вел за повод сам стрелецкий десятник, каурую  с
поклажей тянули аж  двое.  Она,  умница,  не  хотела  идти,  прядала  ушами,
упиралась.
   За воротами земляного вала - не  теми,  через  которые  въезжал  караван,
другими - открылся вид на экзекуционный  плац.  Виселицы  с  покачивающимися
мертвяками Корнелиус  оглядел  мельком,  это  было  не  диво,  от  кольев  с
насаженными руками и ногами отвернулся, но чуть поодаль  увидел  такое,  что
даже вскрикнул.
   Довольно большая кучка зевак стояла вокруг женщины, зарытой  в  землю  по
самые плечи. Она была побитая и перепачканная грязью,  но  живая.  Фон  Дорн
вспомнил, как купцы рассказывали про жестокий обычай московитов - жену,  что
убьет мужа, не жечь на костре,  как  принято  в  цивилизованных  странах,  а
закапывать живой в землю,  пока  не  издохнет.  Он-то  думал,  закапывают  с
головой, чтоб задохнулась - тоже ведь страшно. Но этак вот, на долгую  муку,
во стократ страшнее.
   На закопанную наскакивали два бродячих пса,  захлебываясь  бешеным  лаем.
Один вцепился в ухо, оторвал, сожрал. В толпе одобрительно засмеялись.  Руки
преступницы были в земле, защищаться она не могла, но все же  извернулась  и
укусила кобеля за нос. Зеваки снова зашумели, теперь уже  выражая  одобрение
мужеубийце.
   - Дикое варварское  обыкновение,  -  сказал  толмач  вполголоса.  -  Люди
благородно-просвещенного ума осуждают.
   Откуда  здесь,  в   этом   адском   государстве,   взяться   благородным,
просвещенным людям, хотел сказать Корнелиус,  но  поостерегся.  С  чего  это
приказный вдруг  переменил  тон?  Не  иначе,  хочет  на  неосторожном  слове
поймать.
   Проехали еще невеликое расстояние, и было фон Дорну за  все  перенесенные
муки утешительное видение. Закатная заря осветила  дрожащим  розовым  светом
берега малой речки, тесно уставленной  мельничками,  и  вдруг  поодаль,  над
крутым обрывом, обрисовался  милый  немецкий  городок:  с  белыми  опрятными
домиками, шпилем кирхи, зелеными садами и даже  блеснула  гладь  аккуратного
пруда с фонтаном. Городок был как две  капли  воды  похож  на  милый  сердцу
Фюрстенхоф, что стоял всего  в  полумиле  к  юго-востоку  от  отчего  замка.
Очевидно, благое Провидение сжалилось над Корнелиусом  и  милосердно  лишило
его рассудка - фон Дорн нисколько этому не огорчился.
   - Это и есть Новая Немецкая  слобода,  которую  местные  невежи  прозвали
Кукуем, - сообщил переводчик. -  Тому  двадцать  три  года,  как  выстроена.
Заглядение, правда? Дворов нынче за три сотни стало, и люди  вс„  достойные:
офицеры, врачи, мастера часовых и прочих хитрых дел. -  Он  захихикал.  -  А
знаете, господин поручик, почему "Кукуй"?
   - Почему? - вяло спросил фон Дорн, поняв, что постылый рассудок никуда от
него не делся, и поморщившись на "поручика".
   - Это здешние служанки, стирая в  ручье  белье  и  пялясь  на  диковинных
московитов, кричали друг другу: "Kucke, kuck mal4!" Вот и  пристало.  Правда
смешно?
   У въезда, за полосатым шлагбаумом стоял  караульный  солдат  -  в  каске,
кирасе, с алебардой.
   Стрельцов пустил неохотно, после препирательств. Корнелиус  заметил,  что
его конвоиры шли уже не так грозно, как по  Москве  -  сбились  в  кучу,  по
сторонам глядели с опаской.
