"Дело с "казной".- Дядя Пиня пляшет
"На подсвечниках"

   У Нохума Вевикова, отца героя этого повествования,  было  два  брата:
Пиня Вевиков и Нисл Вевиков - тот самый, о котором упоминалось  выше.  И
замечательно, что каждый из братьев был особого склада и ни капли не по-
ходил на другого. Старший - Нохум Вевиков - объединял в себе, как мы уже
знаем, хасида и ревнителя просвещения, философа  и  молельщика,  знатока
талмуда и острослова. Характером он обладал тихим, замкнутым и несколько
мрачным. Другой - Пиня Вевиков - отличался благочестием и носил длинней-
ший талескотн.* Это был красавец мужчина, с красивой бородой и смеющими-
ся глазами. По натуре он был очень живой, общительный,  во  всяком  деле
советчик; славился он еще и как мастер по части обрезания - не из-за де-
нег, боже упаси! - а просто из любви к богоугодному делу. Одним  словом,
это был шумный человек, вечно занятый чужими делами, спорами, конфликта-
ми, третейскими судами, тяжбами вдов, сирот и просто бедняков. А обязан-
ности старосты в синагоге, в молельне, в погребальном  братстве,  в  об-
ществах любителей мишны и псалмов! Все эти дела были ему, пожалуй, доро-
же собственной удачи на базаре или на ярмарке. Ему уже не  раз  приходи-
лось расплачиваться за них. Но если это угодно богу, - ничего  не  попи-
шешь! Ведь чем сильней страдаешь, тем выше заслуга перед  создателем,  и
жаловаться тут не приходится, иначе заслуга не в заслугу.
   Припоминается, например, такая история. Как-то должны были состояться
торги на откуп почты. Конкуренты предложили будущему  содержателю  почты
поделить между ними известную сумму, для того чтобы они не  сорвали  ему
дела: они не будут набивать цену, и он не потерпит убытка. Но ведь  кон-
курентам доверять нельзя, поэтому деньги решили передать в надежные  ру-
ки. А кто надежнее Пини Вевикова? Оставили у него деньги  и  отправились
на торги. Но тот, кто оставил этот залог,  подстроил  штуку:  он  сделал
вид, будто вовсе отказывается от торгов, забрал деньги  и  показал  всем
кукиш. Конкуренты, конечно, донесли куда следует. И тогда взялись снача-
ла за того, кто дал деньги, а затем и за второго, который принял  их  на
хранение: "Простите, уважаемый, что за история у вас произошла?" И  бед-
ный Пиня Вевиков рассказал все, как было. Его судили за обман "казны", и
счастье еще, что он не попал в тюрьму, а отделался денежным штрафом.
   Вы думаете, что это проучило его? Ошибаетесь.. Чужие заботы-все,  что
пахнет общиной и благом для ближнего, - так и остались для  него  важнее
собственных дел. О том, что он готов бросить базар  или  ярмарку,  чтобы
поспеть к обряду обрезания, и говорить нe приходится,  недаром  ведь  он
считался мастером этого дела. А выдать замуж убогую сироту и плясать всю
ночь с ее бедными родственниками,-это ведь наверняка доброе дело,  кото-
рое не так уж часто попадается.
   Заговорив о танцах, трудно удержаться и не выразить изумления по  по-
воду его таланта. Откуда взялось у такого богобоязненного  еврея  умение
танцевать? Где он учился этому? Кто мог в те  времена  научить  его  ис-
кусству танца? Ему ничего не стоило сплясать "русского", "казачка", "ха-
сида".
   - Тише! Пиня Вевиков будет танцевать "хасида".
   - Расступись, люди! Реб Пиня Вевиков спляшет "казачка".
   Или:
   - Женщины, в сторону! Пиня Вевиков покажет нам "русскую"!
   И публика расступалась, давая ему место. И дядя Пиня "танцевал  хаси-
да", "плясал казачка" и  "показывал  русскую"...  Собравшиеся  толпились
вокруг и диву давались.
