ысокую  дверцу,
и открылся ярко освещенный солнцем прямоугольник. Очевидно, там  и  в  самом
деле находился выход на крышу.
   Еще не осознав до конца всю идиотскую нелепость  приключившегося  казуса,
Фандорин взбежал по ступенькам. "Кому рассказать - не поверят",  -  бормотал
он.
   Спрятаться на крыше было некуда, да похититель и не прятался  -  стоял  и
ждал у края, обращенного не на Пироговку, а во внутренний двор.
   - Вс„,  побегали.  Вы  победили,  я  проиграл,  -  успокаивающе  произнес
Фандорин, осторожно приближаясь к безумцу. - Теперь отдайте мне кейс, и мы с
вами побежим наперегонки в обратную сторону. Идет?
   Воришка застыл спиной к пустоте, зажав кейс между ног, и весело улыбался,
кажется, очень довольный собой. Только бы не  скинул  кейс  вниз  -  ноутбук
разобьется. Да и сам бы не свалился, кретин несчастный.
   Николас опасливо заглянул за кромку. Здание было хоть и  двухэтажное,  но
старой, размашистой постройки, так  что  лететь  донизу  было  добрых  футов
сорок. И переломами не отделаешься: из-за  ремонта  весь  двор,  вплотную  к
самым  стенам  архива,  был  заставлен  стройматериалами,  завален  каким-то
металлическим хламом, железноребрыми мусорными  контейнерами.  Грохнешься  -
верная смерть.
   Заряд активности у психа, кажется,  иссяк.  Он  стоял  смирно,  глядя  на
Николаса все с той же добродушной улыбкой.
   Фандорин посмотрел на него сверху вниз, медленно показал на кейс:
   - Если не возражаете, я  возьму.  Договорились?  Мы  так  славно  с  вами
побегали. Идемте обратно.
   - "Отчего люди не  летают,  как  птицы?"  -  спросил  вдруг  клетчатый  и
пояснил. - Драматург Островский.
   Николас удивился:
   - Что, простите?
   - Птичку жалко, - плаксиво сморщил физиономию безумец.
   Откуда он знает про птичку из стишка? - еще больше изумился  Фандорин.  А
очкарик внезапно схватил его одной рукой за брючный ремень, другой за пиджак
и без малейшего напряжения перекинул двухметрового  магистра  истории  через
голову - вниз,  навстречу  острым  бетонным  углам  и  зазубренному  ржавому
железу.
   Приложение:
   ЛИМЕРИК,  СОЧИНЕННЫЙ  Н.ФАНДОРИНЫМ   В   ЦЕНТРАЛЬНОМ   АРХИВЕ   СТАРИННЫХ
ДОКУМЕНТОВ В МИНУТЫ ВОЛНЕНИЯ 14 ИЮНЯ ОКОЛО ПОЛУДНЯ
   Жених, ошалевший от счастья,
   Вскричал: "Налобзаюся всласть я!"
   Стал он шлепать невесту
   По мягкому месту
   И сломал себе оба запястья.
   Глава четвертая
   КОРНЕЛИУС ВИДИТ ЗОЛОТУЮ ИСКОРКУ НА ГОРИЗОНТЕ.  САМЫЙ  БОЛЬШОЙ  ДЕРЕВЯННЫЙ
ГОРОД МИРА. АУДИЕНЦИЯ У ВИЦЕ-МИНИСТРА. В НЕМЕЦКОЙ СЛОБОДЕ.  СТРАННЫЕ  ОБЫЧАИ
МОСКОВИТОВ. ГЛАВНОЕ РУССКОЕ РАСТЕНИЕ.
   Столица великого азиатского королевства поначалу увиделась Корнелиусу фон
Дорну крохотной золотой искоркой на горизонте.
   - Смотрите, господин капитан, - показал купеческий старшина Вильям Майер.
