части "Берио", он
в присутствии своих учеников заявил, что у этого паренька  "фаланф".  На
гнусавом языке Бенциона это означало "талант". Был ли у него и  в  самом
деле талант, Шолом не знает. Знает он только, что с самых малых лет  его
тянуло к музыке, он томился по скрипке. И как назло, точно  кто  дразнил
его, - ему постоянно приходилось бывать в обществе канторов  и  музыкан-
тов, вращаться в мире музыки и пения.
   Канторы и певчие постоянно бывали у них в доме, так как Нохум Рабино-
вич сам певал у амвона и славился как ценитель пения. К тому же их заез-
жий дом служил, можно сказать, единственным пристанищем для канторов. Не
случалось такого месяца, чтобы у них на дворе не появлялась повозка, на-
битая странными пассажирами - живыми, юркими и  всегда  голодными.  Были
они большей частью оборваны и обтрепаны, как говорят - наги и  босы,  но
шеи укутаны шарфами, шерстяными теплыми  шарфами.  Набросившись,  словно
саранча, на дом, они поедали все, что бы им ни подали. Это уж как прави-
ло - раз приехали певчие со всемирно известным кантором,  значит  голод-
ные. "Всемирно известный кантор" целые дни надрывался, пробуя свою  "ко-
ловратуру", он глотал сырые яйца, а певчие от  усердия  прямо  на  стену
лезли. Однако, обладая большей  частью  слабыми  голосами  в  противовес
сильным аппетитам, компания эта не слишком восхищала народ своим  пением
и, хорошенько наевшись, уезжала, ничего не  заплатив  хозяевам.  Мачехе,
это, понятно, было не по вкусу, и она стала понемногу  отваживать  "все-
мирно известных" канторов. Пусть они лучше окажут любезность Рувиму  Яс-
ноградскому, говорила мачеха. Пусть заезжают к нему, так  как  едоков  у
нее, не сглазить бы, и своих довольно, а крикунов, не  согрешить  бы,  и
без них хватает... Так или иначе, но дети Рабиновича столько наслушались
пения, что на память знали, кому принадлежит тот или иной напев, та  или
иная субботняя молитва: кантору Пице или  кантору  Мице,  каштановскому,
седлецкому, кальварийскому кантору или вовсе Нисе Бельзеру. Бывали  дни,
когда напевы носились в воздухе. В горле непроизвольно переливались  ме-
лодии, подчас не давая уснуть, плелись мысли.
   Так обстояло дело с пением. Что же касается музыки, то герой этой би-
ографии имел возможность слушать музыку еще чаще, чем  канторов,  потому
что как Иешуа-Гешл с густыми пейсами, так и Бенцион с Провалившимся  но-
сом жили недалеко от Рабиновичей и в хедер приходилось обязательно  идти
мимо них. То есть это было не так уж обязательно, можно  было  их  мино-
вать, даже, пожалуй, ближе оказалось бы. Но Шолом предпочитал  проходить
именно мимо них, постоять под окнами и послушать, как  музыкант  Бенцион
учит мальчиков играть на скрипке или как музыкант Иешуа-Гешл  репетирует
со своими сыновьями, "играющими на  всевозможных  инструментах".  Шолома
нельзя было оторвать от окна. Сыновья Иешуа-Гешла приметили его, и стар-
ший из них, Гемеле, угостил однажды Шолома смычком по голове, а в другой
раз окатил холодной водой, но это не помогло. Одной цигарки было  доста-
точно, чтобы подружиться с Гемеле, и Шолом сразу стал своим человеком  в
доме музыканта Иешуа-Гешла, теперь он не пропускал ни одной репетиции, -
а репетиции происходили там чуть ли не каждый день. Таким образом он по-
лучил доступ в компанию музыкантов, познакомился  со  всем  музыкантским
племенем, с их женами и детьми, с их нравами и обычаями, с  их  артисти-
чески-цыганским бытом  и  с  музыкантским  жаргоном,  который  он  впос-
ледствии, будучи уже Шолом-Алейхемом, частично использовал в  произведе-
ниях: "Скрипка", "Стемпеню", "Блуждающие звезды" и других.
   Как видите, обстоятельства благоприятствовали тому, чтобы Шолом  нау-
чился играть на скрипке. Наслушался музыки он немало. Талант,  если  ве-
рить, музыканту Бенциону, у него был. Чего же недоставало? Инструмента -
скрипки. Но скрипка стоит денег, а денег-то и нет. Как же  быть?  Нужно,
следовательно, добыть денег... И тут-то, когда дело дошло  до  денег,  и
случилась история, смешная и печальная, вроде трагикомедии.

