, что не расслышал про
кейс.  После  двукратной   пропажи   заветного   чемоданчика   не   хотелось
расставаться с ним ни на минуту.
   - Забыл, что ты несоветский человек, - махнул рукой Влад. -  Больно  лихо
по-русски чешешь. Стишок был такой, в детском саду. Короче,  ищут  все  -  и
пожарные, и милиция - какого-то отморозка. Не помню,  что  он  там  отмочил.
Наверно, подпалил что-нибудь. Да хрен с ним. Хату ты видел, дорогу запомнил.
Теперь пойдем назад. Пора знакомиться ближе.
   С Николасом происходили удивительные, но не лишенные приятности  события.
Он сидел, подперев голову, за  столом,  слушал,  как  снизу,  из  ресторана,
доносятся звуки аккордеона и славный, хрипловатый голос поет  хорошую  песню
про дороги, пыль, туман и холода - тревоги. Блейзер висел на  спинке  стула,
душитель  галстук  был  перемещен  с  шеи  магистра  на  горлышко   бутылки.
Пространство вокруг слегка покачивалось и подплывало, но это не нисколько не
расстраивало Фандорина - пусть подплывает. Николас знал, что  он  не  вполне
трезв, а столь правильная самооценка свидетельствовала о том, что он не  так
уж и пьян. Секрет был прост: благоразумие и  предусмотрительность.  Не  пить
всякий раз, когда закаленный Влад опрокидывает рюмку, а прорежать  -  дважды
пропустил, потом выпил; дважды пропустил - выпил.  Правда,  Зинок  выставила
перед флибустьером уже третью шеренгу...
   Познакомиться ближе вполне удалось. Фандорин теперь знал про нового друга
вс„: Влад Соловьев -  генеральный  управляющий  холдинга  "Черная  гора",  в
который входят нефтегазовый концерн  "Блэк  маунтин",  парфюмерные  магазины
"Мон-нуар", пивной завод "Шварцберг", завод по сборке компьютеров  "Курояма"
и сеть  увеселительных  заведений  "Монтенегро"  (к  которой,  в  частности,
относится и замечательный кабак "Кабакъ").
   Раскрылась во всей своей славянской беспредельности и  душа  генерального
управляющего.
   - Жить, Коля, надо  с  хрустом,  как  яблоко  грызешь,  -  говорил  Влад,
размахивая румяным крымским яблочком. - Чтоб сок во все стороны летел. Иначе
на хрена и кислород переводить. Ты что, думаешь,  офис  на  Волхонке  -  это
предел мечтаний Влада Соловьева? Шишкебаб!  Унд  морген  ди  ганце  вельт14,
понял? Конечная цель ничто, движение - вс„, понял?
   - Понял,  -  кивнул  Николас,  с  интересом  наблюдая,  как  стол  слегка
приподнимается над полом и опускается обратно, приподнимается и опускается -
прямо спиритизм какой-то. - Я, Владик, понял одно. Ты - цельная  натура,  ты
человек Возрождения. И я тебе завидую. - Магистр горько махнул  рукой.  -  У
тебя размах, у тебя ветер в ушах, у тебя фейерверк. Ты понимаешь, что я хочу
сказать?
   Владик, конечно, отлично вс„ понимал  -  даже  лучше,  чем  сам  Николас.
Человек Возрождения положил другу руку на плечо, с треском  съел  яблочко  и
предостерегающе покачал пальцем:
   - Вот тут, Коля, ты не прав. Завидовать никому нельзя, гиблое  это  дело.
Завидует тот, кто не своей жизнью живет. Если ты живешь своей  жизнью,  если
делаешь то, для чего тебя Бог создал, - он ткнул куда-то  в  потолок,  -  ты
никому завидовать  не  будешь.  Я  с  тобой  сейчас  без  лажи  говорю,  без
папанства, а по чистоте. Вот ты кто, историк?
   - Историк, - кивнул Николас и отпил из рюмки.