- Это купол кремлевской колокольни, именуемой Большой Иоганн. Там, под  ней,
и сидит царь московитов. Еще  три-четыре  часа,  и  мы  достигнем  городских
ворот.
   С караваном датских и английских негоциантов  Корнелиус  ехал  от  самого
Пскова. Из-за  тяжелых  повозок  с  товаром  движение  было  нескорое,  зато
безопасное,  а  кроме   того   от   попутчиков,   большинство   из   которых
путешествовали по России не впервые, удалось получить немало ценных сведений
о  таинственной,  полусказочной  стране,  в   которой   капитану,   согласно
подписанному договору, предстояло прожить целых четыре года.
   Купцы были люди степенные, всякое повидавшие и  ко  всему  привычные.  От
жадных русских губернаторов и магистратов откупались малой мздой, лишнего не
платили, а опасные леса и пустоши,  где  poschaliwali  (это  слово  означало
"немного разбойничали"), объезжали стороной.  На  крайний  же  случай,  если
уберечься от встречи с лихими людьми не удастся, уговор  был  такой:  с  фон
Дорна за пищу и корм для его лошадей денег не берут, но  за  это  он  обязан
командовать караванной охраной, биться честно, до последней  возможности,  и
купцов с их имуществом разбойникам  не  выдавать.  Посему  в  глухих  местах
Корнелиус выезжал вперед, воинственно озираясь по сторонам  (мушкет  поперек
седла, кобуры расстегнуты). За ним -  четверо  кнехтов,  тоже  с  мушкетами.
Потом повозки (по сторонам дороги еще двенадцать вооруженных  слуг),  а  уже
сзади - купцы, при саблях наголо и пистолях. Раза два  или  три  на  обочине
подрагивали кусты, и невпопад, среди  бела  дня,  начинала  ухать  сова,  но
напасть на таких серьезных людей никто из гулящих  так  и  не  осмелился.  В
общем, уговор для Корнелиуса получился выгодный.
   Одна беда: каждый вечер,  на  привале,  когда  сцепляли  возы  кольцом  и
расставляли часовых, почтенные коммерсанты  за  неимением  иных  развлечений
просили снова и снова рассказать, как бравого мушкетера в первой же  русской
деревне опоили, разделиє догола и выкинули за околицу. Всякий раз было много
смеху и шуток, рассказ не надоедал. Правда, и сам фон Дорн  заботился,  чтоб
история от повторения не закисала - придумывал вс„  новые  подробности,  чем
дальше, тем курьезней и невероятней.
   - Вам бы не шпагой, а гусиным пером хлеб зарабатывать, господин  капитан,
- не раз говорил Майер, держась за толстые бока и утирая слезы.
   - Книжные издатели платили бы вам за сочинительство золотом. Особенно мне
нравится слушать, как вы впрягли бестию-трактирщика в телегу и заставили его
везти вас к полицейскому начальнику. И еще, как важно вы шествовали  нагишом
через всю деревню, а молодки заглядывались на ваши стати через забор.
   Про  телегу  Корнелиус,  конечно,  выдумал,  но  приключение  в   деревне
Неворотынской в самом деле вышло недурным, даже и без  небылиц.  Теперь  фон
Дорн вспоминал эту историю с удовольствием, гордясь, что при  такой  ужасной
оказии не растерялся, а сумел вернуть имущество и примерно наказать воров.
   Голышом через деревню он шел, это правда - а как иначе было добраться  до
проклятой корчмы? Но молодок он никаких не видел, да и вообще  по  пути  ему
никто не встретился. Перед тем как подняться на крыльцо кабака (по-туземному
kruzchalo) Корнелиус взял из поленницы суковатое полено.
   Пропойцы (по-русски pjetsukhi) оглянулись на голого человека с интересом,
но без большого удивления -  надо  думать,  видали  тут  и  не  такое.  Двух
прислужников, что кинулись вытолкнуть вошедшего, фон Дорн одарил:  одного  с
размаху поленом по башке, другому въехал  лбом  в  нос.  Потом  еще  немного
попинал  их,  лежащих,  ногами  -  для   острастки   прочим,   а   еще   для
справедливости. Не иначе как эти самые подлые мужики его,  одурманенного  да
ограбленного, отсюда и выволакивали.