   54
   НЕ УКРАДИ

   Кошелек с мелочью. - Герой совершает кражу и раскаивается. - Как  из-
бавиться от кошелька?

   Среди останавливавшихся в заезжем доме Рабиновичей был один  постоян-
ный гость, хлеботорговец из Пинска, литовский еврей по фамилии Вольфсон.
Этот Вольфсон живал у них месяцами и уже имел свою  постоянную  комнату,
которую так и называли "комнатой Вольфсона", даже когда сам Вольфсон был
в Пинске. Ему  подавали  отдельный  самовар  -  "самоварчик  Вольфсона".
Вольфсон этот считался у Рабиновичей своим человеком, ел то, что ели они
сами, а когда хозяйка (мачеха) бывала не в духе, ему доставалось наравне
со всеми, как родному... Дома он носил короткий халат, а иногда ходил  и
вовсе без халата. Курил он очень толстые крученые сигары и любил  разго-
варивать, держа сигару в зубах, а руки в карманах. Говорил  без  меры  и
без удержу. Комната его всегда открыта, самовар  вечно  на  столе,  ящик
стола заперт, но ключи висят тут же; один поворот ключа-и  ящик  открыт.
Что находится в ящике-известно всем. Там лежат книги,  письма,  счета  и
деньги: большой толстый бумажник,  туго  набитый  ассигнациями,-кто  его
знает, сколько их там!-и, кроме того, старый, облезлый  кожаный  кошеле-
чек, всегда полный серебра и медяков. Немалая, видно, сумма!  Случись  у
такого мальчика, как Шолом, хоть половина этого  капитала,  ему  было  б
достаточно, чтобы купить лучшую скрипку в мире.
   Вольфсон не раз у всех на глазах открывал ящик, и Шолом невольно пог-
лядывал на набитый ассигнациями бумажник и особенно на кожаный кошелечек
с мелочью. У него было тайное желание-чтобы Вольфсон как-нибудь  потерял
этот кошелек, а он, Шолом, нашел бы его. Так можно  было  бы  и  капитал
приобрести и невинность соблюсти. "Возвращение потери", конечно, одно из
самых благих дел, но обладать таким кошельком - дело еще  более  благое.
Он, однако, и не думал терять его, этот еврей из Литвы! И  Шолом  принял
отчаянное решение: если случится так, что Вольфсон  даст  ему  почистить
брюки и забудет в них кошелек, то черта  с  два  он  его  получит!  Выс-
кользнул из кармана во время чистки, чем Шолом виноват! Однако  Вольфсон
тоже не дурак, каждый раз, давая детям чистить свою одежду, он предвари-
тельно опоражнивал все карманы. Литовский еврей остается верен себе! Шо-
лому становится досадно, и он решает: раз тот терять не теряет  и  забы-
вать не забывает, нужно по крайней мере заглянуть в  кошелек  и  узнать,
сколько там мелочи. С этим намерением не для того, упаси бог, чтобы  со-
вершить кражу, а просто из любопытства, Шолом как-то  утром  заглянул  в
комнату Вольфсона и повертелся там, будто бы убирая со стола, в то время
как сам Вольфсон стоял в зале с толстой сигарой во рту и  тараторил.  Из
этой попытки, однако, ничего не вышло. Не успел Шолом ощутить холод клю-
ча в руке, как ему показалось, что вся связка подняла трезвон, и он весь
задрожал. Он круто повернулся и выскочил из комнаты Вольфсона с  пустыми
руками.
   Итак, на первый раз номер не удался. Шолом ждал другого удобного слу-
чая, упрекая себя как вора: "Ты, Шолом, вор! Если тебе хоть раз в голову
пришла дурная мысль, значит, ты вор! Вор, вор!"