   - Так и будь историком. Чего тебе завидовать  Владу  Соловьеву?  Я  ведь,
Коля, лихой человек. Разбойник.  Я  себе  рано  дли  поздно  шею  сверну.  С
хрустом, как и жил. А ты давай,  книги  пиши.  Открытия  там  делай.  -  Он,
неопределенно покачал вилкой в воздухе. - У вас в ис...  исторической  науке
бывают открытия? Бывают? Вот и давай, ломи по полной, засаживай по рукоятку.
Иначе какой ты на хрен историк?
   Как это верно! Фандорин даже головой замотал. В этот самый миг он  принял
решение, которое показалось ему простым и естественным. Да, он был  нетрезв,
но от этого решение не становилось менее верным.  Ведь  правильность  выбора
сознаешь не мозгом, а сердцем. Разум может ошибиться, сердце же - никогда.
   Нельзя оставлять Корнелиуса одного,  безгласно  тянущего  из  мрака  руку
потомку. Нужно не трусить и не отступать, как не трусит и не отступает Влад.
Как Николасу жить дальше,  как  чувствовать  себя  полноценным  человеком  и
относиться к себе с уважением, если он отступится от этой  тайны,  откажется
от первого настоящего дела, которое подарила ему судьба?
   Задохнувшись от полноты чувств, Фандорин тихо сказал:
   - Да, Влад, у нас  бывают  открытия.  Еще  какие.  Я  тебе  сейчас  такое
расскажу...
   Он наклонился вперед, чтобы поведать другу про завещание  Корнелиуса  фон
Дорна, про Либерею и про боярина Матфеева, но тут в кабинет заглянула  Зина,
она же Зинуля и Зинок: подняла с пола упавшую салфетку,  осторожно  сняла  с
Владова плеча невесть как туда попавшее перышко  зеленого  лука  и  бесшумно
удалилась.
   - Владик, а ведь она в тебя влюблена, - громким шепотом сообщил  Николас,
когда красавица вышла. - Ей-богу. Ты видел, как она на  тебя  смотрит?  О-о,
дело тут не в том, что у тебя много денег. Поверь мне, она от тебя без ума.
   Соловьев заинтересованно оглянулся на дверь.
   - Кто, Зиночка? Нет,  ты  серьезно?  Понимаешь,  Коль,  у  меня  принцип:
никаких фиглей - миглей с персоналом, а то не работа  -  бардак  получается.
Зина тут в "Кабаке" администратором. Толковая, я хотел ее на казино  кинуть.
Золото баба. Слушай, ты в самом деле думаешь, что она...?
   Николас приложил руку к груди и для вящей убедительности закрыл глаза.
   - Сто пудов. Счастливый ты человек, Владик. И денег у тебя без  счета,  и
красивые женщины тебя любят.
   - Это правда, - не стал спорить генеральный управляющий "Черной горы".  -
А знаешь, почему? Потому что я к ним легко отношусь  -  и  к  деньгам,  и  к
телкам. Пардон - к женщинам. Тут, Коль, целая философия,  я  про  это  много
думал. Деньги - они на самом деле живые. И им в нас,  мужиках,  нравится  то
же, что лялькам... Пардон - женщинам. И к бабам, и к бабкам нужно относиться
легко, весело, но бе-ережно. Невнимания и небрежности они не прощают, понял?
Часто говорят: мистика денег, тайна  женской  души.  Не  верь.  Нет  никакой
тайны, там вс„ просто и понятно. Ты главное веди себя с ними, как к  добрыми
корешами. Не хами, но и не делай из них фетиша. Ферштеест  ду  одер  нихт15?
Любить их можно, и очень  даже  можно,  но  не  слишком  доставай  их  своей
любовью, придерживай. И они сами к тебе потянутся.
   - Кто - деньги или женщины? - уточнил Фандорин, слушавший с  чрезвычайным
вниманием.
   - Оба. То есть обе. - Соловьев задумался над грамматикой, но так ничего и
не придумал. - Извини, Коль.  На  философию  повело.  Ты  мне  хотел  что-то
рассказать.