   Кабатчик (по-русски tszelowalnik) ждал за прилавком с допотопной пистолью
в руке. От выстрела капитан увернулся легко - присел. После ухватил  каналью
за бороду и давай колотить жирной мордой об стойку. И в блюдо с грибами, и в
черную размазню (это, как  объяснили  купцы,  и  была  знаменитая  осетровая
икра), и в кислую капусту, и просто так - о деревяшку. Удары были  хрусткие,
сочные - Корнелиус отсчитывал их  вслух,  по-немецки.  Пьецухи  наблюдали  с
уважением, помочь целовальнику никто не захотел.
   Сивобородый сначала терпел.  На  zwei  und  zwanzig  стал  подвывать.  На
dreissig заплевался кровью прямо в капусту. На drei und vierzig  перешел  на
хрип и попросил пощады.
   Те же самые  слуги,  которых  Корнелиус  бил  поленом  и  топтал  ногами,
вынесли, утирая красную юшку, вс„ похищенное, а после привели и лошадей.
   Уже во дворе, сидя в седле, капитан заколебался, не подпалить ли к  черту
это воровское логово, да пьянчужек невинных пожалел - половина до  двери  не
доберется, угорит.
   К вечеру того же дня, когда до Пскова оставалось меньше мили,  фон  Дорну
повезло - встретил европейских коммерсантов, к совместной выгоде и обоюдному
удовольствию.
   - Вот и застава, - вздохнул Майер, вынимая кожаный кошель, где  хранились
деньги на  общие  расходы.  -  Сейчас  будем  с  таможней  торговаться.  Это
называется sobatchitza или lajatza, такой  туземный  обычай,  без  него  тут
никакого дела не решишь.  Они  будут  кричать,  требовать  по  три  рубля  с
повозки, я тоже буду кричать, что больше трех алтынов не дам, а сойдемся  на
рубле с полтиною, но не сразу -  через  час,  полтора.  Пройдитесь  пока  по
слободе, господин фон Дорн,  разомните  ноги.  Только  трубку  не  курите  -
запрещено.
   Слобода  называлась  Ямской,  потому  что  здесь   жили   государственные
почтальоны и возчики, jamstchiki. Смотреть тут  особенно  было  не  на  что.
Корнелиус обвел взглядом глухие заборы, из-за которых торчали крытые  дерном
скучные крыши и пошел к заставе - глядеть на Москву.
   Майер и еще один купец, Нильсен, хорошо знавший по-русски, громко кричали
на бородатых людей в красных кафтанах. Те тоже сердились, а один  даже  тряс
саблей, впрочем, не вынимая ее из ножен.
   Граница русской столицы была такая: сухой ров, по которому  гуляла  тощая
бурая свинья с поросятами, потом земляной вал с покосившимся частоколом. Над
острыми, уставленными в небо концами бревен виднелись купола  -  по  большей
части деревянные, но были и железные, а один  даже  золотой  (его  фон  Дорн
рассмотрел с особенным вниманием - ну, как и вправду  из  золота).  Хотелось
поскорей проехать в ворота  и  увидеть  все  чудеса  главного  московитского
города собственными глазами.
   Наконец, тронулись.  Майер  был  доволен  -  таможня  торопилась  хлебать
кисель, так что удалось сторговаться по рублю и пяти копеек.
   - Доедете с нами до Гостиного двора, а там и до Иноземского приказа рукой
подать, - объяснил он. Так называлось министерство, ведавшее иностранцами  -
Inozemski Prikaz.
   Сначала Москва разочаровала фон Дорна, потому  что  была  похожа  на  все
прочие русские городки и села: поля,  огороды,  пустыри,  одинокие  усадьбы.
