впечатление.
Он никогда не представлял себе, что у еврея может быть такой вид-вид ге-
нерала или фельдмаршала, а голос-рык льва. Сын в кратких словах  сообщил
отцу, кто этот юноша, приехавший с ним, и как они познакомились.  Выслу-
шав сына, старик оседлал нос серебряными очками и внимательно, без  вся-
ких церемоний оглядел юношу так, как разглядывают  купленную  на  базаре
рыбу... Потом он протянул ему теплую руку, любезно, насколько  это  было
возможно для такого строгого "фельдмаршала", поздоровался с ним и, обра-
щаясь на "ты", спросил:
   - Как тебя зовут?
   Узнав, что юношу зовут Шолом, он сказал ему так мягко,  как  позволял
ему его львиный голос:
   - Послушай-ка, друг Шолом, пройди, пожалуйста, в соседнюю комнату,  а
мы с сыном поговорим о делах, потом я тебя вызову, и мы немного  побесе-
дуем.

   Соседняя комната оказалась залом, или, выражаясь по-европейски,  вес-
тибюлем для гостей. Там Шолом застал хозяина гостиницы, человека с синим
носом с тонкими красными прожилками на нем. Бывший  торговец  мануфакту-
рой, он на старости лет стал содержателем заезжего дома. Звали его Бере-
ле, сын Этл. Он стоял без дела, сложа руки, и разглагольствовал обо всем
на свете. Он говорил о своих постояльцах, об их делах и о себе самом,  о
том, что "бог наказал его, и он на старости лет вынужден торговать супом
с лапшой". Жена его, низенькая худая женщина с диадемой на  голове  и  с
желтым жемчугом на шее, ходила по дому, бранила детей мужа (она была его
второй женой), бранила служанку, бранила кошку, вообще, видно, была  не-
довольна устройством мира сего-большая пессимистка! У  окна  за  романом
Шпильгагена сидела их младшая дочь Шивка - красивая  девушка  с  круглым
белым личиком, страшная кокетка. К ней пришли с визитом несколько  моло-
дых людей с подстриженными бородками-сливки богуславской  интеллигенции.
Шел разговор о литературе. Синеносый хозяин подвел  молодого  учителя  к
компании и представил его. Откуда старик узнал, кто он  такой,  остается
загадкой. Чтобы занять нового гостя, юная красавица обратилась к нему  с
милой улыбкой: "Читали ли вы "На дюнах" Шпильгагена?" Оказывается, гость
знает всего Шпильгагена. "Ну, а Ауэрбаха?"-"Ауэрбаха тоже".-"А  "Записки
еврея" Богрова*?"-Эту книгу он наизусть знает. - "А роман "Что делать?".
- "Кто же не читал Чернышевского?"-"Как вам нравится главная героиня?" -
"Вера Павловна? Еще бы!"
   Красавица и ее кавалеры были поражены. Один из них, частный  поверен-
ный с громкой фамилией Мендельсон, щипал все время свои едва пробивающи-
еся усики. Видно было, что он по уши влюблен в девицу  и  поэтому  полон
ненависти к приезжему, который знает все на  свете.  Он  кидал  на  него
злобные взгляды и в душе, видно, желал ему свернуть себе шею  на  ровном
месте. Это еще больше раззадорило нашего героя, и он сыпал словами,  ци-
тировал наизусть целые страницы, называл такие книги, как "История циви-
лизации в Англии" Бокля и "О свободе" Джона Стюарта Милля *. Раз просве-
щенный молодой человек приехал из чужого города, ему полагается выложить
перед людьми все, что у него есть за душой, показать, что он знает и что
умеет... В самый разгар беседы в комнату вошел старик Лоев со своим  сы-
ном и сделался невольным слушателем лекции, которую молодой  переяславс-
кий учитель читал молодежи. Отец с сыном переглянулись, они, видимо, бы-
ли довольны. Потом старый Лоев подозвал Шолома к себе:
   - Послушай-ка, приятель, что я тебе скажу. Мой сын говорит, что ты  в
наших священных книгах разбираешься не меньше, чем в  тех.  Я  хотел  бы
знать, помнишь ли ты еще, чего требует Раши от дочери Салпаада?*
   И началась беседа о Раши. От Раши перешли к талмуду. Затем  забрались
в дебри учености, в вопросы науки и просвещения, как водится среди  пос-
тигших тайны печатного слова...
