благословение и закусите! - предложил старый богач и стал
расспрашивать юного кандидата про город Переяслав,  который  он  посетил
как-то, лет шестьдесят с лишним тому назад. Тогда это был еврейский  го-
род. Как там теперь обстоит с благочестием?
   - Все обстоит хорошо,  -  ответил  гость  и  отказался  от  угощения,
собственно не из-за благословения, которое нужно произнести перед  едой,
а из боязни, что старик заставит потом совершить заключительное  благос-
ловение, которого Шолом никогда не мог запомнить наизусть.  На  прощание
хозяин пожелал ему успеха. А успех, с божьей помощью, обеспечен, заверял
его старик, ибо его пожелания всегда исполняются, потому что он коген...
   В тот же день по городу распространился слух, что появился новый кан-
дидат в раввины, совсем еще юноша, но полный достоинств.  Во-первых,  он
из хорошей семьи, родственник Нахмана Кагана; кроме того, он знаток  пи-
сания, обладает прекрасным почерком и знает назубок весь талмуд со всеми
комментариями. А так как фантазия у людей разыгралась, то некоторые  до-
бавляли, что он имеет также звание духовного раввина, может давать сове-
ты по вопросам религии и заткнет за пояс не  только  местного  духовного
раввина, но и еще трех таких, как он. Одним  словом,  птица  редкостная,
чудо из чудес. Когда Шолом появился на улице, между рядами лавок, на не-
го показывали пальцами, и он слышал, как говорили за его спиной:
   - Это он и есть?
   - Кто?
   - Новый казенный раввин.
   - Такой щенок?
   - Молоко на губах не обсохло...
   - Какие у него длинные волосы!
   - Волос долог, да ум короток...
   Однако у героя хватило ума за один день нанести с  полдюжины  визитов
местным заправилам, сливкам города - Бахмутским, Каневским,  Рогачевским
и прочим представителям лубенской буржуазии. В субботу перед выборами он
был в синагоге. Его посадили на видное место,  чтобы  хорошенько  нагля-
деться на него; ему пришлось выдержать несколько сот рукопожатий.  Нако-
нец нового кандидата вызвали к чтению торы.
   Это было нечто вроде экзамена. Парень прочел текст с блеском.  Однако
все это ничто в сравнении с тем, что творилось во время выборов. А  тво-
рилось вот что. Зал управы был полон народу, и уже собрались  приступить
к выборам, как вдруг самый молодой из кандидатов выступил с речью,  и  к
тому же по-русски, которую ни к селу ни к городу пересыпал  цитатами  из
писания, притчами и аллегориями. Тем не менее речь его так  понравилась,
что он был избран в раввины всей общиной единогласно, не получив ни  од-
ного черного шара. Сейчас же  домой  полетела  телеграмма:  "Поздравьте,
избран единогласно!" Сам же только что избранный молодой  раввин  отпра-
вился принести свою благодарность реб Нахману Кагану. Старик был чрезвы-
чайно растроган тем, что его протекция оказала такое действие. И он поп-
росил молодого раввина повторить перед ним речь, которую он произнес  на
выборах. Раввин ответил, что охотно повторил бы ее, но, к сожалению, тут
и слушать нечего.
   - Почему же говорят, что публика пальчики облизывала?
   - Если разрешите, я расскажу вам одну историю...
   - Пожалуйста, если она только имеет отношение к делу.  -  Реб  Нахман
Каган приготовился слушать, надел очки, и молодой раввин начал:
   - История, которую я вам расскажу, случилась с одним священником. Мо-
лодой свежеиспеченный попик пришел к митрополиту за благословением и со-
ветом,-что бы ему такое сказать прихожанам в праздник.  Митрополит  бла-
гословил его и посоветовал рассказать  прихожанам  о  святых  угодниках:
например, о чуде с сорока святыми, которые три дня и три  ночи  блуждали