Потом дома стали понемножку сдвигаться, тыны  сомкнулись,  а  крыши  полезли
вверх - в два, три этажа. Если не  считать  нескольких  церквей  из  мягкого
известнякового камня, все строительство было деревянное.  Корнелиус  никогда
не видел, чтобы такой большой город был весь из бревен и досок. Должно быть,
Москва - самый большой деревянный город во всем мире! Даже  мостовая,  и  та
была  бревенчатая.  Лошади  с  непривычки  ступали   сторожко,   оскользаясь
копытами. Когда же капитан захотел слезть,  чтоб  вести  испанца  в  поводу,
Майер не позволил, сказал,  что  в  Москве  пешком  по  улице  ходят  только
простолюдины, а человеку  благородному  зазорно.  Даже  если  тебе  нужно  в
соседний дом, садись  на  лошадь  или  в  возок.  Московиты  в  таких  вещах
щепетильны.
   - Сейчас будет Мясной ряд, - предупредил купец  и  прикрыл  нос  платком,
надушенным лавандой.
   Корнелиус платка не заготовил и потому  чуть  не  задохнулся  от  жуткого
зловония. Маленькая площадь была заставлена деревянными лавками, на  которых
сплошь лежали гниющие куски мяса. По ним ползали зеленые мухи,  а  по  краям
торга, в бурых лужах, валялись груды протухшей требухи.
   - Русские не коптят и не солят убоину, ленятся, - прогнусавил  с  зажатым
носом Майер. - А к гнилью они равнодушны, варят из него  капустный  суп  под
названием stzchi и с удовольствием его поедают.
   Возле  деревянной  часовенки  метался  совсем  голый  человек,  в   одном
передничке на чреслах. Тряс длинной бородой,  закатывал  глаза,  плевался  в
прохожих. На груди у него висел тяжелый чугунный крест, желтое тело вс„ было
в язвах.
   Увидев иностранцев, ужасный человек закричал, завертелся вокруг  себя,  а
потом схватил с земли кусок нечистот (вероятно, собственного произведения) и
швырнул в почтенного господина Майера, причем явил редкую меткость -  угодил
купцу в плечо. Корнелиус взмахнул было плеткой, чтобы как  следует  проучить
наглеца, но купеческий старшина схватил его за рукав:
   - Вы с ума сошли! Это blazchenni, вроде мусульманского  дервиша.  Русские
почитают их, как святых. Ударите его - нас всех разорвут на части.
   Он аккуратно вытер замаранное платье, бросил опоганенный платок на землю.
К куску материи кинулись нищие.
   Другой пример странных представлений русских о святости Корнелиус  увидел
на соседней улице. Из церкви вышел поп в полном облачении, но такой  пьяный,
что еле держался на ногах. Заругался  на  прохожего,  что  тот  недостаточно
низко поклонился, сначала ударил  его  медным  кадилом,  потом  сбил  шапку,
схватил за волосы и давай к земле пригибать.
   - Пьянство здесь грехом не считается, - пожал плечами  Майер.  -  А  вот,
смотрите, bojarin.
   По самой середке улицы ехал верхом важный господин, одетый не по-летнему:
в чудесной златотканой шубе, в высокой, как печная труба, меховой  шапке.  У
седла висел маленький барабан, и нарядный  всадник  мерно  колотил  по  нему
рукояткой плети. Чернь шарахалась в стороны, торопливо сдергивая  шапки.  За
боярином ехали еще несколько верховых, одетых попроще.
   - Зачем он стучит? - спросил фон Дорн.
   - Чтобы сторонились,  давали  дорогу.  Отъедем  и  мы  от  греха.  Эй!  -
обернулся Майер к своим. - В сторону! Пропустим индюка!