   Чем бедней была свадьба, тем шумней веселье. То есть чем бедней  были
родственники новобрачной, тем усердней плясал дядя Пиня и показывал  та-
кие штуки, которые действительно достойны удивления. И это исключительно
из желания сделать доброе дело - позабавить жениха и невесту. Надо  было
видеть, как Пиня Вевиков, ко всеобщему удовольствию, танцевал "На  подс-
вечниках" с горящими свечами или "На зеркале" - так легко, так  грациоз-
но, словно какой-нибудь прославленный артист. На такой танец в  нынешние
времена пускали бы только по билетам и заработали бы немало денег. Капо-
та сброшена, талескотн выпущен, рукава засучены, брюки, само собой, зап-
равлены в сапоги, а ноги еле-еле касаются пола. Дядя Пиня  запрокидывает
голову, глаза у него чуть прикрыты, а на лице вдохновение,  экстаз,  как
во время какой-нибудь молитвы. А музыканты играют еврейскую мелодию, на-
род прихлопывает в такт, круг становится все шире, шире, и танцор, обхо-
дя подсвечники с горящими свечами, танцует все неистовей, все восторжен-
ней. Нет, это был не танец! Это было, я бы сказал, священнодействие. И я
снова задаю себе тот же вопрос: каким образом этот богобоязненный  еврей
достиг подобного совершенства в танце? Где он научился этому! И кто  мог
его обучить?
   Увлекшись танцами, мы забыли третьего брата, Нисла Вевикова, о  кото-
ром скажем несколько слов в следующей главе.

   17
   ДЯДЯ НИСЛ И ТЕТЯ ГОДЛ

   Дядя Нисл "гуляет". - В почете у "начальства".  -  Не  жена,  а  нес-
частье. - Представился чиновником, натворил бед и  уехал  в  Америку.  -
Искра поэзии

   В то время как два старших брата - Нохум и Пиня Вевиковы-были  право-
верными хасидами, младший брат, Нисл Вевиков, или, как  он  в  последнее
время величал себя, Нисл Рабинович, был совершенно  светским  человеком,
одевался щеголем: сзади на капоте разрез - это называлось в те годы "хо-
дить франтом" или "одеваться немцем", - лакированные штиблеты с  пряжка-
ми, сильно подвернутые пейсы. И держался он демократически. Например,  в
синагоге он имел, как и все уважаемые обыватели, место у восточной  сте-
ны, но сидел на лавке у входа и, держа в руке Пятикнижие с комментариями
Моисея Мендельсона*, рассказывал простым людям  истории  о  реб  Мойшеле
Вайнштейне, о Монтефиоре, о Ротшильде. У него был бас, и он немного пел,
любил посмеяться и умел заставить смеяться других. Больше всего ему нра-
вилось смешить девушек и женщин. Стоило ему только захотеть, и они пока-
тывались со смеху. Чем он брал, трудно сказать. От каждого его слова они
хохотали до упаду.
   А какой это был забавник! Без него свадьба не в свадьбу была,  скорей
походила на похороны. Нисл Вевиков, или Нисл Рабинович,  мог  воскресить
мертвого, мог любого заставить болтать, смеяться, плясать. Разница между
ним и дядей Пиней состояла в том, что дядя Пиня  сам  танцевал,  а  дядя
Нисл умел заставить танцевать других. На любой гулянке все пили, все пе-
ли и плясали вместе с ним. Со становым приставом они,  бывало,  в  шутку
менялись шапками, и начиналось веселье.
   Вообще Нисл Рабинович был с начальством на короткой ноге и  заправлял
местечком твердой рукой, точно и сам был начальником. К тому же он отли-
чался бойкостью речи и говорил по-русски без запинки: "Между прочим, ва-
ша милость, позвольте вам покурить на наш счет и чтобы не  было  никаких
каков!" (То есть будьте любезны, курите наши папиросы, и  без  никаких!)
Не только евреи, но и христиане уважали его: "Ходим до Ниселя: вiн  дiло
скаже, i чарка горiлкi буде". (Пойдем к Нислу, он и дело скажет, и  ста-
канчик водки будет.)
   Путаться в общественные дела он любил еще больше, чем дядя  Пиня.  Он
постоянно с кем-нибудь из-за кого-нибудь бывал в конфликте, и ему  каза-
лось, будто он знает все законы. Шутка ли, еврей говорит по-русски  так,
что не узнаешь в нем еврея, и к тому же он в таких близких отношениях  с
начальством - старосту колотит, как собаку, со старшиной пьет всю ночь в
своем собственном шинке, а со становым приставом целуется, как с братом.
   Но насколько значителен был дядя Нисл в городе, настолько  незначите-
лен он был в глазах собственной жены, тети Годл (все великие  люди-ничто
в глазах своих жен). Тетя Годл, маленькая чернявая женщина, держала сво-
его большого мужа в великом страхе.