по лесу и чуть не умерли с голоду. Но господь явил чудо-они нашли  кара-
вай хлеба. Все сорок святых уселись есть этот хлеб. Ели они, ели, и  еще
на завтра осталось... Когда наступил праздник, молодой священник расска-
зал прихожанам в церкви о чуде, только  чуточку  по-иному.  Один  святой
блуждал по лесу три дня и три ночи, чуть не умер с голоду. Тогда господь
явил чудо-святой нашел сорок хлебов. Присел  он  утолить  голод.  Ел-ел,
ел-ел, и еще на завтра осталось. Позже, когда митрополит сделал  священ-
нику выговор, как это он мог допустить такую грубую ошибку, молодой  по-
пик ответил: "Для моих прихожан и это чудо..."
   Старый Каган чуть не лопнул от смеха. Он был очень доволен новым  ка-
зенным раввином, радовался ему, как родному.  Торжество  юноши  длилось,
однако, недолго. Оно было вскоре омрачено, как мы это дальше увидим. По-
ка же съездим с юным раввином в его родной город Переяслав.
   Наш герой представлял себе, что Переяслав ходуном ходит по случаю его
избрания. Шутка ли - такой успех и в таком возрасте!  Ничего  подобного!
Рада была только его родня, и  то  не  совсем.  Радоваться  можно  будет
только тогда, когда выборы утвердит губернатор. А пока дело висит в воз-
духе. Нужно еще съездить в  губернию,  в  Полтаву,  хлопотать,  подмазы-
вать... Этого одного было достаточно, чтобы охладить  восторг  героя.  А
вдобавок, нужно же было ему встретиться с Хайте Рудерманом, младшим бра-
том бывшего лубенского раввина. Хайте шел ему  навстречу  с  независимым
видом, руки за спину, в желтой куртке внакидку. Не чувствуя за собой ни-
какой вины, наш герой протянул ему руку.  Но  тот  и  пальцем  не  поше-
вельнул, отступил в сторону и прошел мимо, как незнакомый. "Брат за бра-
та",-подумал оскорбленный герой, найдя тут же оправдание для  оскорбите-
ля, и побежал излить свою душу перед другим  своим  товарищем,  Авремлом
Золотушкиным. Несмотря на то, что Золотушкин был с Хайте  Рудерманом  на
ножах, он решительно стал на сторону Рудермана и сказал герою  в  глаза,
что порядочный человек не должен ему подавать  руки  по  двум  причинам:
во-первых, потому, что он теперь казенный раввин, а  казенный  раввин  -
это лицемер, ханжа, блюдолиз у богачей и чиновник правительства; во-вто-
рых, честный человек не отбивает у другого заработок, не  вырывает,  как
собака, кость изо рта...
   Коротко, но ясно. Герой наш чувствовал, что в словах Золотушкина кро-
ется большая правда. И ему вспомнилась встреча в день выборов с  лубенс-
ким экс-раввином Шимоном Рудерманом: как тот побледнел, какие у него бы-
ли испуганные глаза, словно спрашивающие: "Что  я  тебе  сделал?"  Таким
жалким выглядит пес, которого искусали и затравили другие псы. При  этой
встрече у героя сжалось сердце. В какую-то минуту он был готов броситься
несчастному Шимону Рудерману на шею, просить у него  прощения,  уступить
ему Лубны вместе с их почтенными обывателями и снять свою кандидатуру  в
раввины. Вот это было бы человечно, даже более чем человечно.  Но  порыв
длился не дольше одной минуты, тут же выступил эгоист-собственное "я". И
это "я" победило.
   Можно себе представить, в каком душевном состоянии герой ушел от сво-
его друга Золотушкина. Что может быть хуже сознания, что прав другой,  а
не ты? У Чехова есть для этого точное выражение: он чувствовал себя так,
будто мыла наелся. Одного только Шолом не мог  понять:  почему  казенный
раввин должен быть обязательно лицемером, лизоблюдом у богачей и  чинов-
ником правительства. И он дал себе слово, что таким не станет. Он  будет
не таким раввином, как все. Человек - это то, кем он хочет быть.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   1913-1916

