хенчард, - в сущности,  уже  нет  будущего.
Женщина, которая предалась Вам наперекор  всем  общепринятым  условностям  и
которая не мыслит себя женой другого, но которая тем не менее Вам не  ближе,
чем первая встречная, - вот кто я. Я не обвиняю Вас в сознательном намерении
причинить мне горе, но Вы - та дверь,  через  которую  горе  вошло  ко  мне.
Утешительно думать, что в случае смерти Вашей жены Вы поставите меня  на  ее
место, но... когда это будет? Итак,  я  осталась  ни  при  чем,  отвергнутая
своими немногими знакомыми и отвергнутая вами!.."
     - Вот как она взялась за меня, - заключил  Хенчард.  -  Исписала  целые
акры подобными словами, а разве я мог поправить дело?
     - Да, - отозвался Фарфрэ рассеянно, - женщины всегда так.
     Сказать правду, он очень плохо  знал  женщин,  но,  усмотрев  некоторое
сходство в стиле между излияниями  избранной  им  женщины  и  письмами  той,
которую считал чужою, сделал вывод, что Афродита всегда выражает свои  мысли
подобным образом, в какую бы женщину она ни воплотилась.
     Хенчард развернул другое письмо и тоже прочел его от начала  до  конца,
так же опустив подпись.
     - Я не называю ее имени, - сказал он мягко. - Раз я на ней не  женился,
а женился другой, негоже мне называть ее имя.
     - Пр-равильно, пр-равильно, - согласился Фарфрэ.  -  Но  почему  вы  не
женились на ней, когда умерла ваша жена Сьюзен?
     Фарфрэ  задал  этот  вопрос,  как,  впрочем,  и  другие,  спокойным   и
равнодушным тоном человека, к  которому  все  это  имеет  весьма  отдаленное
отношение.
     - А... это действительно вопрос! - отозвался Хенчар