   Познания Шолома вызвали сенсацию. Фурор был так велик, что старый Ло-
ев положил ему руку на плечо и сказал:
   - Нам уже приходилось видеть, что знатоки всяческих наук  как  только
доходит до дела, ну, скажем, простую бумажку написать, не знают, как  за
нее и взяться. Ну-ка, вот тебе перо и чернила, и будь так  добр,  напиши
по-русски письмо директору сахарного завода, что ему не будут поставлять
свеклы, пока не пришлет столько-то и столько-то денег...
   Разумеется, письмо это было только поводом для экзамена. Оно  перехо-
дило из рук в руки, и все изумлялись редкостному  почерку  юноши.  Здесь
ему сопутствовал дух старого учителя Мониша из Переяслава. Учитель Мониш
Волов, славившийся своей "косточкой", был замечательным каллиграфом, ху-
дожником по призванию, у него была золотая рука. В городе носились с об-
разцами его почерка. Он не писал, а рисовал. Был он человеком  благочес-
тивым, богобоязненным и, не зная ни слова по-русски, успешно  конкуриро-
вал с учителем чистописания уездного училища. Трудно было поверить,  что
не машина, а рука человеческая выводила эти строки.  Ученики,  и  в  том
числе дети Рабиновича, немало вытерпели, бедняжки, от "косточки" Мониша.
Зато они переняли много из его искусства каллиграфии, искусства  красиво
писать по-русски, что со временем принесло им немалую пользу.
   На этом, однако, экзамен не кончился. Старый Лоев попросил юного учи-
теля потрудиться перевести письмо на древнееврейский, "потому что дирек-
тор сахарного завода - еврей", - мотивировал старик свое требование. Ра-
зумеется, и это было испытанием. Недолго думая учитель перевел письмо на
древнееврейский, высоким стилем, стараясь писать как можно  красивей,  с
росчерками и завитушками. Строчки ровные, густые, буковки  узорные,  би-
серные. Тут ему сопутствовал дух его старого воронковского  учителя  реб
Зораха. В еврейском письме меламед Зорах был тем же, чем учитель Мониш в
русском.
   Словом, учитель блестяще выдержал импровизированный экзамен.  У  него
даже голова закружилась от успеха. Он почувствовал, как  пылает  у  него
одно ухо. Фантазия вновь подхватила его и унесла на своих крыльях в  мир
сладких грез и волшебных снов. Он видел себя сияющим и счастливым. Мечта
о кладе начала сбываться, и совершенно естественным путем. Он  приезжает
на место, так рисует ему воображение, и знакомится с дочерью старого Ло-
ева... Они влюбляются друг в друга и открывают свою тайну старику.  Ста-
рик возлагает им руки на головы и благословляет: "Будьте счастливы,  ми-
лые дети!" Шолом пишет отцу в Переяслав: "Так и так, дорогой отец,  при-
езжай!" За отцом посылают фаэтон, запряженный парой горячих  лошадей.  И
тут, в самый разгар мечтаний, старый Лоев отвел его в  сторону  и  начал
издалека разговор насчет оплаты. "А может быть, мы оставим этот разговор
на после?"-"Пусть будет на после..." Шолом почувствовал себя, как  чело-
век, который только что уснул, стал грезить, и его  внезапно  разбудили.
Разыгравшаяся фантазия мгновенно угасла, сладкие сновидения  разлетелись
словно дым, и очарование грез исчезло.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Тем временем наступила ночь, пора ехать. От Богуслава до деревни доб-
рых две мили, часа два езды. Лошади уже стоят запряженные. Кучер  Андрей
тащит в фаэтон огромный чемодан. На дворе прохладно.
   - Ты так и поедешь? - говорит старый Лоев  учителю.-Ты  же  гол,  как
Адам в раю. Замерзнешь ко всем чертям... Андрей, давай бурку!
   Андрей вытаскивает из-под себя теплую шерстяную бурку. Старик сам по-
могает учителю надеть ее в рукава. Бурка очень теплая, и в ней  приятно.
Но Шолому не по себе. Девица Шивка со своими кавалерами стоит у  окна  и
смотрит, как старик помогает ему надеть бурку. Шолому кажется,  что  они
смеются... И перед кучером Андреем тоже стыдно. Что он подумает о нем?!