   Из аустерии,  на  крышей  которой  было  установлено  тележное  колесо  с
жестяным аистом (вывеска гласила "Storch und Rad5" ), вышли в  обнимку  двое
рейтаров с палашами у пояса. Один, показав на бородатых  стрельцов,  крикнул
на баварском:
   - Гляди, Зепп, пришли русские свиньи, мочалки для бани продавать!
   Второй оглушительно захохотал, согнувшись  пополам.  Стрельцы  сказанного
понять не могли, но сдвинулись еще плотнее.
   Больше всего Корнелиуса удивил толмач.  Вместо  того,  чтоб  осерчать  на
"русских свиней", заговорщически подмигнул и осклабился.
   - Вот, - показал он на большой дом с красной черепичной крышей.  -  Здесь
квартирует ваш полковой начальник  герр  Кристиан  Либенау  фон  Лилиенклау,
по-русски "полковник Либенов". Мне туда ходить незачем, так что откланиваюсь
и желаю вам всяческого  благополучия.  Если  понадобится  толмач  -  милости
просим. Зовусь я Пашка Немцеров, с Архангельского  подворья.  Я  и  грамотки
челобитные либо сутяжные составляю. Беру недорого - алтын и деньгу.
   Десятник  понес  в  дом  кляузу  от   вице-министра,   Корнелиусу   велел
дожидаться. Сердце заныло от нехорошего предчувствия.
   * * *
   - Да,  молодой  человек,  наломали  вы  дров.  -  Полковник  Либенау  фон
Лилиенклау раскурил фарфоровую трубку, надувая тощие щеки и  супя  кустистые
пегие брови. -  Схватить  подьячего  за  шиворот,  да  еще  в  приказе,  при
подчиненных! Теперь эта бестия грозится челом за бесчестье  бить.  Нехорошо,
скверно.  Как  пойдет  писанина,  не  отвяжешься.  -  Он  снова  заглянул  в
присланную Теодором Лыковым грамотку, сердито крякнул. - Ишь, чего  захотел,
мокрица - офицера батогами! У меня не стрелецкий полк, а мушкетерский.  Секу
не батогами, а розгами, и только нижних чинов. Подлая, рабская страна! Тьфу!
Придется ему, бесу, тремя рублями поклониться, а то  и  пятью  -  больно  уж
осерчал.
   Командир  полка  оказался  страшным  только  по  виду.  Ворчал,  ругался,
несколько раз стукнул кулаком по столу, но Корнелиус на своем  веку  повидал
всяких командиров и хорошо знал: бойся не того пса, что лает,  а  того,  что
молчит.
   Ругань начальства фон Дорн выслушал без препирательств, а после отлучился
во двор, вынул из вьюка флягу доброго голландского рома, сверток  батавского
табаку, и вскоре  они  с  полковником  уже  сидели  на  уютной  застекленной
веранде, дымили трубками и пили крепкий, щедро сдобренный ромом кофе.
   - Тут ведь что досадно, - говорил Либенау, вздыхая. - Этот  Федька  Лыков
невелика шишка, подьячишка простой. Вы говорите, дожидались его  долго?  Это
он посылал за "большим  кафтаном"  (такой  вроде  как  казенный  мундир  для
парадных выходов), чтоб на вас впечатление произвести.  Обычное  дело  -  на
гостинец набивался, в России так  заведено.  Надо  было  посулить  ему  пару
соболей из ваших подъемных, вс„ бы и устроилось. А для  будущей  пользы  еще
следовало бы его, шельму, да пару других подьячих в гости позвать, очень  уж
они охочи  до  мальвазеи  и  засахаренных  фруктов,  которые  столь  искусно
приготовляет  фрау  Зибольд  из  "Аиста".  Только  всего  и  надо  было.   И
капитанское звание при вас осталось бы, и подъемные. Эх, сударь! Что  ж  вас
купцы-то не научили? Нужно было вам сначала сюда, в слободу, а  уж  после  в
приказ. Теперь поздно, не поправишь. Если  б  вы  Федьку  с  глазу  на  глаз
срамили, да хоть бы и прибили, невелика  беда,  а  при  подчиненных  -  дело
другое, не простит. Ему бесчестье. За поруганную честь он много возьмет.