   Второй случай не заставил себя долго ждать. Вольфсон не любил  сидеть
один в четырех стенах своей комнаты. В зале  обычно  бывали  постояльцы,
поэтому он предпочитал коротать время там и, попыхивая сигарой,  разгла-
гольствовать. Шолом опять забрался в его комнату,  намереваясь  на  этот
раз не только полюбопытствовать, но и поживиться кое-чем.  Ведь  он  уже
все равно вор... Перегнувшись через весь стол, как будто пытаясь  что-то
достать с другого конца, он тем временем левой рукой взялся за  холодный
ключик; поворот вправо - замок открылся с тихим "дзинь" и  умолк.  Шолом
заглянул в ящик и оцепенел. Первым делом он увидел раскрытый толстый бу-
мажник, туго набитый бумажными деньгами; красными десятками, синими  пя-
терками, зелеными трешками и желтыми рублевками-кто знает,  сколько  там
могло быть! Вытащи он оттуда одну только красненькую-все было бы  в  по-
рядке. Кто там заметит! Бери же, дурень, и тащи! Нет, он не может! У не-
го руки трясутся, зуб на зуб не попадает, даже дыхание сперло. Лучше  уж
кожаный кошелек! Вот он, тоже полнехонький. Шолом хочет  взять  его,  но
правая рука не слушается. Открыть кошелек и вынуть несколько  серебряных
монет тоже неплохо, но слишком много возни. Взять  кошелек  и  сунуть  в
карман - сразу заметят. А время не ждет, проходят минуты, каждая  минута
- год. И тут раздается шорох. Ага, он шаркает  уже  своими  истоптанными
шлепанцами, этот литвак. Поворот ключа правой рукой в обратную  сторону,
и Шолом уходит из комнаты снова с пустыми руками. Он уверен, что  обяза-
тельно кого-нибудь встретит. Но никого нет.  Вернуться  обратно  поздно!
Надо было раньше! Пропустил такой случай! Ты идиот, Шолом! Идиот и  вор!
То и другое вместе...
   Зато в третий раз, некоторое время спустя, все сошло гладко. Не теряя
времени на подготовку, без долгих проволочек Шолом подошел прямо к  сто-
лу, отпер замок и, сунув руку в ящик, схватил кошелек, проворно  опустил
его в карман и затем, заперев ящик, пошел со своими книгами  в  училище,
медленно, не спеша, внешне хладнокровный, даже несколько вялый. Но, вый-
дя из дому, он почувствовал, что кошелек сквозь карман жжет ему тело,  и
понял, что ни в коем случае, ни под каким видом он не должен держать его
при себе, тем более в первый день. И вместо того чтоб сразу пойти в учи-
лище, он забежал в дровяной сарай и сунул кошелек в дальний темный  угол
между дровами и стеной, хорошенько запомнил это место и-марш в школу.
   Если вам случится когда-либо встретить парня с пылающим лицом, с  го-
рящими глазами, в странном возбуждении, готового для вас в огонь и воду,
но рассеянного, погруженного в себя, знайте, что у этого парня  какая-то
тайна, известная только ему и богу. Именно так выглядел в то утро  герой
этой биографии. Он смотрел на всех виноватыми глазами,  словно  грешник,
ему казалось, что все догадываются о его сокровенной тайне. Товарищ  его
Эля, лучше всех знавший его, тотчас спросил: "Что  с  тобой,  Шолом,  ты
опять намазал какую-нибудь штуку на заборе?" - "Попридержи  язык,  Элик,
не то я тебе намажу такую штуку на физиономии,  что  забудешь,  как  те-
бя-зовут!" - "В самом деле? А ну, попробуем! Посмотрим  кто  кого!"  Эля
засучил рукава и приготовился дать сдачи, как он это умел. Но его  това-
рищу было не до драки. Всем своим существом, всеми своими  помыслами  он
находился там, в дровяном сарае. Второпях он даже не  успел  посмотреть,
что в кошельке. Он никак не мог дождаться конца уроков, чтобы, придя до-
мой, забежать на минутку в сарай и хоть одним глазком  взглянуть,  каким
богатством он владеет.
   Дома Шолом застал суматоху и переполох: постели  раскиданы,  в  кухне
все вверх дном, служанка плачет, клянется, что ни сном, ни духом не  ви-
новата. Отец вне себя, он еще больше согнулся,-лицо его  приобрело  зем-
листый оттенок. Мачеха разъярена, рвет и мечет, призывает все  кары  не-
бесные. На кого - трудно сказать, так как она сыплет проклятиями во мно-
жественном числе. Из-под носа утащили, утащили б вас  черти!  Кошелек  с
деньгами как сквозь землю провалился, чтоб вам провалиться! Никто не ви-
дел кошелька, света божьего вам невзвидеть! Кто же после этого захочет у
нас останавливаться - остановиться  бы  вам  навеки.  А  сам  постоялец,
Вольфсон, стоит себе в халате с сигарой в зубах, заложив руки в карманы,
поглядывая на детей, улыбается и говорит, словно про себя:  "Только  се-
годня утром держал этот кошелек в руках. Из дому никуда не выходил".
   - Не видели вы кошелька?-обращается к детям отец, и Шолом отвечает за
всех:
   - Какой кошелек?
   Отец редко сердится, но сейчас он не может сдержаться и набрасывается
на своего любимца.