   69
   ЕВРЕЙ ПОМЕЩИК

   Еврейский барский дом. - Герой обучается правилам этикета. -  Библио-
тека старого Лоева. - Редкостный тип еврея помещика

    Была уже ночь, когда они втроем приехали в деревню-старый Лоев,  сын
его Иошуа  и юный  учитель  из Переяслава. Миновав ряды низеньких темных
крестьянских хат и оставив позади большое зеленое поле-в деревне оно на-
зывалось выгоном-и просторный ток с высокими стогами соломы и еще не об-
молоченного хлеба,  фаэтон подкатил к широкому господскому двору. Не ус-
пел еще кучер остановить лошадей, как деревянные ворота растворились бу-
дто сами собой. У ворот стоял мужик с обнаженной головой.  Он низко пок-
лонился хозяину и пропустил мимо себя фаэтон, который еще с минуту кати-
лся, словно по мягкому ковру,  а затем остановился у широкого, большого,
но невысокого белого барского дома, крытого,  правда,  соломой,  с двумя
крыльцами по бокам. За домом раскинулся сад.  Внутри, как и снаружи, дом
был беленый. Мебель-простая. В доме было бесконечное количество комнат и
множество окон. По комнатам неслышными шагами, словно тени, сновали слу-
жанки в мягкой обуви. Когда старик бывал дома, никто не осмеливался сло-
ва вымолвить. Дисциплина здесь была строгая. Во всем доме слышался голос
только его одного,  хозяина. Его львиный голос гудел, словно колокол.  В
первой, большой комнате,  у длинного, богато сервированного стола сидела
женщина - молодая,  высокая, красивая. Это была вторая жена старого Лое-
ва. Около нее сидела девочка лет тринадцати-четырнадцати - их единствен-
ная дочь,  точная копия матери. Старик представил им молодого учителя, и
все уселись  ужинать. Первый  раз  в жизни герой этой биографии сидел за
аристократическим столом, где еда-это целый церемониал и где прислужива-
ет лакей в белых перчатках. Лакей этот,  правда, простой деревенский па-
рень, по имени Ванька, но старик нарядил его и вымуштровал на свой, бар-
ский манер. Человеку, который не привык к множеству тарелок и тарелочек,
ложек и ложечек, стаканов и рюмок, трудно высидеть за таким аристократи-
ческим столом,  не  погрешив  против  требований этикета. Приходится все
время быть начеку, не терять головы. Нужно признаться, что Шолом до того
времени и  понятия  не  имел, что  за столом нужно соб людать как и е-то
правила,-в обыкновенном еврейском доме до них никому и дела нет. В обык-
новенном еврейском доме все едят из одной тарелки, попросту макают рука-
ми свежую  халу  в жирный  соус и едят. В еврейском доме средней руки не
знают никаких  особых законов и правил насчет того, как сидеть за столом
и как пользоваться ложкой,  ножом, вилкой. В еврейском доме для соблюде-
ния приличий достаточно оставить на тарелке недоеденный кусочек рыбы или
мяса, а сидеть можно как угодно и есть сколько угодно, даже ковырять ви-
лкой в зубах тоже не возбраняется. Кто мог знать, что на свете существу-
ет какой-то этикет? Когда и кем составлен этот свод законов?  Нет, ни об
одном из  законов и обычаев этикета молодой репетитор никогда и нигде не
читал. Одно  только он твердо помнил теперь-нужно делать то,  что делают
другие. Понятно,  от еды особого удовольствия не получишь, раз нужно все
время быть  начеку, беспрерывно  следить за тем,  чтобы не взять лишнего
куска; бояться, а вдруг ты не так держишь вилку или хлебнул слишком шум-
но; опасаться, не слышит ли кто-нибудь, как ты жуешь... Благодарение бо-
гу, экзамен  по этикету учитель также выдержал блестяще,  но из-за стола
он первое время уходил голодным. После всех сложных церемоний, множества
яств и великолепных блюд Шолом тосковал по куску белого хлеба, по селед-
ке с луком, по горячей рассыпчатой картошке в мундире и по кислой капус-
те,  которая потом дает о себе знать целые сутки... Прошло немало време-
ни, пока он привык к этим "цирлих-манирлих". Так или иначе, учителю при-
ходилось идти  в упряжке  со всеми, не ударять лицом в грязь,  не прояв-
лять, упаси бог,  своих демократических замашек и пролетарских привычек.
Одним словом,  быть  как все. Нужно правду сказать,  с первого же дня на
него смотрели не как на чужого, а как на равного, своего. Все-таки юноша
из хорошей семьи. Так определил старик и откровенно высказал свое мнение
о Шоломе  прямо ему в глаза,  заявив,  что он сын почтенных родителей. А
сын почтенных родителей заслуживает особого отношения.