   Замечательно, что крупный,  высокорослый  дядя  Нисл,  уважаемый  на-
чальством и бесподобно изъяснявшийся по-русски, вечно веселый,  расфран-
ченный кавалер, желанный гость в женском  обществе,  покорно  сносил  от
своей маленькой жены и удары подушкой по голове и шлепки мокрым  веником
по щегольскому сюртуку. Она предпочитала большей частью колотить  своего
мужа веником по праздникам, в особенности в праздник торы, к тому же  на
глазах у всего народа.
   "Пусть знают все, какого мужа имеет его жена!" Он же превращал это  в
шутку и, запершись с гостями в зале, откупоривал  бутылку  за  бутылкой.
Раскрывал в погребе все бочки с солеными огурцами,  вытаскивал  из  печи
все горшки и горшочки-производил форменный погром в доме, а потом  отду-
вался за это три недели подряд. Но дело стоило того-недурно повеселился!
   Интереснее всего то, что без тети Годл дядя Нисл и шагу не делал.  Он
считал ее умницей и всегда оправдывался: она,  мол,  из  Корсуни,  город
есть такой в Киевской губернии, а корсунцы, видите  ли,  люди  вспыльчи-
вые... Против этого есть только одно средство, говорил он, жемчуг.  Если
бы господь помог ему купить жене крупный жемчуг, характер ее  совершенно
изменился бы. "Я знаю средство получше",- попытался однажды открыть  ему
глаза старший брат, Нохум, и сообщил на ухо  секрет,  от  которого  дядю
Нисла бросило в дрожь.
   - Боже упаси! Сохрани бог и помилуй!
   - Послушай меня, Нисл! Сделай, как я тебе говорю, и будет тебе хорошо
и спокойно!
   Что это был за совет, обнаружилось позже, много времени спустя.  Тетя
Годл сама растрезвонила секрет по городу. Она шипела и ругалась, с пеной
у рта поносила весь род своего мужа. "Семейка!-другого  названия  у  нее
для Рабиновичей не было.-Бить жену для них обычное дело... Но руки у них
отсохнут, прежде чем они дотронутся..."
   Всему местечку было известно, что жена Нисла Рабиновича отравляет ему
жизнь, хотя он силен в мире и даже "начальство" без него  не  обходится.
Лучше бы уж ему не быть важной персоной. Именно то, что  он  был  важной
персоной, и погубило его, хотя в конечном счете все обернулось хорошо  и
для него и для его детей, осчастливило его потомство на вечные  времена.
Об этом повествует история, которая может показаться выдумкой, но я  пе-
редаю ее так, как слышал.
   В небольшом местечке, недалеко от Воронки, кажется в Березани, мужики
вынесли приговор о выселении одного еврея. Что тут делать?  Прибежали  к
Нислу Вевикову, он же Нисл Рабинович. Как же иначе, человек в таком  по-
чете у начальства, так замечательно говорит по-русски, со становым прис-
тавом целуется! Дядя Нисл бросился было к приставу. Но тот ничем не  мог
помочь; все зависит от исправника. А исправник, во-первых,  новый  чело-
век, а во-вторых, настоящий злодей. Что же все-таки  делать?  Как  можно
допустить, чтобы разорили человека, пустили по миру целую семью?  "Пого-
дите, дело будет в шляпе, все уладится!"-сказал дядя Нисл и выкинул  та-
кую штуку: он раздобыл где-то мундир и, нарядившись  исправником,  прим-
чался в деревню на почтовых с колокольцами; велел позвать к себе старши-
ну со всей "громадой" и раскричался на них: "Как  вы  смеете,  такие-ся-
кие!" Он топал ногами, как настоящий исправник, кричал, что это  "не  по
закону", разорвал приговор в клочья и предупредил мужиков, что если  они
посмеют жаловаться на него губернатору, то пусть знают,  что  он,  новый
исправник, приходится губернатору дядей со стороны матери и что его жена
состоит в родстве с министром "внутренних и внешних дел".
   Кто донес-неизвестно, но происшествие с разорванным приговором и  ис-
тория про губернатора и про министра "внутренних и внешних  дел"  вскоре
всплыла: возникло "дело", и прыткого дядю, с вашего разрешения,  посади-
ли, потом судили. Кончилось дело тем, что дядя Нисл вынужден был уйти  в
изгнание, то есть, попросту говоря, удрать. И это ему удалось.  Он  сбе-
жал, промаялся некоторое время в Одессе и, добыв паспорт на  чужое  имя,
уехал в Америку, в самую Канаду;  первое  время  он  как  следует  помы-
тарствовал там, но через несколько лет от  него  стали  приходить  "лет-
терс", что он "делает жизнь". Затем от него пришли очень красивые  "пик-
чурс"-графы, настоящие вельможи! Но как он там "делает жизнь"  и  какова
вообще жизнь в Америке - этого у дяди Нисла никак нельзя было узнать.