   Услышав про честь, фон Дорн встрепенулся.
   - Если он человек чести, я готов дать  ему  полную  сатисфакцию.  На  чем
здесь принято биться? На саблях? На пистолях? Я готов драться любым оружием!
   Либенау засмеялся. Смеялся долго, с удовольствием и вкусом.
   - Эк, куда хватили - дуэль. Тут вам не Европа.  У  здешних  дворян,  если
поссорятся, знаете какая дуэль? Садятся  на  лошадей  и  хлещут  друг  друга
кнутами по рожам, пока один  не  свалится.  Я  же  говорю,  рабская  страна,
никакого понятия о достоинстве. Кроме  царя  все  холопы,  до  наипервейшего
боярина. По здешним понятиям бесчестье  может  быть  только  от  равных  или
низших,  от  высших  -  никогда,  пусть  хоть  на  морду  гадят.  Если  царь
собственной ручкой какого князя или боярина за  виски  дерет  или  по  щекам
лупит - это только повод для гордости.  Вот  будет  зима,  начнется  любимая
царская забава. Государевы стольники  -  это  вроде  камер-юнкеров  -  будут
нарочно во дворец к высочайшему выходу опаздывать. А знаете  почему?  Потому
что опоздавших монарх велит в пруду купать и радуется, как ребенок, в ладоши
бьет.  Стольники  нарочно  орут  пожалостливей  да  посмешней,   чтобы   его
помазанному  величеству  угодить.  Некоторые,  конечно,  от  такого  купания
простужаются и помирают, но бывает и так, что Алексей Михайлович смилуется и
пожалует что-нибудь: шубу для согрева или деревеньку на прокорм.  Вот  такие
здесь дворяне. Да их возле дворца каждый день плетьми дерут, кто провинился.
А вы - дуэль.
   - И иностранцев тоже плетьми дерут? -  поджавшись  и  бледнея  при  одной
мысли о позорном наказании, спросил фон Дорн. Крики вице-министра Федьки про
батоги он счел за пустые угрозы (где это  видано,  чтоб  людей  благородного
звания подвергали порке?), а выходило, что зря.
   Полковник только вздохнул, будто на лепет неразумного дитяти.
   - Плети что - это и не наказание вовсе. Так, мелкое порицание. У нас  тут
один капитан из недавно прибывших проверял  купленное  ружье  да  пальнул  в
ворону, что сидела на кресте церкви. Били капитана кнутом, вырвали ноздри  и
сослали в Сибирь, навечно.
   - За ворону?! - не поверил Корнелиус.
   - За кощунство. О, друг мой, вы не представляете, что за  обычаи  в  этой
стране! Таких нелепых, безумных законов вы не сыщете и в Персии.
   Кажется, полковнику доставляло  удовольствие  стращать  новичка  местными
ужасами. Он крикнул служанке заварить свежего кофе да  принести  из  погреба
можжевеловой и, улыбаясь в усы, стал рассказывать такое, что фон Дорн только
ахал.
   - В шахматы играете? - спросил Либенау.
   - Иногда. Не очень хорошо, но когда нужно скоротать зимний вечерок...
   - Запрещено, - отрезал  полковник.  -  За  эту  богомерзкую  забаву  бьют
кнутом... А табак нюхаете?
   - Нет, у меня от него слезы - не остановишь.
   - А вы как-нибудь понюхайте прилюдно - просто из  интереса,  -  предложил
коварный хозяин. - Вам за это по закону  нос  отрежут,  так-то!  С  собаками
играть нельзя, на качелях качаться нельзя, смотреть  на  луну  с  начала  ее
первой четверти нельзя. Скоро начнется жара, духота,  так  вы,  дружище,  не
вздумайте купаться в Яузе во время грозы. Это колдовство - донесут, на  дыбе
изломают.