   К МОЕЙ БИОГРАФИИ

   (Написано в 1903 году моему самому близкому другу И. X. Равницкому)

   Милый мой товарищ, дорогой друг Равницкий!
   Вы просите, чтобы я Вам дал хоть какие-нибудь сведения из своей биог-
рафии? Боюсь - не лишнее ли это, моя биография. Не рано ли? Это  во-пер-
вых. Во-вторых, я бы не прочь и сам написать  историю  своей  жизни-даже
целую книгу7. В-третьих, я сильно занят, литературой, конечно. С тех пор
как держу перо в руках, я никогда не работал так продуктивно, никогда не
был так плодовит, как сейчас. Худо ли, хорошо ли, но пишется много. А Вы
ведь знаете, что я способен писать даже на острие иголки или  на  лезвии
меча! Одно плохо - время неудачное, за окном у нашего  народа  пасмурно,
не хочется смеяться. А если и смеешься, то себе наперекор... Переписка с
нашими великими людьми - евреями и неевреями отнимает у меня также  уйму
времени. Все же я урвал для Вас целый час (злодей!) -и вот Вам некоторые
сведения. Быть может, они пригодятся Вам в работе. И да поможет Вам бог!
   Ваш преданный друг Шолом-Алейхем.

   ...В маленьком, величиной с ноготок, местечке  Воронке,  недалеко  от
города Переяслава (где я родился в 1859 году), провел я свои лучшие  зо-
лотые годы, прекрасные, глупые детские годы. В  этой  маленькой  Воронке
отец мой считался одним из первых людей, состоятельным человеком; он был
старостой всех местных обществ - "реб Нохум Вевиков"! А мы, дети реб Но-
хума Вевикова, были тоже не из последних! Каждую неделю на проводы  суб-
боты у нас собиралось чуть ли не все местечко; в праздники люди приходи-
ли к нам на трапезу; все новости поступали к нам и исходили от нас. Ста-
канчик вина каждый рад был выпить у нас, о раввине-чудотворце говорили у
нас, о политике-у нас, все у нас. Детей в нашем доме воспитывали в стро-
гости, держали в страхе божьем, отдавали к лучшему учителю-реб Зораху. И
мы были по-настоящему благочестивы.
   Я помню еще и теперь сладость слез, которые мы проливали, слушая нра-
воучения учителя. А нравоучения читал нам учитель реб Зорах каждый день,
и мы во время молитвы били себя в грудь и  каялись,  потому  что  нашему
благочестию сопутствовали и великие грехи: мы были лгунами, чревоугодни-
ками, не слушали отца, пропускали слова в молитвах,  таскали  деньги  из
кружки для пожертвований (см. "Ножик"). А запретные  желания,  греховные
мысли! Один из наших товарищей,-звали его Эля, сын Кейли,-парень постар-
ше, жених, рассказывал нам гадкие истории, вводил нас в искушение, разв-
ращал нас, превращал преждевременно во взрослых.  А  учитель  читал  нам
нравоучения, и мы исходили слезами, усердно молились,  не  пропуская  ни
слова, плача, били себя в грудь и каялись в своих прегрешениях.
   С детства я отличался богатым и пылким воображением. Дома представля-
лись мне городами, дворы-странами, деревья-людьми,  девушки-принцессами,
богатые молодые люди--принцами, травы-бесчисленными войсками, колючки  и
крапива-филистимлянами, эдомитянами и моавитянами *, и я шел на них вой-
ной (см. "Зелень к празднику").
   Схватывать живые черты всякого явления, любого человека было  у  меня
почти манией. Сам того не желая, я изображал всех и каждого,  начиная  с
нашего учителя реб Зораха и его жены, с товарищей по хедеру и их родите-
лей и кончая пьяницей Борух-Бером и кривоногим сторожем Ониской. За  это
передразнивание на меня градом сыпались оплеухи. В хедере я прослыл  шу-
том, комиком. Все смеялись до упаду, кроме меня. Дома мать заметила  мои
проделки и принялась их искоренять.
   В умении подражания, в гримировке, в актерской игре  не  уступал  мне
только один товарищ, который к тому же прекрасно пел. Это был сын нашего
раввина Меер, или иначе Меерл Медведев,  впоследствии  знаменитый  певец
Медведев. Великое искусство игры открылось ему еще тогда, когда он бегал
босиком и самую расчудесную песню исполнял за грош или  за  пол-яблока8.
Вдвоем с Медведевым мы представляли "Разбойников"-пьесу собственного со-
чинения. Медведев играл разбойника, а я-бедняка еврея. Остальные товари-
щи в качестве статистов изображали деревья в лесу. Я, бедняк, становился
на колени и умолял, разбойника: "Чего ты хочешь от  меня?  Я  несчастный
бедный еврей. Сжалься над моей женой и детьми!" А он, разбойник,  с  ку-
хонным ножом в руке распевал забавную песенку о том, что  он  должен  во
что бы то ни стало вырезать всех евреев.
   Как бы мы ни были испорчены и дурно воспитаны, чувство милосердия  ко
всему живому было во мне так велико, что вид заезженной лошади  причинял
мне боль (см. "Мафусаил"), собака с перешибленной ногой вызывала у  меня
слезы (см. "Рябчик") и даже кошка, нечистая тварь, была мне мила и доро-
га. О больных, убогих детях и говорить не приходится (см. "Убогая").
   Страсть к писанию, как это ни странно, началась у  меня  с  красивого
почерка, который я перенял у учителя, реб Зораха. За красиво  написанное
задание отец давал нам по грошу (первый "гонорар"). Я сшил себе  тетрадь
и красивыми буквами вывел в ней ("сочинил") целый трактат  по  библии  и
древнееврейской грамматике. Отец пришел в восторг от  моего  "произведе-
ния" и долго носил его у себя в кармане, показывая каждому встречному  и