   Только спустя много времени, лет через  тридцать  с  лишним,  году  в
1905-1906, когда автор этой биографии вынужден был  переправиться  через
океан и прибыл в Америку, он постарался раздобыть точные сведения о сво-
ем дяде. Он узнал, что дядя Нисл уже покоится в земле, оставил после се-
бя хорошее имя и неплохое состояние. Его дети и  внуки,  как  говорят  в
Америке, "олл райт".
   Образ дяди Нисла был бы не полон, если б мы не  добавили  еще  одного
штриха: в этом человеке, возможно, пропал поэт,  -  он  певал  еврейские
песни собственного сочинения. Сидя в тюрьме, он сочинил  песню  о  самом
себе-начала строк шли в алфавитном порядке-и подобрал красивую мелодию к
ней, мелодию, которая проникала в самую душу. Сколько талантов, о  кото-
рых мы ничего не знаем, погибло таким образом!

   18
   ПИНЕЛЕ, СЫН ШИМЕЛЕ, ЕДЕТ В ОДЕССУ

   Шимеле изъясняется большей частью по-русски. - Рассказы о величии Эф-
роси. - Переезд в Одессу. - Пинеле делают операцию. - Горошинка в ухе. -
Прощальный обед

   Герою этого жизнеописания, как, вероятно, любому местечковому мальчи-
ку, казалось,  что  его  местечко-"пуп  земли",  центр  мира,  а  жители
его-избранные из избранных, ради них, собственно, и сотворен мир; и  ра-
зумеется, на вершине его находится поколение Вевика Рабиновича, а верши-
ной вершин, зеркалом рода, венцом его, без сомнения, является  отец  ге-
роя-Нохум Вевиков, ибо, кто сидит в синагоге на самом почетном  месте  у
восточной стены, рядом с раввином, у самого ковчега! Кто первый принима-
ет праздничные приветствия! К кому собираются каждую неделю  на  проводы
субботы и пьют, и поют, и пляшут-гуляют до белого  дня!  Решительно  нет
благороднее его семьи! Нет дома богаче, нет человека величественней  его
отца, благочестивей дяди Пини, веселее дяди Нисла. Когда в субботу или в
праздники Шолом смотрел на своего высокого ростом отца, в  красивом  ат-
ласном сюртуке с широким поясом и "наполеонкой" на голове, или  на  свою
маленькую мать Хаю-Эстер, как она, воздев благородные белые  руки,  бла-
гословляет субботние свечи в высоких подсвечниках из дутого серебра, или
на высокую опрятную бабушку Минду, беседующую с богом, как с равным, или
на молодцеватого  дядю  Нисла,  который  как  нельзя  лучше  изъясняется
по-русски,-сердце Шолома наполнялось радостью и  чувством  превосходства
над другими детьми. И он благодарил бога за  то,  что  родился  в  такой
семье, под "золотым флагом", где он был  счастлив,  словно  какой-нибудь
принц, и чувствовал себя надежно, будто за крепостной стеной или в царс-
ком дворце.
   И вдруг устои крепости пошатнулись, дворец стал крениться набок,  го-
товясь рухнуть, и очарование счастливого местечка  исчезло.  Юный  принц
узнал, что не здесь пуп земли, что  есть  на  свете  города  значительно
большие, чем Воронка, что имеются люди побогаче Рабиновичей. А узнал  он
все это от своего нового товарища - Пинеле, сына Шимеле,  о  котором  мы
здесь вкратце расскажем.
   Помимо отпрысков почтенного рода Вевика Рабиновича, в Воронке жил еще
один уважаемый обыватель, считавшийся богачом, по имени Шимеле.  Человек
упитанный, с круглым брюшком и приятно улыбающейся  физиономией.  Только
рот у него был слегка свернут на сторону. Шимеле был не только  богачом,
сколько любителем хорошо пожить. Рублем он не дорожил  -  сколько  есть,
столько и прожил; не стало денег, можно занять,-и снова наступали  весе-
лые дни.
   В местечке Шимеле считали вольнодумцем, потому что он носил  пелерину
и бородка была у него холеная, слишком уж он ее закруглял. Он щедрой ру-
кой раздавал милостыню, и в самый будничный день ему  могло  взбрести  в
голову пригласить гостей и устроить пир горой. Жить так жить!