   -"Какой кошелек?"-повторяет он за ним  с  досадой.-Как  вам  нравится
этот простачок? Все утро только и разговоров: "кошелек, кошелек!", а  он
спрашивает, какой кошелек!
   Отец обращается к постояльцу:
   - Сколько все же денег было у вас в кошельке? - Дело не в деньгах,  -
отвечает Вольфсон, - речь идет о кошельке. Только сегодня он был у  меня
в руках, я даже из дому не выходил.
   Нет, Шолому тоже не время узнавать, сколько денег в кошельке.  Он  не
такой идиот, чтобы теперь, в горячую минуту идти в сарай возиться с  ко-
шельком. Ему не к спеху, он может отложить это дело  на  завтра  или  на
послезавтра. А сейчас нужно сесть за книжки, выучить географию  и  исто-
рию, разобрать несколько теорем. Он,  мол,  чист  перед  богом  и  перед
людьми. А кругом пожар! Служанку уволили. Мачеха продолжает рвать и  ме-
тать. Весь дом как в лихорадке. Все ищут кошелек, и Шолом вместе со все-
ми. Он бросает взгляд на отца, и у него замирает сердце--он не может ви-
деть его согнутой спины, не может слышать его стонов и вздохов. И только
теперь воришка чувствует, какую отвратительную штуку он выкинул; и жале-
ет о случившемся, и зол на дьявола-искусителя, который  толкнул  его  на
такой грех, на скользкую дорожку.
   Годом представлялся каждый час, и день казался вечностью.  Шолом  еле
дождался вечерка, когда шум и сутолока немножко улеглись и другие домаш-
ние горести, заботы о хлебе насущном заставили на время забыть о случив-
шейся краже. Тогда воришка выскользнул во двор, пробрался в дровяной са-
рай и, тихо опустившись на землю, вытащил из щели кошелек, открыл,  заг-
лянул в него. Там лежала стертая старинная монета,  ценность  которой  в
давние времена составляла гривенник, теперь же  она  ничего  не  стоила,
никто, ее не брал. Сам же кошелек тоже никакой цены не имел. Совсем ник-
чемный кошелек--замок ни к черту, кожа вытерта и засалена, у краев поры-
жела и сморщилась, как лицо у старой бабки; такой кошелек стыдно даже  в
руки брать. Стоило из-за этой  дряни  совершить  такой  скверный  посту-
пок--нарушить седьмую заповедь: "Не укради!"
   Когда Шолом вернулся в дом, мачеха почтила его своим вниманием -  ве-
лела подать постояльцу самовар. Постоялец Вольфсон имел каждый раз  при-
вычку, когда ему подавали самовар, потирать руки и произносить нараспев,
в рифму: "Так, так, подавай! Будем пить тихонько чай". Теперь он к этому
добавил: "Ну как, нет кошелька?"
   Он посмотрел мальчику в глаза, и Шолом почувствовал скрытую иронию  и
в голосе его и во-взгляде. А может быть, это ему только почудилось?  Как
говорится: "Знает кошка, чье мясо съела" или: "На воре шапка горит".  Во
всяком случае, Шолом в эту минуту возненавидел Вольфсона  всем  сердцем,
видеть не мог его литвацкую физиономию, слышать не  мог  его  литвацкого
произношения, он проклинал и то и другое всеми проклятиями, какие только
знал... Как же быть с чертовым кошельком? Нехорошо, если  его  найдут  в
сарае под дровами. Не поторопились бы рассчитать служанку, то лучше было
бы подбросить кошелек. Теперь же, когда девушку прогнали, подозрение па-
дет только на детей - дело плохо.
   Ночью Шолому долго не удавалось заснуть. Он никак не мог  примириться
с мыслью, что случившееся не сон, не дурной сон. Неужели это правда? Не-
ужели он вор, обыкновенный вор?! Его даже потом прошибло - как низко мо-
жет пасть человек!.. Что же будет дальше?.. А дальше он уснул. И во  сне
видел кошельки, и даже вовсе не кошельки, а живые отвратительные сущест-
ва - желтые, сморщенные, облезлые, холодные и скользкие, как черви,  как
лягушки... Они шевелятся, ползают по его телу, забираются  за  воротник,
под мышки, брр! Он просыпается, заглядывает под одеяло, ощупывает себя -
слава богу, это только сон!..
   Да, но как же все-таки избавиться от кошелька? Другого выхода  нет  -
надо закинуть его в такое место, чтобы сам черт не нашел. Но куда? В со-
седский огород? На кладбище? В женскую синагогу? Нет, лучше  всего  -  с
моста в воду. И самое подходящее время для этого суббота. На этом  Шолом
и остановился.
