оят у восточной стены!
Когда Мойше-Иося Гамарницкий впервые пришел со своими внуками  в  старую
синагогу, он подвел их прямо к служке и твердо заявил ему, что их  место
во время поминания должно быть у самого аналоя, так как это  дети  поря-
дочных родителей... Служка, старик с согбенной спиной и больными  трахо-
мой, словно в красной оправе, глазами, почтительно выслушал деда  и,  не
отвечая ни слова, втянул в нос порядочную понюшку табаку,  поспешно  от-
ряхнул пальцы, затем поднес табакерку  дедушке  и,  постучав  ногтем  по
крышке, без слов предложил ему понюхать. Это должно было означать:  "Хо-
рошо, что вы мне сказали. Если это дети порядочных родителей, я буду  их
беречь как зеницу ока, будьте уверены".
   Богуславская синагога обладала такой притягательной силой, что  пере-
яславские сироты, как их там называли, привязались к ней, как будто  они
родились и выросли в Богуславе. Все в этой синагоге  казалось  им  вели-
чественным, прекрасным и священным. На ней лежала печать старинной  кра-
соты, древней святости, в ней было нечто от Иерусалимского храма.
   Но если переяславские сироты даже в будни видели в богуславской  ста-
рой синагоге нечто вроде храма, то в "Грозные дни" она стала совершенным
его подобием. Они никогда еще не видели такого множества молящихся и ни-
когда не видели, чтобы так молились. Здесь были не просто хасиды,  но  и
хабадники,* которые бог знает что вытворяли во время молитвы-всплескива-
ли руками, прищелкивали пальцами, затягивали странные мелодии, завывали,
распевали "бим-бам-бам", заливались, захлебывались в исступлении на нес-
колько минут, а затем снова завывали и щелкали пальцами. Для переяславс-
ких ребят такой способ молиться был новостью. Они смотрели на  это,  как
на спектакль. Но любопытней всего то, что их  дедушка  перещеголял  всех
молельщиков в старой молельне, хотя был не "хабадником", а только  хаси-
дом, но со своими особенными повадками, обычаями и своими сумасбродства-
ми. По субботам и по праздникам он обычно  оставался  в  синагоге  позже
всех. Дядя Ица, который жил в другой половине дома, уже давно  сидел  за
столом. Из печи доносился запах фаршированной рыбы и  праздничных  яств,
так что ныло сердце и сосало под ложечкой, а дедушка все еще  молился  и
пел. Бабушка Гитл уже несколько раз втихомолку подсовывала внукам, детям
ее Хаи-Эстер, по куску коврижки, чтоб хоть немножко  заморить  голод,  и
говорила со смешком:
   "Уж будете помнить, что жили среди сумасшедших..."
   Дядя Ица меж тем, кончив ужинать, совершил благословение и  высунулся
из своей половины: "Отца нет еще? Ха-ха-ха!" Мало того что он уже  поел,
он еще издевается. Но наконец-то бог смилостивился - дедушка явился.  Он
влетел в комнату с торжественным приветствием, волоча резтевулку4  рука-
вами по полу. Он начал читать "Кадеш" с такими громкими возгласами,  ко-
торые, наверно, слышны были на соседней улице.
   - Ради детей, ради бедных сирот ты мог бы, кажется оставить свои  су-
масбродные выходки и вести себя по-человечески,-заметила ему бабушка.
   Пустое! Дедушка ее и не слышал. Он  все  еще  был  в  экстазе,  витал
где-то далеко, в ином мире. Одной рукой он подносил еду ко рту, а другой
перелистывал какую-то старую книгу и, слегка покачиваясь,  заглядывал  в
нее одним глазом, другим же посматривал на внуков и тяжко вздыхал. Вздо-
хи эти относились к сиротам, чьи души погрязли в мирском  и,  поддаваясь
духу зла со всеми его соблазнами, заняты только едой... После  ужина  он
упрекнул их в этом, прочитал длинное нравоучение, так что  еда  стала  у
них поперек горла: и фаршированная рыба со свежей халой, и сладкий цимес
из пастернака, и все прочие праздничные яства, которые разбитая  парали-
чом бабушка только при ее уме смогла приготовить наилучшим образом.
   Это в Новый год. А в канун Судного дня  было  еще  интересней.  Канун
Судного дня у дедушки в Богуславе отличался двумя  редкими  церемониями,
которые произвели на сирот особенно сильное впечатление. Первой  церемо-
нией был обряд "капорес"*- в ночь перед кануном Судного дня; обряд  "ка-
порес" они совершали и дома, но здесь, в Богуславе, все  было  по-иному.
Бабушка Гитл взяла дело в собственные руки.  Она  сама  совершила  обряд
"капорес" с детьми своей дочери. Подозвав к постели всю ораву, она  дала
мальчикам по петуху, а девочкам по курице, открыла свой  большой  молит-
венник и указала скрюченными пальцами нужную молитву. Старшие читали мо-
литву сами, а младшие, девочки, повторяли за  бабушкой  слово  в  слово,
громко, нараспев: "Сыны человеческие, сидящие во тьме и  смертной  тени,
окованные скорбью и железом". Бабушка при этом плакала так,  как  плачут
по покойнику. Когда же черед дошел до самой младшей сиротки, до  годова-
лой девочки, бабушка чуть не лишилась чувств. Глядя на нее, расплакались
маленькие, а глядя на них, - и старшие. Комната наполнилась рыданиями. В
ту горькую субботу, когда мать их, покрытая черным, лежала на полу, дети
не пролили и десятой доли слез, пролитых ими теперь.
   Вторая церемония произошла на следующий день, накануне  Судного  дня,
по возвращении из старой молельни, где ребята набили полные карманы пря-
никами, которыми их одарял главный староста синагоги. Дедушка еще  нака-
нуне, после обряда "капорес", приказал детям, чтобы они  после  утренней
молитвы пришли к нему для благословения.
   Дедушка был удивительно нарядно одет и  празднично  настроен.  Поверх
старой износившейся атласной капоты он  напялил  кацавейку  из  какой-то
странной, очень жесткой и шумящей материи, которую  в  наши  времена  не
достать ни за какие деньги. На голове у него была круглая меховая  шапка
с кистями, а на открытой шее - широкий белоснежный  воротник  с  острыми
концами. Капота была подпоясана широким поясом с длинной бахромой и пом-
понами. Ужасающе огромные усы и густые брови выглядели на сей раз не так
строго, и все лицо дедушки казалось теперь мягче, приветливей, всепроща-
ющим.
   - Подойдите ко мне, дети, я благословлю вас! - Так торжественно приг-
ласил он ребят в свою тесную темную каморку с кожухами. Здесь он  возло-
жил на каждого руки в широких атласных рукавах и, закрыв глаза, запроки-
нув голову, тихо что-то шептал, кряхтя и вздыхая. Когда он кончил, сиро-
ты посмотрели ему в лицо и увидели, что глаза его покраснели и  блестят,
а ресницы, усы и борода мокры, мокры от слез.