   Шляпы Корнелиус снимать не стал - много чести. Боярин покосился  на  него
через щелки припухших глаз, сплюнул. В Европе фон Дорн отхлестал  бы  невежу
перчаткой по щекам - а дальше шпага рассудит, но тут была не Европа, так что
стерпел, только желваками заиграл.
   За белой каменной стеной,  отгораживавшей  центральную  часть  города  от
предместий, к каравану привязалась стайка мальчишек. Они бежали рядом, ловко
уворачивались от плеток и кричали что-то хором.
   Корнелиус прислушался, разобрал - повторяют одно и то же.
   - Что они кричат? Что такое: "Nemetz kysch na kukui"?
   - Они кричат "иностранец, отправляйся на Кукуй", -  усмехнулся  Майер.  -
Кукуй - это ручей, на котором стоит Иноземская Слобода. Там ведено  селиться
всем иностранцам, и вы тоже будете жить там. Сорванцы  кричат  из  озорства,
тут игра слов. "Кукуй" созвучно русскому слову, обозначающему срамную  часть
тела.
   А вскоре пришло время расставаться с добрыми купцами.
   - Нам налево, заявлять товары. Вам же,  господин  капитан,  вон  туда,  -
показал купеческий старшина. -  Видите,  над  крышами  башню  с  двухголовым
орлом? Въедете в ворота, и сразу  справа  будет  Иноземский  приказ.  Только
напрямую по улице не езжайте, обогните вон с той стороны. Будет дольше, зато
безопасней.
   - Почему? - удивился Корнелиус. Улица, что вела к  башне,  была  хорошая,
широкая и в отличие от всех прочих почти безлюдная. Только у  высоких  ворот
большого деревянного дворца стояла кучка оборванцев.
   - Это хоромы князя Татьева. Он  своих  кнехтов  не  кормит,  не  одевает,
поэтому они добывают себе пропитание сами: кто проходит мимо, грабят и бьют.
Иной раз до смерти. Такое уж в Москве заведение,  хуже,  чем  в  Париже.  На
улицу  Dmitrowka  тоже  заходить  не  нужно,  там  шалят  холопы   господина
обер-камергера Стрешнева. Послушайтесь доброго  совета:  пока  вы  здесь  не
освоились, обходите стороной все дворцы и большие дома.  Будет  лучше,  если
первый год вы вообще не станете выходить за  пределы  Немецкой  слободы  без
провожатых. Хотя, конечно, здесь отлично можно  пропасть  и  с  провожатыми,
особенно в ночное время. Ну, прощайте. - Славный купец протянул на  прощанье
руку. - Вы честный человек, господин капитан. Оберегай вас  Господь  в  этой
дикой стране.
   * * *
   Нет, не уберег Господь.
   Два часа спустя капитан фон Дорн, бледный, с трясущимися  от  бессильного
гнева губами выходил из ворот Иноземского приказа  без  шпаги,  под  конвоем
угрюмых стрельцов в канареечного цвета кафтанах.
   Капитан? Как бы не так - всего лишь лейтенант, или, как тут  говорили  на
польский манер, porutschik.
   Невероятно, но кондиции, подписанные  в  Амстердаме  русским  посланником
князем Тулуповым, оказались сплошным обманом!
   А начиналось так чинно, церемонно. Дежурный чиновник (в больших  железных
очках, нечистом кафтане, со смазанными  маслом  длинными  волосами)  взял  у
иностранца бумагу с печатями, важно покивал и велел дожидаться в канцелярии.
Там на длинных скамьях сидели писцы, держали на коленях  бумажные  свитки  и
быстро строчили перьями по плотной сероватой бумаге. Когда листок  кончался,
лизали склянку с клеем, проводили языком по бумажной  кромке  и  подклеивали
следующий листок. Пахло, как  и  положено  в  казенном  присутствии:  пылью,
мышами, сургучом. Если б не явственный запах чеснока и переваренной капусты,
не то пробивавшийся снизу,  не  то  сочащийся  из  самих  стен,  можно  было
вообразить, будто это никакая не Московия, а магистратура в  Амстердаме  или
Любеке.