поперечному, как прекрасно пишет его сын (было мне  тогда  лет  десять),
как он сведущ в библии и искушен в грамматике. Но наш сосед, реб  Айзик,
хасид с козлиной бородкой, который молился писклявым, как у котенка, го-
лосом, сказал: "Грамматика-шматика. Чепуха и ерунда!.. Главное для  меня
почерк. У него ведь золотая рука!" ("Первая "критика").
   Тянуло меня всегда в мир мечтаний и грез, в  мир  песен  (см.  "Иосе-
ле-соловей"), в мир музыки (см. "Стемпеню"). После  своего  религиозного
совершеннолетия я пристрастился к скрипке и получил  за  это  порядочную
взбучку от отца ("Скрипка").
   Обеднев, мои родители переехали из Воронки обратно в  Переяслав.  Там
нам впервые сшили модные сюртучки с распором позади. Когда  умерла  мать
(от холеры), отец отдал нас в Уездную школу, и я выделялся среди  других
детей, отличался своим усердием. В пятнадцать  лет  я  впервые  прочитал
книгу на русском языке. Это был "Робинзон Крузо". Недолго думая я  напи-
сал собственного "Робинзона" под названием "Еврейский  Робинзон  Крузо".
Свое произведение я показал отцу, отец показал его  постояльцам  (у  нас
был заезжий дом),-и все пришли в восторг.
   С той поры отец стал оберегать меня как  сокровище  какое,  освободил
из-под опеки мачехи, не позволял ей колотить меня,  не  давал  мне  нян-
читься с маленькими детьми, не заставлял, как раньше,  крошить  изюм  (у
нас был винный погреб под названием "Южный берег"), запретил  мне  также
чистить сапоги постояльцам, ставить самовар, быть у них на побегушках  и
выполнять всякие другие поручения, как случалось прежде.
   В возрасте от семнадцати до двадцати одного года, пока я не  принялся
всерьез за учение, намереваясь сделаться казенным раввином, я запоем чи-
тал, но еще больше писал. А писал я все в том же роде, что читал: стихи,
поэмы, романы, драмы в огромном количестве и просто что в голову  взбре-
дет. Свои "произведения" я посылал во все существующие еврейские и русс-
кие редакции (я писал на древнееврейском и русском языках), и редакциям,
благодарение богу, было чем топить печи... Только  "Гамейлиц"  напечатал
два-три моих "произведения" с примечанием редакции мелким шрифтом: "Слог
твой хорош. Услаждай нас дальше своей речью". И я принялся  писать  ста-
тейки на древнееврейском языке пудами, целыми вагонами,  но  никого  моя
речь не "услаждала", уж не знаю почему!
   В то время (1883) появилась еврейская газета, первая газета на разго-
ворном еврейском языке ("Фолксблат"-Александра Цедербаума),  и  так  как
русские издания отказывались печатать мои "романы" и "драмы",  а  статьи
на древнееврейском языке тоже никого не услаждали, то я попытался забавы
ради написать что-нибудь на разговорном языке,  на  языке  Менделе  Мой-
хер-Сфорима*, книга которого попалась мне тогда на глаза. И, представьте
себе, "Фолксблат" ухватилась за меня, и редактор  Цедербаум  собственно-
ручно написал мне письмо, в котором просил (понимаете-просил!), чтобы  я
писал еще. С того времени я стал помещать фельетоны в "Фолксблат", и чем
больше я писал, тем чаще меня просили присылать свои фельетоны.  К  тому
же сотрудником "Фолксблата" в это время оказался Мордхе  Спектор  *.  Он
неустанно подогревал меня, чтобы я не переставал писать, что и делает по
сегодняшний день. Мои писания, однако, в те времена были не  более,  чем
забава, пока не случилась история с "Ножиком", которая изменила характер
моего творчества, как и мою жизнь.
   В те дни меня занимала коммерция-деньги, биржа, ценные бумаги и  тому
подобные вещи, не имеющие никакого отношения к литературе. Я достиг тог-
да вершины своего благосостояния, обладал большиши деньгами и, возможно,
пошел бы по иному пути, по тому пути, который некоторые  считают-настоя-
щим. Но случилось иначе. Приехав однажды в Киев по разным важным делам и
устав за день, я лег спать, но уснуть не мог.  Поднявшись,  я  присел  к
столу и написал, верней, излил душу в произведении о своих  детских  го-
дах, которому дал название "Ножик".
   Написанное я отправил в редакцию и забыл о нем.
   И вот однажды читаю "Восход" * и вижу литературный обзор за  подписью
"Критикус" (Дубнов)*, который среди всякой чепухи  упоминает  и  о  моем
"Ножике". Со страшным сердцебиением прочитал я  несколько  теплых  строк
"Критикуса". Он хвалил мой "Ножик" и утверждал, что молодой автор  обна-
руживает талант и со временем подарит нашей бедной литературе на  разго-
ворном языке "идиш" хорошие произведеиия.
   Исполненный благодарности, со слезами радости на глазах,  я  еще  раз
перечитал эти слова милого "Критикуса" и дал себе слово  писать  в  этом
роде еще и еще. И с той поры пo сегодняшний день стоят перед моим взором
эти теплые доброжелательные слова, и каждый  раз,  когда  я  пишу  новую
вещь, я себя спрашиваю: а что скажет на это "Критикус". Я давно  потерял
свои деньги, но бодрость осталась при мне, и я крепко держу в руках  пе-
ро. Должен ли я быть благодарен  "Критикусу",  или  наоборот,-решать  не
мне. Моя болезнь (сочинительство) так далеко зашла, что я принадлежу уже
не самому себе, не своим домочадцам, а нашей литературе и  той  огромной
семье, которая называется "народ".