   43
   ПРАЗДНИК КУЩЕЙ

   Общий шалаш. - Дедушка молится, дети хотят есть. -  В  праздник  торы
дедушка веселится вместе с богом

   Первый колышек дедушкиного шалаша был вбит к концу Судного дня  сразу
после трапезы. Строил шалаш дядя Ица, а сироты ему помогали. Но распоря-
жался всем дедушка, он давал указания как главный архитектор.
   "Это вот сюда, а это туда! Это войдет, а это не  войдет!"  Любопытнее
всего то, что дедушка и дядя Ица не разговаривали между собой. Они  были
в ссоре. Бабушку это очень огорчало-единственный сын, единственный,  кто
будет читать "кадеш" по ней, да не случится это раньше,  чем  через  сто
двадцать лет, и не разговаривает с отцом!
   В шалаше были накрыт	ы два стола, отдельно для дедушки и отдельно для
дяди. На каждом столе было отдельно приготовлено вино для освящения тра-
пезы, хала и подсвечники со свечами. Тетя Сося  совершала  благословение
над свечами у своего стола, бабушку Гитл вынесли вместе с постелью, что-
бы она могла совершить благословение у своего стола. Потом  из  молельни
вернулся дядя Ица и стал ждать, пока дедушка удосужится, наконец, прийти
и первым освятить трапезу.. Нельзя же быть столь невежливым по отношению
к родителю: "Чти отца своего!" Каждую минуту дядя Ица выбегал из дому  и
заглядывал в шалаш, и всякий раз с другим замечанием: "Его нет  еще?"  -
"Что-то в этом году у хасидов затянулось дольше, чем  всегда".-"Скоро  и
свечи догорят, придется лечь впотьмах". Ребята злорадствовали, глядя  на
дядю Ицу,-бездушный, черствый человек, пусть и  он  почувствует,  каково
быть голодным!
   Но вот наконец явился и дедушка в своей кацавейке. Поздравив домочад-
цев с праздником, он достал молитвенник реб Якова Эмдена,* маленький, но
толстый и увесистый, уселся и стал читать молитву за  молитвой,  молитву
за молитвой. А из кухни, как назло, доносился вкуснейший  запах  рыбы  с
наперченным фаршем, свежие поджаристые халы как будто дразнили: "Если вы
обмакнете нас в горячий рыбный соус, то почувствуете  настоящее  райское
блаженство..." Но дедушка как ни в чем не бывало продолжал свое-он читал
молитвы. Свечи в шалаше уже гасли-а он  все  читал;  дети  проголодались
чуть не до потери сознания, и спать им хотелось,  -  а  он  все  читал..
Вдруг дедушка очнулся, подбежал к столу и отбарабанил наскоро  празднич-
ный "кидуш",* отчего все сразу повеселели. Вслед за ним пробормотал  ки-
душ и дядя Ица у своего стола. Затем все мальчики проделали то же  самое
поодиночке, а бабушка в это время, по обыкновению, пустила слезу. Короче
говоря, прошло еще немало времени, пока наконец удалось обмакнуть  кусо-
чек халы в мед, попробовать рыбу и ощутить острый вкус перца на  кончике
языка.
   Так было в первые дни кущей, а в остальные дни  праздника  стало  еще
хуже. Наконец в ночь на праздник торы дядя Ица не стерпел и, зазвав  пе-
реяславских ребят на свою половину, сказал им:
   - Дети, хотите увидеть кое-что любопытное? В таком случае  сходите  в
синагогу...
   Долго ребят упрашивать не пришлось. Они взялись за руки и  пошли.  На
улице была тьма кромешная. Все уже давно сидели дома и ужинали, синагоги