   Па-па-па-пам! Па-па-па-пам! - запищал свадебный марш, в десятый если не в
пятнадцатый раз за вечер. Николаса  не  уставало  поражать,  как  по-разному
разговаривает  Соловьев  со   своими   невидимыми   собеседниками:   то   на
малопонятном, но интригующем блатном  жаргоне,  то  с  изысканными  речевыми
оборотами (вроде "не сочтите за труд" и "буду вам бесконечно  признателен"),
то по-английски, то по-немецки, то вовсе на каком-то тюркском наречии.
   Ренессансный тип, Бенвенуто Челлини,  думал  Николас,  любуясь  тем,  как
артистично Влад опрокидывает стопку и одновременно слушает  телефон.  Обычно
разговор  продолжался  не  более  минуты,  но  на  сей  раз  беседа   что-то
затягивалась. Соловьев нахмурился, забарабанил пальцами по столу.
   - ...Это точно? - сыпал он короткими вопросами - ...И имя, и  фамилия?...
А тормознуть нельзя...? Кто-кто?... Тот самый?... Египетская сила! Ну, тогда
вс„, капут. Понесет отстой по трубам... У кого на контроле?... У  самого?...
- И дальше в том же духе.
   Фандорин нетерпеливо ждал. Сейчас он расскажет  Владику  такое,  что  тот
поймет: занятия историей могут быть приключением не  менее  авантюрным,  чем
удалой российский бизнес.
   - Вот что, Коля, - сказал Влад, закончив разговор. Его глаза смотрели  на
Николаса серьезно и трезво, будто трех рюмочных шеренг не было и в помине. -
Дело пахнет крематорием. Мой человечек звонил, из ментуры.  Я  ему,  как  мы
сюда приехали, звякнул, велел проверить, нет  ли  геморроя.  Ну,  в  смысле,
засветились ли мы с тобой, не попали ли в розыск.
   - Что, попали? - похолодел Фандорин. Соловьев мрачно ответил:
   - Я - нет, а ты - да. Никто нас там не видал. Во всяком случае, свидетели
пока не объявились. Но мы с тобой, Коля, облажались, как последние  бакланы.
Не обшмонали покойничка. А  у  него,  суки  аккуратной,  в  блокнотике  твоя
фотокарточка, и на  обороте  написано:  "Николас  Фандорин",  плюс  название
гостиницы и еще какой-то адрес  на  Пироговке.  Так  что  извиняйте,  мистер
Фандорин, российская граница для вас теперь на запоре. - Влад вздохнул. - Ты
в розыске, Коля, и в ломовом - по высшему разряду.
   - Почему по высшему? -  слабым  голосом  спросил  Николас.  Потянулся  за
рюмкой, но отдернул руку - мозги и так едва  слушались,  а  между  тем  дело
обретало уж совсем скверный оборот.
   - Дело на контроле у министра. Ты хоть знаешь, кого мы с тобой кончили? -
нервно улыбнулся Влад.  -  Нет?  Ну,  тогда  считай  вышеизложенное  хорошей
новостью, потому что сейчас будет плохая. Этот чудила  с  "береттой"  -  сам
Шурик, король мокрушного заказа. На дядю Васю из  Конотопа  он  быковать  не
стал бы. Думаю, за Шурика на тебя сейчас такие люди обидятся,  что  рядом  с
ними МВД и МУР покажутся мамой и папой...
   Фандорин  яростно  потер  ладонью  лоб,  чтобы  окружающий  мир  перестал
легкомысленно покачиваться.
   - Я  должен  сдаться  властям.  Объясню,  как  вс„  произошло.  Это  была
самооборона.
   - Ну да, - кивнул Соловьев. - Самооборона: три контрольных в черепок. Или
ты скажешь ментам, что это твой друг Владик его домачивал?
   - Что ты! - в ужасе вскричал Николас. - Я про тебя вообще ничего говорить
не буду! Скажу, что  остановил  первую  попавшуюся  машину,  что  номера  не
запомнил, водителя не разглядел, что...
   - В МУРе не фраера сидят. Ты пообъясняй им, откуда у английского историка
знакомые вроде Шурика и в каких кембриджах тебя научили суперкиллера из  его
же собственной волыны компостировать.