   - Хорошо, что вы меня предупредили, - поблагодарил взмокший от всех  этих
извещений  Корнелиус.  -  А  какие-нибудь   невинные   забавы   дозволяются?
Потанцевать с дамами, послушать музыку?
   - У нас на Кукуе можете чувствовать себя, как в Германии, тут у нас  свои
законы. Но на Москве  музыки  не  бывает  -  православная  церковь  почитает
скрипки, виолы, флейты и прочие инструменты сатанинским ухищрением.
   От упоминания о церкви мысли фон Дорна приняли иное направление.
   - Какой вы веры, господин Либенау? - осторожно спросил он. - Римской  или
реформатской?
   - Я родом из Нассау,  -  благодушно  ответил  полковник,  -  стало  быть,
протестант. Вы-то, поди, католик, раз родом из Вюртемберга?  Это  ничего,  я
придерживаюсь того взгляда, что вера - дело личное.
   - Да, - с облегчением сказал Корнелиус. - Я католик и почти месяц не  был
на исповеди. Где мне найти священника?
   - Нигде. - Старый вояка сочувственно развел руками. -  Латинская  вера  в
Московии строго-настрого запрещена. Нас, протестантов,  еще  терпят,  но  ни
католического священника, ни костела вы здесь не найдете.
   - Как же жить без исповеди и причастия? - ужаснулся фон Дорн.
   - Ничего, живут, - пожал плечами Либенау. - Молятся перед образом. А  кто
похитрее - переходит в русскую веру. За это положено  повышение  по  службе,
щедрый подарок от царя. Перекресту жить в Слободе необязательно, можно  и  в
Москве. И жениться на русской тоже можно. Многие  так  делают,  особенно  из
торгового сословия, -  презрительно  скривился  полковник.  -  Ради  выгоды.
Пройдет поколение, другое, и добрая европейская фамилия  вырождается,  такой
уж тут воздух. Тех, кто здесь родился, "старыми немцами" зовут, а мы с  вами
- "новые немцы". Вот я видел из окна рядом с вами толмача  Пашку  Немцерова.
Его дед был лучший часовщик в Старой  Немецкой  слободе,  да  польстился  на
царские заказы, перекрестился. Прошло полвека, и вот вам плод ренегатства  -
этакий ублюдок Пашка, и не немец, и не русский. Видали у него на лбу  шишку?
Это от молитвенного усердия, вс„ земные поклоны кладет. Живет при церкви, на
клиросе выпевает. Хорошо, в ворота не сунулся, собака, а то я б его  пинками
прогнал.
   Командир  сердито  запыхтел,  стукнул  по  столу  -  фаянсовый   кофейник
подскочил и выплеснул из носика на скатерть черную жидкость.
   - Русская косность и тупость разжижает мозги и разъедает душу! Если б  не
наш Кукуй, мы все бы тоже давно оскотинились. Знаете,  каковы  представления
московитов  о  науке?  Космографию  они  изучают  по  Козьме  Индоплавателю,
который, как известно, почитал Землю  четырехугольной.  Высшая  премудрость,
которой здесь владеют немногие избранные - четыре правила арифметики,  да  и
то делить большие числа они  не  умеют,  а  уж  о  дробях  и  не  слыхивали.
Эвклидовой геометрии не ведают вовсе, а грамотным считается тот,  кто  может
худо-бедно свое имя накалякать. В прошлый сочельник угощал я одного дьяка из
Рейтарского приказа, Митьку Иванова. Этот  Митька  взял  со  стола  мидию  в
ракушке - домашним показать и после хранил этакое диво в винном  кубке.  Так
сослуживцы донесли, будто он в том кубке диавола прячет! И вс„,  был  Митька
Иванов - не стало. Зря я на угощение и подношение тратился.