были закрыты и погружены во мрак. Только  в  старой  молельне  светилось
оконце. Дети тихонько приоткрыли дверь и, заглянув внутрь,  увидели  та-
кое, что глазам своим не поверили. Во всей синагоге был только один  че-
ловек-дедушка Мойше-Иося. Облаченный в талес, держа в одной руке  молит-
венник Якова Эмдена, а другой прижимая к груди свиток торы, он медленны-
ми шажками обходил возвышение посреди молельни, громко распевая,  словно
кантор: "Покровитель бедных, да поможет нам!.."
   Ребят охватил страх, и в то же время они не могли удержаться от  сме-
ха. Они схватились за руки и помчались во весь дух домой.
   - Ну что, видели? Правда, интересно?-встретил их дядя Ица. Он смеялся
до слез. И у детей появилась неприязнь не к дедушке, а к дяде Ице.
   Зато на следующий день, в праздник торы, декорация резко  изменилась.
Дедушка был неузнаваем. Дети помнили еще  по  Воронке  веселье,  которое
наступало в этот праздник. Все в местечке  были  пьяны,  как  библейский
Лот. Все, начиная с раввина и кончая приставом,-да простится мне  упоми-
нание их рядом,-все пили водку, плясали и выкидывали такие коленца,  что
можно было лопнуть со смеху.
   И в полухристианском Переяславе в праздник торы  было  очень  весело.
Даже дядя Пиня, сильно опьянев, плясал казачка. Забавно  было  смотреть,
как хасид в длинном талескотне отплясывает казачка. О Доде  Кагановое  и
говорить нечего. Изрядно выпив, он ругательски ругал всех добрых  друзей
и всячески обзывал их, все это якобы добродушно, лобызаясь с ними.  Люди
врывались в чужие дома, поздравляли хозяев с праздником, вытаскивали  из
печи все, что там находилось, извлекали из погреба соленья, и водка  ли-
лась, как вода. Но это было ничто в сравнении с тем,  что  переяславские
ребята увидели здесь, в еврейском городе Богуславе. Дома, улицы,  булыж-
ники мостовой-все пело, било в ладоши, плясало и радовалось.  Не  только
взрослые, даже мальчишки пили так, что с ног валились. Уж  на  что  дядя
Ица, молчаливый, угрюмый человек, и тот был навеселе; заложив  пейсы  за
уши, приподняв полы капоты, он прошелся "немцем". Но  все  это  ничто  в
сравнении с тем, что выделывал дедушка.  Выпил  он  всего-навсего  рюмку
водки и полстаканчика вина, но пьян был так, как не могли быть пьяны во-
семьдесят пьяниц вместе взятых, и откалывал такое, что весь город о  нем
заговорил.
   - Что вы скажете о Мойше-Иосе Гамарницком?
   - Подите поглядите, что вытворяет Мойше-Иося Гамарницкий!..
   А Мойше-Иося Гамарницкий ничего особенного не делал, он только  ходил
по улицам и плясал. И как плясал! Подпрыгивал и притопывал, хлопал в ла-
доши и пел. И плясал он не один, а вдвоем с самим господом богом, святым
и благословенным... Он протягивал вперед руку с платочком, держа его  за
один уголок, другой край должен был держать господь бог,-и кружился  при
этом, как кружатся с невестой, выделывая всевозможные па: вперед  и  на-
зад, вправо и влево, и так без конца, с запрокинутой головой, с закрыты-
ми глазами, со счастливой улыбкой на лице. Он прищелкивал пальцами, при-
топывал и пел все громче и громче:

   Моисей ликует в праздник торы -
   Ламтедридом, гай-да!
   Ликуйте и радуйтесь в праздник торы -
   Ламтедридом, дом-дом-дом!
   Гайда, дри-да-да!
   Святая тора, га!

   С каждой минутой толпа вокруг него становилась все больше и круг  все
тесней. Сколько мальчишек было в городе, все высыпали на улицу "почтить"
Мойше-Иосю Гамарницкого, посмотреть, как он пляшет и  кружится,  поет  и
хлопает в ладоши. Мальчишки-озорники кричали "ура", подпевали ему, а ли-
ца его переяславских внуков пылали от стыда. Но дедушка хоть бы взглянул
на кого! Он делал свое-танцевал со своей  возлюбленной  "фрейлахс"5.  За
один конец платка держится он, за другой конец-сам создатель  "благосло-
венно имя его". Улыбаясь и прищелкивая пальцами, дедушка топает ногами и
поет все громче и громче:

   Моисей ликует в праздник торы -
   Ламтедридом, гай-да!
   Ликуйте и радуйтесь в праздник торы -
   Ламтедридом, дом-дом-дом!
   Гайда, дри-да-да!
   Святая тора, га!

   44
   КОНЕЦ ПРАЗДНИКУ-ПОРА ДОМОЙ

   Интриги и сплетни в семье. - Дети становятся лишними в  Богуславе.  -
Их тянет домой