   Фандорин повесил голову. Ситуация представлялась совершенно  безвыходной.
Сдаться милиции - значит, подвести человека,  который  пришел  на  помощь  в
трудную минуту. Не сдаться - превратиться в беглого преступника.
   - Короче, так. - Влад  стукнул  кулаком  по  столу  -  две  пустые  рюмки
перевернулись, из трех полных расплескалась водка.  -  Мне  что  Шурик,  что
МУРик, что министр Куликов. Будешь припухать здесь столько, сколько надо.  А
как поутихнет, я тебя через Турцию по фуфловой ксиве отправлю. Мусора - хрен
с ними, они тебя тут не найдут. Я тех, других опасаюсь. Кто Шурика с поводка
спустил. Говори, Коля, вс„, что знаешь, не томи. Я должен прикинуть,  откуда
ждать наката, чтоб вовремя окопаться.
   Николас смотрел на красивого человека Влада Соловьева и молчал. Сегодня у
магистра истории был вечер мужественных решений.  Недавно  он  принял  одно,
отчаянное  по  своей  смелости,  а  теперь  вызревало  второе,   еще   более
безрассудное.
   Не будет он ничего рассказывать храброму флибустьеру. И убежищем  его  не
воспользуется. Потому что это было бы чудовищной подлостью. Достаточно того,
что он втянул в эту страшную историю Алтын. Что  же  он  -  совсем  подонок,
губить тех, кто ему помогает?
   Поступить с Владом порядочно и честно можно было только одним способом  -
исчезнуть из его жизни, не подвергать смертельной опасности.
   - Что молчишь, пенек ты английский? - взорвался Соловьев.  -  Думаешь,  я
тебя прикрыть не сумею? Сумею, не дрожи. Ты не  смотри,  что  я  без  охраны
езжу. Не признаю телохранителей. Свое тело белое я как-нибудь сам сохраню. А
если не сохраню - две копейки мне цена. Но бойцы у меня есть, броневые. Я их
из Черногорска импортирую, так  что  они  на  меня,  как  на  Господа  Бога,
молятся... Ты чего такой белый? Замутило?
   А побледнел Николас оттого, что понял: не отпустит его Соловьев. С  точки
зрения  его  флибустьерской  этики  это  было  бы  предательством.   Удержит
попавшего в беду друга, хоть бы даже и насильно. Запрет под замок, в номер с
мебелью красного дерева и навороченным компьютером - церемониться не станет.
Допускать этого нельзя.
   Эффективнее всего срабатывают самые простые уловки. Николас вспомнил, как
ловко он ушел от мистера Пампкина, многоопытного советника по безопасности.
   - Да, мутит, - сказал магистр, рванув ворот  рубашки.  Поднялся,  нарочно
пошатнулся (чемоданчик держал в руке). - Нехорошо. У меня бывает -  приступы
аллергии. Я в туалет.
   - А кейс тебе зачем?
   - Там таблетки, - соврал Николас. - Сейчас приму, и пройдет.
   Для правдоподобия блейзер пришлось оставить на стуле. Там, во  внутреннем
кармане паспорт. Зачем ему теперь паспорт? Вот бумажник в кармане брюк - это
хорошо.
   Вышел в коридор. Сбежал вниз по лестнице.
   Из ресторана неслись протяжные звуки песни "По диким степям  Забайкалья".
Пели два голоса - один вс„ тот же, хрипловатый, мужской; другой  мелодичный,
женский. Красиво выводили, но сейчас было не до песен.
   Помахать рукой Зинуле, улыбнуться. Швейцару сунуть бумажку.
   Вс„!
   Ночь. Оказывается, уже ночь.
   Ай да Николас, ай да ловкач, всех перехитрил - как Колобок. И от  бабушки
ушел, и от дедушки ушел.
   Как похолодало-то. Марш-марш! Подальше от "Кабака".
   По ди-ким сте-пям Забай-калья! Левой, левой!
   Раз-два!