   Развезло  герра  Либенау  фон  Лилиенклау  на  нового  слушателя   -   не
остановишь. Да Корнелиус и не думал останавливать. Слушал, затаив дыхание, и
только на душе становилось вс„ муторней и муторней. Нечего  сказать  -  умен
лейтенант фон Дорн, нашел страну, где счастье искать.
   - Днем, когда самая работа, все московиты укладываются спать, - негодовал
полковник. - Присутствия и лавки  закрываются,  вся  страна  дрыхнет.  Вроде
испанской сиесты, никаких дел вести нельзя. Только у испанцев летом жарко, а
этим-то что не работается?
   - А что русская армия? - спросил Корнелиус, уже заранее зная, что  ничего
хорошего не услышит. - Трудна ли будет моя служба?
   - Трудна, потому  что  ваш  ротный  командир,  Овсейка  Творогов,  вор  и
пьяница. Хотел бы прогнать его, да не  могу  -  у  него,  мерзавца,  высокие
покровители. А армия у русских дрянь. В поход  с  ней  ходить  нельзя,  даже
против поляков воевать не  может.  Знаете,  какой  стратегии  придерживаются
московиты в сражении? - Либенау саркастически подчеркнул слово  "стратегия".
- Скачут гурьбой на врага со страшным  криком,  надеясь  испугать.  Если  не
получилось - останавливаются и дают залп из ружей и пистолей. Если противник
все равно не испугался, тогда московиты пугаются сами, поворачивают назад  и
бегут, топча друг друга. Вот и вся баталия. Первый  министр  боярин  Матфеев
хочет построить новую армию,  европейского  образца,  но  у  Матфеева  много
могущественных врагов, а царь (тут хозяин понизил голос)  глуп  и  безволен,
всяк вертит им, как хочет. Вот будете  в  Китай-городе,  полюбуйтесь  на  их
Царь-пушку. Стоит здоровенная дура, никогда в бою не бывала, потому  как  из
нее стрелять нельзя. Царь-пушка у них не стреляет, царь не правит.  Вся  эта
страна - огромный болотный пузырь. Дунь как следует - лопнет. Эх,  милый  вы
мой, я-то сюда не по своей воле  угодил.  Служил  у  Радзивилла  Литовского,
попал к московитам в плен раненый, тому двадцать лет. У меня выбора не было:
или в тюрьму, или на царскую службу. Но вас-то кой черт сюда занес?
   - Вы случайно не знаете некоего господина  Фаустле,  бывшего  рейтарского
полуполковника?  -  спросил  Корнелиус,  припоминая  посулы   амстердамского
знакомца.
   - Как же, знаю, - махнул рукой Либенау. - Никакой он не рейтар. Мошенник,
прощелыга, из "старых немцев". Это  он  вас  сманил?  Такая  у  него  иудина
служба, жалованье ему за это из царской казны идет.
   Фон Дорн стиснул кулаки, спросил тихонько, будто боялся добычу спугнуть.
   - Так, значит, герр Фаустле сюда еще вернется?
   Полковник усмехнулся:
   - Вернуться-то он вернется, только не такой Фаустле дурак, чтоб на  Кукуе
появиться. Его тут многие из офицеров и мастеров хотели бы повидать,  не  вы
один. Нет, у Фаустле дом в  Замоскворечье,  в  Стрелецкой  слободе.  Нам  за
Москву-реку хода нет, у солдат со стрельцами давняя вражда.
   Корнелиус  вспомнил,  как  странно  вели  себя  в  Немецкой  слободе  его
канареечные конвоиры. Теперь понятно, почему.
   - Ничего, - сказал он, скрипнув зубами. - За глупость и  легковерие  надо
платить. Как-нибудь продержусь четыре года, а потом назад, в Европу.