   Из Рабиновичей он больше всех любил дядю Нисла. Носил такой же сюртук
с распором, сильно укорачивал пейсы и, подобно шполянскому деду *, любил
разговаривать с евреями по-русски: "Эй вы, сукины дети, что вы балабоче-
те там дворим бетейлим. Пора богу молиться!" Шимеле обладал на  редкость
хорошим почерком, потому что был левшой, а все левши, как известно,  пи-
шут исключительно красиво. У себя дома он был гостем, приезжал только на
праздник. Отпразднует и снова уедет неведомо куда, только  к  следующему
празднику приедет, привезет домой столько подарков, что местечко ходуном
ходит, и долгое время потом все только и говорят что об этих подарках.
   Однажды накануне пасхи он откуда-то явился и пустил слух, что уезжает
из Воронки. Куда? О, далеко! Очень далеко! В самую Одессу! "Только  ско-
ты,-говорил он,-могут оставаться здесь, в этой глуши, черт  вас  побери!
Если б вы побывали в Одессе, вы бы по крайней мере знали, что такое  го-
род! Вам бы только посмотреть контору Эфроси с его служащими,  черт  вас
побери! Сколько там золота проходит за день-иметь бы вам столько, сукины
дети, вместе со мной!"
   Люди, разумеется, слушали Шимеле, разинув рты, изумлялись конторе Эф-
роси и деньгам, которые проходят там за дань, но за глаза  издевались  и
над Шимеле, и над конторой Эфроси. И больше всех издевался Шмуел-Эля-но-
вый раввин и кантор, который недавно приехал из Борисполя, человек  нег-
лупый, но довольно дерзкий, можно сказать нахальный. Он заявил: "Плюньте
в лицо этому Шимеле! Во-первых, он вообще не уезжает! Во-вторых, он едет
не в Одессу, а чуть поближе - в Ржищев, и не потому, что местные  жители
скоты, а потому, что он кругом в долгах, даже волосы на голове и те  за-
ложены. Ха-ха-ха!.."
   Но как бы то ни было-в Одессу или в Ржищев, потому ли, что воронковцы
скоты, или потому, что он весь в долгу - Шимеле не шутя стал сразу после
пасхи распродавать свое имущество за полцены. Многие вещи  он  раздарил.
Дочерей нарядил, как невест, а для мальчишек заказал у портного  Исроела
короткие пиджачки, какие подобает носить в  таком  большом  городе,  как
Одесса. И чтобы окончательно поразить местечко,  Шимеле  приказал  своей
жене Гене устроить настоящий пир - вареники с творогом, "черт  их  побе-
ри", для всего города!
   На пир и явился весь город. И первым пришел именно  Шмуел-Эля,  новый
раввин, он же кантор, который за глаза так издевался над Шимеле, что жи-
вого места не оставлял; зато в глаза он ему так льстил, что просто тошно
было.
   На пир, который устроил Шимеле, пришла и детвора. Однако  ребятам  не
сиделось вместе со взрослыми; они  предпочитали  вертеться  во  дворе  и
смотреть, как нагружают подводы. Шолом вместе с  Пинеле,  младшим  сыном
Шимеле, мальчиком с озабоченным личиком и большими выпученными  глазами,
забрались на одну из подвод и, усевшись на самый верх, беседовали о  да-
леком путешествии, которое предстояло одному из них.
   Пинеле был в то время самым близким товарищем Шолома. Шолом любил его
за то, что он знал все,  что  делается  на  свете;  помимо  рассказов  о
больших городах, которых Пиня наслушался от своего отца, он и сам  побы-
вал в большом городе - в Переяславе -- из-за истории с горошиной.
   Как-то, забавляясь, Пинеле попытался вложить горошину в  одно  ухо  и
вынуть ее из другого. Но горошина заупрямилась и не хотела  вылезать  ни
из того, ни из другого уха. Она предпочла расти там внутри и  вызвала  у
Пинеле такую головную боль, что  мальчик  был  вынужден  рассказать  всю
правду. Прежде всего он, конечно, получил изрядную порцию розог,  "чтобы
мальчик не клал горошинок в ухо!", а после этого у него так долго  ковы-
ряли в ухе проволокой, спицами, спичками, что его пришлось отвезти в Пе-
реяслав на операцию.
   Об этом путешествии в большой город Пинеле без конца рассказывал,  и,
сам того не подозревая, он вырос в глазах  товарищей  на  целую  голову.
Шутка ли, мальчик был в Переяславе и видел собственными глазами множест-
во домов, крытых жестью, тротуары на улицах,  белые  церкви  с