   Приложение:
   ЛИМЕРИК, СОЧИНЕННЫЙ НЕТРЕЗВЫМ Н.ФАНДОРИНЫМ  ВЕЧЕРОМ  15  ИЮНЯ,  ВО  ВРЕМЯ
ПОБЕГА ИЗ "КАБАКА"
   Пройдоха и ловкий каналья,
   А также законченный враль я.
   Одна мне отрада
   Бродить до упада
   По диким степям Забайкалья.
   Глава десятая
   ДОМ В ТРИНАДЦАТЬ ОКОН.  ВОЛШЕБНЫЕ  СВОЙСТВА  КОСТИ  ЕДИНОРОГА.  КОРНЕЛИУС
УЗНАЕТ  НОВЫЕ  СЛОВА.  ТАЙНА  ФИЛОСОФСКОГО  КАМНЯ.  ЧУЖИЕ  РАЗГОВОРЫ.   ИВАН
АРТАМОНОВИЧ РАССКАЗЫВАЕТ СКАЗКУ. НЕХОРОШО ПОЛУЧИЛОСЬ.
   Сержант Олафсон заслужил бочонок пива, мушкетеры  Салтыков  и  Лютцен  по
штофу водки. За то, что быстро бегают - так объявил  им  капитан  фон  Дорн,
немного отдышавшись и вернувшись от небесных забот к земным.
   За спасение от верной гибели можно бы дать и  куда  большую  награду,  но
надо было блюсти командирскую честь. Когда  из-за  угла  церкви  с  железным
лязгом выбежали трое солдат, страшного татя в клобуке словно  Божьим  ветром
сдуло. Только что был здесь, уж и кинжал занес, а в следующий миг растаял  в
темноте, даже снег не скрипнул. Солдаты разбойника и вовсе не  разглядели  -
только  ротного  начальника,  с  кряхтением  поднимавшегося  с   земли.   Не
разглядели - и отлично. Незачем им смотреть, как ночной бандит  их  капитана
ногами топчет.
   Адам Вальзер - тот, конечно, вс„ видел, но языком болтать не стал.  Да  к
нему от пережитого страха и речь-то вернулась не сразу, а лишь много  позже,
когда в караульной ему влили в рот стопку водки.
   - Я сердечно благодарен вам, господин капитан фон Дорн,  за  спасение.  -
Аптекарь схватил Корнелиуса за руку - пожать, но  вместо  этого,  всхлипнув,
сунулся с лобзанием, и раз - таки чмокнул в  костяшки  пальцев,  прежде  чем
капитан отдернул кисть. - Я старый, слабый человек. Меня так легко убить!  И
все знания, все тайны, которыми  я  владею,  навсегда  исчезнут.  Мой  разум
угаснет. О, какая это была бы потеря!
   Фон Дорн слушал вполуха, озабоченный совсем другой потерей. Из карманного
зеркальца на безутешного капитана щерился дырявый рот. И это на  всю  жизнь!
Не говоря уж о том, что единственное  преимущество  перед  блестящим  князем
Галицким безвозвратно утрачено. Теперь никогда больше не  улыбнешься  дамам,
не свистнешь в четыре  пальца,  не  оторвешь  с  хрустом  кусок  от  жареной
бараньей ноги... Черт бы побрал  этого  лекаря-аптекаря  с  его  излияниями,
лучше б его тихо прирезали там, в переулке!
   - Я дам вам солдат. Проводят до дома,  -  буркнул  Корнелиус  и  чуть  не
застонал: он еще и шепелявил!
   - Милый, драгоценный господин фон Дорн, - переполошился Вальзер. -  А  не
могли бы вы проводить меня сами? У... у меня есть к вам  один  очень  важный
разговор. Интереснейший разговор, уверяю вас!
   При всем желании Корнелиус не  мог  себе  представить,  какой  интересный
разговор возможен у него с этим сморчком. О клистирных  трубках?  Об  ученых
трактатах?
   - Нет. Служба, - коротко,  чтоб  не  шепелявить  отрезал  капитан.  Черт!
"Шлужба"!
   Вдруг тон аптекаря переменился, из молящего стал вкрадчивым.