   Наутро после праздника, когда стали разбирать шалаш, на детей повеяло
буднями, им стало тяжело на душе, тоскливо и грустно. Бессердечный чело-
век, дядя Ица, первым делом разворотил стены,  сорвал  камышовую  крышу,
затем без капли сожаления разобрал доски и с особенной яростью стал  вы-
таскивать из них гвозди (чем провинились перед ним гвозди?). Он  оставил
только четыре столба, что было хуже всего, потому что эти четыре  торча-
щих столба свидетельствовали о разрушении, горестно жаловались: "Смотри-
те, что сталось с еврейской кущей". Люди, которые еще вчера  были  пьяны
как библейский Лот, плясали, били в ладоши и  дурачились,  словно  дети,
сразу отрезвели, стали чинными и чуть не стыдились смотреть друг другу в
глаза. Странная печаль охватила город, мрачная тоска надвинулась на  Бо-
гуслав. Но больше всех грустили переяславские сироты.  Пока  их  считали
гостями, они чувствовали себя неплохо в Богуславе, но  чем  дальше,  тем
больше дети убеждались, что они здесь лишние. Дедушка сидел в своем  уе-
динении на кожухах, в талесе и филактериях. Он либо молился, либо  читал
священные книги, либо напевал что-то, прищелкивая пальцами, либо вздыхал
и тихо беседовал с богом. Часто он рассказывал детям занимательные исто-
рии о былом или упрекал их, что они не набожны, не хотят  служить  богу,
тем самым удлиняя срок изгнания еврейского народа, из-за них не приходит
мессия, из-за них бедные души страдают в аду,  не  могут  очиститься  от
грехов... Такие речи дети уже слышали много раз в хедере от учителя, до-
ма от бабушки Минды и от всяких других людей, которые  любят  поучать  и
пугать детей адом. Все это им давно уже надоело. Гораздо интереснее было
следить за политикой, которая разыгрывалась здесь, в доме  дедушки  Мой-
ше-Иоси и бабушки Гитл.
   Денно и нощно в этом доме плелись интриги,  вечно  здесь  шушукались,
сплетничали. Дядя Ица и тетя Сося беспрестанно жаловались на бабушку,  у
которой с таким трудом удается вытянуть копейку из-под подушки, и на де-
душку, который слишком уж  набожен  и  слабеет  умом...  "Он  уже  очень
стар!"-говорили они, усмехаясь и поджимая губы. А бабушка жаловалась  на
невестку и на единственного сына, которые не оказывают должного уважения
матери и ждут не дождутся - ей это хорошо известно, - когда она  закроет
глаза. На наследство, на наследство зарятся! Назло им она будет  жить  и
жить, хоть смерть ей в тысячу раз желанней, ибо к чему ей, калеке, жизнь
после того, как она похоронила такую дочь, как Хая-Эстер, мать  стольких
детей, о горе! Своими вывороченными локтями  она  выдавливала  слезу  из
больных глаз, подзывала детей и, пошарив под подушкой, давала каждому из
них по нескольку грошей. Этому бывала свидетелем маленькая Хава-Либа,  с
красными щечками и крошечным ротиком, и тут же доносила об этом тете Со-
се. А тетя Сося сейчас же передавала это дяде Ице. И оба  начинали  шеп-
таться о том, что для собственных детей и копейки жалко, а  чужим  детям
раздаривают целые состояния. Сироты слышали это, и сами не рады были по-
даренным грошам. Им становилось тошно. И  чем  дальше,  тем  хуже.  Дети
чувствовали, что они здесь лишние, видели, что им смотрят в  рот,  когда
они едят, слышали, как за их спиной говорят об их "аппетитах".  И  кусок
застревал у них в горле. Все им делалось противно. Они ждали  письма  от
отца, как пришествия мессии. Когда наконец они поедут домой?!  Бог  сжа-
лился над ними, и долгожданное письмо пришло с переяславским извозчиком.
В письме была приписка, чтобы с тем же  извозчиком-зовут  его  Ноях-дети
тотчас же ехали домой. Извозчик этот был действительно извозчиком, с по-
возкой, с лошадьми, все как полагается, и звали его действительно  Ноях,
хотя сам он величал себя реб Ноях. У Нояха были, однако, свои недостатки
- хриплый голос и лысина. Но это еще полбеды. Охрип  он,  видите  ли,  в
праздник торы. В праздник он выпил водки, то есть водку он пьет  всегда,
но ради праздника он заложил как следует,  кажется,  пришлось  его  даже
приводить в чувство... А плешь у него потому, что в детстве он не  давал
мыть и чесать голову. Он был упрямец. Его насильно чесали и вырывали во-
лосы по одному. Но все это, повторяю, к поездке  никакого  отношения  не
имеет. Дело испортило совсем другое. Хоть Ноях и был послан из Переясла-
ва в Богуслав специально за тем, чтобы увезти отсюда детей Нохума  Раби-
новича, он все же не мог устоять против  соблазна  подыскать  еще  одно-
го-двух пассажиров на обратный путь. Вот была бы удача! И он слонялся со
своим кнутом по базару и день, и два, и три.  Лошадки  хрупали  овес,  а
пассажиры все не появлялись. Для детей это ожидание было страшно тягост-
ным, но вдруг им сообщили радостную весть-они едут. Доказательство нали-
цо: Ноях уже выкатил повозку и смазывает колеса. "Теперь пусть все  цари
востока и запада явятся сюда - пропало! Пусть  насыплют  полную  повозку
золота, я ни на один день, ни на один час не останусь больше в Богуславе
- сгореть бы, провалиться бы такому городу! Вы еще не знаете реб Нояха!"
Дети влетают в дом, собираются в дорогу. Они прощаются  с  богуславскими
товарищами, со старой синагогой, с желтой молельней, с Росью, с дедушкой
и бабушкой. Дедушка тем временем читает им, разумеется, нотации и  велит
быть честными евреями, а бабушка вытирает глаза своими скрюченными рука-
ми. Только дядя Ица и тетя Сося провожают их  холодным  "прощайте".  Эта
парочка была очень довольна, что "чужие дети" уезжают, но радость их ом-
рачалась тем, что не все они уезжают, а только маль  чики.  Две  девочки
остаются в Богуславе. По какой причине? Очень просто:  бабушка  заявила,
что не отпустит их. Она не хочет, чтобы дети ее дочери попали к мачехе.
   Дядя Ица с улыбочкой поглаживает пейсы и говорит, поглядывая  на  по-
душки, где лежит бабушкино состояние:
   - Ну, а если мальчики попадут к мачехе,-это ничего? Хе-хе-хе!.. - Что
ты равняешь девочек с мальчиками? Что мальчику мачеха! Он уйдет на целый
день в хедер, и все тут, а девочка остается дома и нянчит мачехиных  де-
тей.
   Дядя Ица, однако, не удовлетворен ответом. Он гладит  пейсы,  смотрит
на подушки и, усмехаясь, тонко замечает:
   - А что было бы, скажем, если бы все дети были девочками? Хе-хе!..