   - Какие четыре года? - удивился Либенау. - Какая Европа? Неужто вы еще не
поняли? Приехать сюда можно, уехать - ни  за  что  и  никогда.  Вы  навсегда
останетесь в России, вас закопают в тощую русскую землю, и из  вашего  праха
вырастет главное русское растение лопух.
   Глава пятая
   НЕ БЫЛО НИ ГРОША, ДА ВДРУГ АЛТЫН
   Если б свободное падение длилось не  две  с  половиной  секунды,  а  чуть
дольше, у Николаса от ужаса разорвалось бы сердце. Но в тот самый миг, когда
магистр осознал, что, собственно, с ним произошло, и собрался  закричать  во
вс„ горло, полет уже закончился -  хрустом,  треском,  противным  шорохом  и
глухим ударом.  Фандорин  оказался  в  тесном,  прямоугольном  пространстве,
отчего-то пахнущем свежей клейкой листвой и таком же, как листва, зеленом.
   Ничего не понимая, он в  ужасе  задергался,  забился  в  этом  жестком  и
неподатливом зеленом кошмаре, кое-как вывернулся, уперся ногами в твердь - и
вскочил,  по  самую  грудь  утопая  в  тополиных  ветках  и  бумажном  соре.
Оказалось, что траектория головокружительного путешествия второго  баронета,
начавшаяся на крыше,  завершилась  баскетбольным  попаданием  точнехонько  в
мусорный  бак,  доверху  наполненный  остриженными   ветвями,   листьями   и
скомканной бумагой. Николас задыхался и хватал ртом воздух,  исцарапанный  и
оглушенный падением, но, кажется, более или менее целый.
   Ноги передумали держать его в вертикальном положении, и он бессильно осел
на пружинистую подстилку из новопреставленной листвы. Над головой  сразу  же
образовался зеленый шалашик из ветвей. Фандорин смотрел сквозь него на синее
небо и ни о чем не думал, потому что о чем можно думать, когда  с  человеком
ни с того ни с сего случается такое?
   Если б Николас от шока и изумления  временно  не  утратил  способности  к
отвлеченным умопостроениям, он, наверное, сейчас  размышлял  бы  о  странном
несоответствии между человеческим самомнением и суровой истиной бытия.
   Живешь на свете  в  полной  уверенности,  что  ты  -  царь  и  повелитель
собственной вселенной, да так оно, в  общем  и  есть.  Но  твою  разумную  и
упорядоченную вселенную от хаоса отделяет одна лишь  тонюсенькая  стеклянная
перегородка, и ты плаваешь в этом хрупком  аквариуме  пучеглазой,  непуганой
рыбкой. А потом случается что-то, над чем ты  невластен  и  о  чем  даже  не
имеешь представления - и аквариум разлетается вдребезги, рыбка бьется  среди
стеклянных осколков, бессмысленно раздувая жабры. Только что ты был хозяином
своей судьбы, исследователем  тайн  истории,  сторонником  здорового  образа
жизни и патриотом окружающей  среды,  ты  вынашивал  честолюбивые  планы  на
будущее  и  твердо  знал,  что  следующий  новый  год  будешь  встречать  на
вулканическом острове  Тенерифе,  а  потом  хаос  чуть-чуть,  совсем  слегка
коснулся тебя своим безумным, обжигающим дыханием, и стекло  треснуло.  Царь
вселенной лежит скрюченный в мусорном баке,  смотрит  на  ползущие  по  небу
облака и не может взять в толк, почему он еще жив.
   Объяснение могло быть только одно - пресловутая фандоринская удачливость,
про которую отцу в детстве  рассказывала  бабушка  Елизавета.  Мол,  ворожит
мужчинам рода Фандориных некая благожелательная мистическая сила, приносящая
чудесное избавление от всевозможных опасностей. У каждого Фандорина,  как  у
пресловутой кошки, девять жизней, а у некоторых вроде деда Эраста Петровича,
запасных жизней бывало и побольше, чем девять.
   Чушь, конечно. Фамильная легенда. То-то сэру