   1 Живое серебро-старинное название ртути.
   2 Непереводимая игра слов: офетерп-по-еврейски означает и ожирныйп  и
одядяп.
   3 Хорошо (польск.).
   4 Род верхней одежды.
   5 Веселый свадебный танец.
   6 Молодой барии (укр.).
   7 Книгу эту я впоследствии и начал писать в Италии под названием оБи-
ография Шолом-Алейхема, написанная им самимп (Примечание  Шолом-Алейхема
1913.)
   8Я помню такую его песенку:
   Выхожу я на Виленскую улицу,
   Слышу крик и шум.
   Ох,ох,
   Плач и вздох!..


    Примечания

    Источник: Собрание сочинений, том третий ГИ художественной литерату-
ры, Москва, 1960

   Большинство произведений Шолом-Алейхема написано на языке восточноев-
ропейских евреев - идиш. Тора, талмуд и другие священные для евреев  до-
кументы написаны на древнееврейском языке, или иврите. В  связи  с  тем,
что целый ряд терминов, естественно, перекочевали из иврита в идиш,  при
этом немного изменившись, я счел необходимым дополнить настоящие  приме-
чания ивритскими названиями терминов.
   Следует сказать, что авторы перевода и  данных  примечаний  допускают
одну ошибку. Дело в том, что под БИБЛИЕЙ следует  понимать  лишь  ВЕТХИЙ
ЗАВЕТ или ТАНАХ, а не христианскую БИБЛИЮ. ТАНАХ включает в себя еврейс-
кую Тору и другие источники.
   (Примечание Б.А.Бердичевского).

   Незаконченную автобиографическую повесть "С ярмарки" с  подзаголовком
"Жизнеописаиие" Шолом-Алейхем писал в 1913 - 1916 годах. Первые две час-
ти  этой  повести  были  выпущены  отдельным  изданием   в   1916   году
нью-йоркской еврейской газетой "Вархайт", третья часть печаталась в этой
же газете, последние две главы-уже после смерти автора.
   Шестого апреля 1913 года в своем письме к Шриро  (крупный  промышлен-
ник, интересовавшийся литературным творчеством Шолом-Алейхема, на помощь
которого  в  издании  своей  автобиографии  рассчитывал  писатель),  Шо-
лом-Алейхем писал: "...я понемногу, ежедневно понемножку,  буду  продол-
жать свою "биографию". Я ее называю  "биографией",  не  "автобиографией"
потому, что я выбрал форму "биографии", то есть такую, где автор говорит
читателю о себе, как о третьем лице. Чтобы вы меня правильно  поняли,  я
вам посылаю в отдельном пакете первые несколько глав..."
   Фактически большая часть повести Шолом-Алей