   Суббота. Конец лета. На дворе еще тепло. Молодые люди разгуливают без
верхней одежды, девушки ходят с зонтиками. Среди гуляющих и  наш  герой.
Кошелек запрятан глубоко в кармане и набит камешками, чтобы он  надежней
пошел ко дну. К несчастью, на мосту полно народу, а Шолому  нужно,  чтоб
никто не видел, как он будет проделывать свою операцию. Шолом долго рас-
хаживает среди гуляющих, заглядывает каждому в глаза, и ему кажется, что
все как-то странно посматривают на него. А может быть, ему только  мере-
щится? Все та же история: "На воре шапка горит". Но вот господь помог  -
вокруг нет никого. Шолом забился в уголок между  свайными  столбами,  на
которых держится мост, перегнулся всем туловищем через перила, как будто
увидел в воде бог весть какую интересную вещь. Затем нащупал  в  кармане
проклятый кошелек, и показалось ему, что в руке  у  него  что-то  живое,
гадкое, вроде жабы. Он тихонько вынул руку и разжал пальцы. Плюх - и нет
кошелька! На месте, где он упал, появился круг. Круг этот становится все
шире и шире, затем появился другой, третий... Шолом не мог оторвать глаз
от того места, где утопил он свой грех, где навеки погребена его  тайна.
Но вот чей-то приятный голосок вывел его из задумчивости, чарующе  проз-
вучал смех:
   - Рыбки плавают? Ха-ха!.. Чем же еще там любоваться?
   Шолом повернул голову и увидел дочь кантора с подругой.
   - Вы давно уже здесь? - спросил он девушек.
   - Все время, ха-ха!-ответили они со смехом. Им было смешно, а у  него
внутри словно что-то оборвалось. Неужели они видели, что  он  здесь  де-
лал?!
   Глупый паренек! Напрасны были его страхи. Его ждало другое горе, сов-
сем неожиданное. Ему суждено было пережить, как мы  это  сейчас  увидим,
новую драму под названием "Дочь кантора".

   55
   ДОЧЬ КАНТОРА

   Дочь кантора Цали. - Пламенная любовь. -  Переписка  двух  юных  сер-
дец.-Письмо героя попадает в чужие руки

   Ту же роль, какую в больших городах играют гимназисты и  студенты,  в
маленьком городишке в те времена играли ученики уездного училища. Одного
только  им  не  хватало-формы.  Им  разрешалось  то,  чего  обыкновенным
мальчишкам из хедера никак не простили бы. Например, учинить каверзу си-
нагогальному служке, купаться в реке вне стен купальни, подтрунивать над
кем угодно и даже разговаривать с девушкой, только бы она была из  хоро-
шего дома. Девушки же по ним прямо с ума сходили. Нужно, однако,  огово-
риться, что тут и не пахло флиртом или романами. Это чистейшие  и  самые
святые отношения, какие только возможны между юношей и девушкой. Я ни на
волос не преувеличу, если скажу, что отношения между ангелами  не  могут
быть чище и невиннее, чем отношения между дочерью кантора и юным  героем
этой биографии. Где, когда и при  каких  обстоятельствах  состоялось  их
первое знакомство, трудно сейчас припомнить, да это и не так важно. Дру-
гого времени для встречи, кроме субботы, и другого места,  кроме  моста,
ведущего в Подворки, в городе не было. Кто из них заговорил первым, юно-
ша или девушка, и о чем они говорили в первый раз-установить трудно. На-
чалось это, несомненно, с внимательного взгляда, с улыбки. Затем как  бы
нечаянное прикосновение локтем. Потом рукой  за  фуражечку:  "Здрасте!",
позже, не притрагиваясь к фуражке: "Как поживаете?" И лишь  после  этого
при дальнейших встречах останавливались на минутку, болтали о совершенно
незначительных вещах и закидывали словечко насчет следующей встречи:
   О н. До свиданья.
   О н а. Когда? Опять в субботу?
   О н. Когда же, как не в субботу?
   О н а. Где? Снова здесь, на мосту?
   О н. Где ж еще?
   О н а. Может быть, в другом месте?
   О н. А именно?
   О н а. Где вы будете в праздник торы, во время "гакофес"? *
   О н. Где же еще - в большой синагоге.
   О н а. Почему не в холодной молельне?
   О н. Там, где ваш отец молится?
   О н а. Не все ли равно?
   О н. Отец вдруг хватится, что меня нет.
   О н а. Если вы маленький мальчик, который