   Прежде всего ему отвели отдельную комнату, убранную просто, но  удоб-
но, с полным обслуживанием. У него было достаточно свободного времени, и
он мог располагать им как хотел. Для занятий с ученицей достаточно  было
двух-трех часов в день. Остальное время он мог использовать для себя-чи-
тать или писать. А читал он все, что попадалось под руку. Старик сам лю-
бил читать и не жалел денег на пополнение своей библиотеки новыми книга-
ми. А так как он читал книги только на  древнееврейском  языке,  то  его
библиотека состояла главным образом из древнееврейских  книг  (еврейские
тогда еще не были  в  моде).  Калман  Шульман,  Maпy,  Смоленский,  Ман-
делькерн*, Готлобер, Иегалел, Ицхок-Бер, Левинзон, Мордхе-Арн,  Гинзбург
*, Ицхок Эртер *, доктор Каминер*, Хаим-Зелик Слонимский -вот имена  пи-
сателей, которые украшали библиотеку деревенского магната, посессора Ло-
ева. Произведения перечисленных писателей старик Лоев  знал  почти  наи-
зусть, любил их цитировать и излагать их содержание. Редко можно  встре-
тить человека с такой памятью и с таким даром слова, как у старого  Лое-
ва. Он обладал подлинным талантом по-своему  пересказывать  прочитанное.
Он был прирожденным оратором. У него была масса юмора, и рассказывал  он
очень увлекательно. Как человек с большим жизненным опытом, немало пере-
живший, он имел, о чем порассказать, и слушать его всегда было  интерес-
но. Он не просто рассказывал, а творил, создавал яркие, красочные карти-
ны. Где бы он ни находился, даже в самом большом обществе,  все  слушали
только его, и никого больше.
   Вообще это был редкостный тип, большой оригинал, совсем непохожий  на
других. Рос и воспитывался он в набожной еврейской семье, в  городе  Бо-
гуславе, и приходится удивляться, каким образом вырос там такой  экземп-
ляр. Как могло прийти в голову богуславскому еврею завести у себя  барс-
кие порядки, пристраститься к земле и  отдаться  целиком  сельскому  хо-
зяйству? Стоило посмотреть на старика утром,  когда,  обутый  в  высокие
блестящие ботфорты, в короткой бархатной куртке, он стоял на току у  мо-
лотилки, распоряжался рабочими, сам кидал снопы в ящик, вертел  рукоятку
веялки или тряс решето. Он всюду поспевал: на пахоту, на сев, на пропол-
ку, на косьбу, когда привозили и увозили зерно, к лошадям,  к  волам,  к
коровам. Трудно было бы найти лучший образец еврея помещика,  настоящего
сельского хозяина, чем старый Лоев. Многие русские открыто говорили, что
у этого еврея надо учиться вести хозяйство, учиться, как  наиболее  пло-
дотворно обрабатывать землю и как обходиться с бедными батраками,  чтобы
они остались довольны. Крестьяне готовы были идти за него в  огонь  и  в
воду. Они его не только боялись и уважали, но  и  любили  по-настоящему,
потому что он обходился с ними как человек, как друг, как  отец.  Такого
обхождения мужики никогда не видели от своих  прежних  хозяев,  польских
панов. Не надо забывать, что старшее поколение крестьян  еще  не  забыло
ужасов крепостного права. Они еще носили на своих  спинах  следы  розог.
Тут же с ними обходились, как с людьми, а не как со скотом. А какое  до-
верие питали они к хозяину! Мало кто в деревне  мог  сосчитать,  сколько
будет дважды два. В расчетах крестьяне всецело  полагались  на  старика.
Они были уверены, что он не обсчитает их ни на грош.
   Трудно себе представить, какое направление приняла бы история еврейс-
кого народа и какую роль мы бы играли  в  политической  и  экономической
жизни страны, если бы не знаменитые  "временные  правила"  министра  Иг-
натьева, направленные против евреев, запрещавшие им селиться в  деревне,
покупать и арендовать для обработки землю.  Я  говорю  это  потому,  что
сельские хозяева типа старого Лоева  были  не  редкостью  в  описываемой
местности, как и в других местностях благословенной  "черты".  Евреи  из
Богуслава, из Канева, из Шполы, из Ржищева, из Златополя, из Умани  бро-
сились из местечек в деревню, арендовали большие и малые участки,  поме-
щичьи фольварки и показывали чудеса: превращали плохую землю, пустоши  в
настоящий рай. И здесь нет никакого преувеличения. Автор это сам  слышал
от крупного русского помещика Василия Федоровича Симеренко, который сос-
тоял в деловых отношениях со стариком Лоевым.