   Ждать пришлось долго, как и подобает  в  приемной  большого  человека.  В
конце концов иноземного офицера принял господин  Теодор  Лыков  -  приказной
podjatschi, то есть по-европейски, пожалуй, вице-министр.  Именно  он  ведал
размещением  вновьприбывших  иностранцев  и  определением  их  на  службу  и
довольствие.
   Кабинет у его превосходительства был нехорош - бедный, с дрянной мебелью,
без портьер, из живописи только маленькая закопченная  мадонна  в  углу,  но
зато  сам  герр  Лыков  поначалу  Корнелиуса   очень   впечатлил.   Был   он
величественный, с надутыми щеками,  а  одет  не  хуже,  чем  князь  Тулупов:
парчовый кафтан с пуговицами из неграненых рубинов;  жесткий,  выше  затылка
ворот весь заткан жемчугом, а  на  суконной,  отороченной  соболем  шапке  -
сияющий алмазный аграф.
   Сразу видно: человек сановный, огромного богатства.
   На подорожную смотрел  долго,  морщась  и  на  что-то  качая  головой.  У
Корнелиуса на душе вдруг стало тревожно. На капитанский патент, выправленный
посланником, вице-министр едва взглянул, да и бросил на стол, будто  пакость
какую. Едва раздвигая губы, что-то обронил.
   Низенький, щуплый толмач, с большим синяком посреди  лба,  подобострастно
закланялся  начальству,  перевел  на  немецкий  -  со  странным   выговором,
старинными оборотами, так что Корнелиус не сразу и понял:
   - Вольно ж князю Тулупову попусту сулить. Свободного  капитанства  сейчас
не имеется, да и не дадено князь - Евфимию власти самочинно звания жаловать.
Поручиком в мушкатерский полк взять можно, капитаном - еще думать надо.
   Фон Дорн помертвел, но то было только начало.
   - Жалованье тебе будет половинное, ибо сейчас  войны  нету,  -  тараторил
толмач. - И подъемного корму тебе князь много наобещал, столько дать нельзя.
А и то, что можно бы дать, сейчас взять неоткуда. Ждать  нужно  -  год  или,
может, полтора.
   Корнелиус вскочил, топнул ногой.
   - Не стану служить поручиком, да  за  половину  жалованья!  Если  так,  я
немедля отправляюсь обратно!
   Лыков недобро усмехнулся:
   - Эк чего захотел. Государевы ездовые, сто ефимков,  потратил,  города  и
крепости наши все повысмотрел, а теперь  назад?  Может,  ты  лазутчик?  Нет,
Корней Фондорнов, отслужи, сколько положено, а там видно будет.
   От изумления и ярости случилось у Корнелиуса помутнение: подскочил  он  к
вице-министру, схватил его за жемчужный ворот, стал трясти и ругать крепкими
словами, так что из канцелярии прибежали писцы разнимать.
   Оскорбленный подьячий вызвал стрелецкий караул. Хотел даже буяна в тюрьму
отправить, но передумал - велел доставить под стражей к командиру полка, где
Корнелиусу служить.
   - Полковник Либенов покажет  тебе,  как  государевых  людей  лаять  и  за
царский кафтан трепать! - кричал подлый вице-министр, а  толмач  старательно
переводил. - Он тебя в погреб посадит, на хлеб и воду,  да  батогами!  А  не
станет батогами - буду на него самого челом за бесчестье бить!
   * * *
   Проезд по быстро пустеющей предвечерней  Москве  запомнился  потрясенному
Корнелиусу, как кошмарный сон. Хищные укосы крыш, зловещие  персты  звонниц,
похоронный гуд колоколов. Фон Дорн горестно  стонал,  покачиваясь  в  седле,
даже заплакал от обиды и  жалости  к  себе  -  лицо  закрыл  ладонями,  чтоб
конвоиры не радовались. Коня