   - Бросьте вы любоваться на осколки зубов. Я вставлю вам новые зубы, белее
прежних! И совершенно бесплатно. У меня остался кусочек  кости  африканского
единорога, берег для самых высоких особ, но для вас не пожалею.
   Капитан так и дернулся:
   - Зубы можно вставить? Вы не шутите?
   - Ну, конечно, можно! Я нажил здесь, в Московии неплохое состояние, делая
замечательные искусственные зубы для зажиточных горожанок -  из  моржовой  и
слоновой кости, а особенным модницам даже из шлифованного жемчуга!
   От внезапно открывшихся горизонтов Корнелиус просветлел и лицом, и душой.
   - Из жемчуга это прекрасно! Я тоже хочу из жемчуга!
   Вальзер поморщился:
   - Единорог гораздо лучше. Что жемчуг? Через год-другой раскрошится, а рог
риносероса будет служить вам до гроба. И не забывайте, что писали древние  о
магических свойствах единорога.  Его  кость  приносит  удачу,  оберегает  от
болезни, а главное - привораживает женские сердца.
   Аптекарь хитро подмигнул, и капитан сразу же сдался:
   - Да, единорог - это то, что мне нужно. Ну, что вы сидите?  Поднимайтесь,
идем! Так и быть, я провожу вас. Когда вы изготовите мне новые зубы?
   - Если угодно, нынче же,  во  время  разговора.  Я  удалю  корни,  сделаю
слепок, выточу новые зубы и  вставлю.  Кусать  ими  антоновские  яблоки  вы,
конечно, не сможете, но улыбаться девушкам - сколько угодно.
   Черт с ними, с антоновскими яблоками. Корнелиус пробовал - кислятина.
   Идти оказалось далеко - за стену Белого Города, за Скородомский  земляной
вал, но не на Кукуй, где проживали  все  иностранцы,  а  в  обычную  русскую
слободу.
   - Не удивляйтесь, - сказал Вальзер,  едва  поспевая  за  широко  шагающим
капитаном. - Приехав в Московию, я  первым  делом  перекрестился  в  местную
веру, и потому могу селиться, где  пожелаю.  Там  мне  спокойней,  никто  из
соотечественников не сует нос в мои дела.
   Корнелиус был потрясен. Ренегат! Вероотступник! А с виду  такой  славный,
душевный старичок.
   - Покороблены? - усмехнулся Адам Вальзер. - Напрасно.  Я  этим  глупостям
значения не придаю. Бог у  человека  один  -  разум.  Вс„  прочее  -  пустое
суеверие.
   - Любовь Христова суеверие? - не выдержал фон  Дорн.  -  Божьи  заповеди?
Спасение души?
   Не  стал  бы  ввязываться  в  богословские  споры,  но  уж  больно  легко
отмахнулся аптекарь от Иисусовой веры.
   Вальзер охотно ответил:
   - Суеверие - думать, что от того, как ты молишься или крестишься, зависит
спасение души. Душу - а я понимаю под этим словом разум и  нравственность  -
спасти можно, только делая добро другим людям. Вот вам и будет  любовь,  вот
вам и будут Моисеевы заповеди. Что с того, если я в церковь не хожу и чертей
не боюсь? Зато, мой храбрый господин фон Дорн, я бесплатно  лечу  бедных,  и
сиротам бездомным в куске хлеба не отказываю. У меня подле ворот всегда ящик
с черствым хлебом выставлен.
   - Почему с черствым? - удивился Корнелиус.
   - Нарочно. Кто сытый, не возьмет, а кто  по-настоящему  голоден,  тому  и
черствая краюшка в радость.
   Потом шли  молча.  Фон  Дорн  размышлял  об  услышанном.  Суждения  герра
Вальзера при всей еретичности казались верными. В самом деле, что за радость
Господу от человека, который тысячу раз на дню сотворяет крестное  знамение,
а ближних тиранит и мучает? Разве мало вокруг таких  святош?  Нет,  ты  будь
добр и милосерден к людям, а что  там  межд