   70
   ЖИЗНЬ В ДЕРЕВНЕ

   Деревня Софиевка. - Автор воспоминаний  знакомится  с  миром.  -  Три
счастливых года. - Учитель и ученица сближаются, как брат и сестра. - За
книгами, на поле, у соседей

   Деревня, куда попал автор этих воспоминаний, принадлежала графу  Бра-
ницкому и называлась Софиевкой. Попал он сюда, как  служащий,  как  учи-
тель, на короткий срок, а остался навсегда. Здесь он нашел вторую  роди-
ну. Здесь, как мы это увидим из дальнейшего, определилось  счастье  всей
его жизни. В качестве учителя он провел в деревне около трех лет, и  эти
три года он может считать лучшими и счастливейшими  годами.  Можно  ска-
зать, что это была поистине весна его жизни, весна во  всех  отношениях.
Здесь он получил возможность поближе познакомиться с природой, с  божьим
миром, с землей, откуда мы все пришли и куда всем суждено уйти. Он  уви-
дел, понял, почувствовал, что наше место  здесь,  среди  природы,  а  не
только там, в городе. Здесь он пришел к убеждению, что все мы -  частица
великого целого, огромной вселенной, и что мы всегда тосковали  и  будем
тосковать по матери-земле, что мы всегда любили и будем любить  природу,
что нас всегда тянуло и будет тянуть к деревенской жизни. Я надеюсь, что
снисходительный читатель простит мне это короткое отступление. При  вос-
поминании о деревне я не могу не высказать чувств, которые связаны у ме-
ня с нею. Теперь, поскольку я их высказал, можно  пойти  дальше  и  дать
подробное описание счастливой деревенской жизни.

   Утром учитель просыпается в своей большой, светлой комнате с закрыты-
ми ставнями и толкает рукой раму. Окно открывается вместе со ставнями, и
в комнату врывается сноп света и солнечное тепло, а с ним - аромат резе-
ды, запах мяты, полыни и других неведомых ему трав. Травы эти, как гово-
рят, были посеяны здесь когда-то графом Браницким, но теперь  они  росли
сами по себе наравне с бурьяном, репейником и крапивой. К середине  лета
травы так разрастались, что учитель и его ученица не раз уходили по  шею
в траву, прятались в ней и долго искали друг друга,  пока  не  находили.
Шум открываемого окна всполошил наседку,  закудахтав,  она  бросилась  в
сторону со всем своим семейством. Однако тут же вернулась обратно и сно-
ва принялась обучать своих цыплят шарить и разгребать землю.
   Встать с постели, одеться, умыться - все это занимает не очень  много
времени. И хотя совсем еще не поздно, учитель, выйдя из  своей  комнаты,
уже никого в доме не застает. Старый Лоев давно на работе-на току, отку-
да доносится стук молотилки. Жена Лоева-на птичьем дворе, среди индюшек,
гусей, уток; здесь целое птичье царство. С широких полей медленно тянут-
ся груженные хлебом, запряженные волами возы.  Вдали  открываются  взору
просторные пшеничные поля. Большая часть пшеницы уже убрана и сложена  в
копны. Остальная-еще стоит на поле, и спелые желтые колосья ходят волна-
ми под легким ветерком. За пшеницей  виднеются  большие  зеленые  листья
свеклы, которая растет ровными рядами. Между рядов, на приличном рассто-
янии друг от друга, стоят, как солдаты на часах,  высокие  подсолнухи  в
больших желтых шапках. К подсолнухам слетаются пичужки и выклевывают  по
одному еще белые, но уже сладкие семечки. Еще дальше-густой дубовый  ле-
сок, который называют "Турчина". Когда здесь жили помещики,  они  ходили
сюда стрелять дичь-"на полеванье". Теперь, когда лесок попал к арендато-
ру, беззащитные зайцы и птички, виноватые разве лишь перед богом,  могут
быть совершенно спокойны. Евреи не стреляют. Они предпочитают  извлекать
из леса иную пользу. Старый Лоев вывез порядочно древесины и  понастроил
сараев, кладовых, амбаров для