а. - Это желудочный эликсир...
   Он осушил пузырек до  половины,  спрятал  его  обратно  и  вытер  рукавом
вспотевший лоб.
   Корнелиусу тоже стало жарко. Кипрское, как и подобает благородному  вину,
ударило не в голову, а в ноги. Он покачнулся.
   - Вы что-то бледны, - сказал аптекарь. - Еще бы -  столько  перенесли  за
последние сутки. Садитесь.
   Он пододвинул стул, и фон Дорн, поблагодарив, сел. Локтем оперся об стол.
Похоже,  усталость  и  в  самом  деле   брала   свое:   оловянная   тяжесть,
накапливаясь, медленно ползла от ступней вверх.
   Странно смотрел на  капитана  Вальзер  -  не  то  со  страхом,  не  то  с
состраданием.
   - Попробуйте-ка подняться, - сказал он вдруг. Корнелиус удивился.  Оперся
рукой, попытался встать, но ноги были как не свои.
   - Что со мной? - пробормотал фон Дорн, остолбенело глядя на  вышедшие  из
повиновения колени.
   - Это действие яда, мой бедный друг, - грустно сказал Вальзер. - К  моему
глубокому сожалению, вы не оставили мне выбора. Я  вновь,  как  и  в  начале
нашей дружбы, подверг вас испытанию, но на сей раз вы его не прошли.  В  тот
раз я проверял вас на верность, сегодня  -  на  зрелость.  Увы,  мой  добрый
капитан, вы - дитя не света, а тьмы. Ваш скованный разум пребывает во мраке.
Ничего, Книга поможет рассеять темноту. Я  исполню  свой  план,  только  без
вашей помощи. Пускай я погибну, уничтоженный  фанатиками  или  сожженный  на
костре, но благодаря мне человечество сделает первый шаг к  освобождению  от
пут.
   - Вы меня отравили? - недоверчиво спросил Корнелиус.  -  Кипрским  вином?
Но... но ведь вы тоже его пили! Вы, должно быть, шутите. Вам весело,  что  я
так опьянел от одной кружки.
   - Нет, я не шучу. Я выпил вместе с вами, но у меня был заготовлен  флакон
с экстракцией серпентариума. Он устраняет действие яда.
   Какое вероломство! Напоить отравой друга!
   - Мерзавец! - крикнул фон Дорн.
   Выхватил   кинжал,   попытался   пронзить   отравителя.   Не   достал   -
предусмотрительный аптекарь стоял слишком далеко, а капитана по-прежнему  не
слушались ноги. Хуже того, Корнелиус почувствовал, что и поясница деревенеет
- поворачиваться стало трудно. Эх, жаль оставил  шпагу  наверху  -  чтоб  не
мешала спускаться по лесенке.
   - Вы не сможете меня убить, - словно извиняясь, развел руками Вальзер.  -
Яд будет подниматься по вашим жилам вс„ выше и  выше.  Это  древний  рецепт,
который знали еще в античной Греции. Именно этим ядом отравился Сократ. Но я
усовершенствовал состав,  действие  снадобья  стало  более  щадящим.  Вы  не
ощутите боли. Тошноты тоже не будет. Когда яд дойдет до  мозга,  вы  сначала
лишитесь языка, потом зрения, слуха и прочих органов чувств и в конце концов
как бы погрузитесь в сон. Это завидная смерть. Когда  наступит  мой  час,  я
хотел бы уйти точно так же.
   - Умоляю, дайте мне противоядие! - прохрипел Корнелиус.  Он  уже  не  мог
повернуть туловище к Вальзеру - выворачивал одну шею. - Клянусь, я не  стану
противодействовать вашему  плану!  Клянусь  честью!  Фон  Дорны  никогда  не
нарушают данного слова.
   Вальзер грустно усмехнулся.
   - Простите меня, но это совершенно невозможно. Я верю  вам,  вы  говорите
искренне. Но потом, избавившись от страха смерти,  вы  рассудите  иначе.  Вы
скажете себе: да, я поклялся честью, но что такое честь  какого-то  капитана
мушкетеров по сравнению  с  благом  человечества?  Вы  благородный  человек,
бедный господин фон Дорн. Во имя спасения христианского мира вы  пожертвуете
и своей честью. Беда в  том,  что  мы  с  вами  понимаем  благо  и  спасение
человечества противоположным образом. Мой несчастный, одурманенный друг! Ох,
как тяжко дается мне этот подвиг во имя разума!
   Аптекарь всхлипнул и отвернулся.
   - Послушайте, Вальзер! - быстро заговорил  капитан,  боясь,  что  лишится
языка и тогда уже нельзя будет ничего изменить. - Как вы не понимаете!  Если
без Бога, то даже такой добрый и мудрый человек, как вы, способен  на  любое
злодейство. Я хуже вас - корыстнее, глупее, тщеславнее. Я нарушал чуть ли не
все Божьи заповеди, я убил на своем веку по меньшей мере семнадцать человек.
Но каждый раз, вонзая  клинок  или  спуская  курок,  я  знал,  что  совершаю
смертный грех. А вы убиваете друга и почитаете это за подвиг!
   Раздался звон, это из бессильных пальцев правой руки выпал кинжал.
   - Яд действует еще быстрее, чем  я  думал,  -  сказал  как  бы  про  себя
Вальзер. - Вторая рука отнимется  чуть  позднее  -  из-за  того,  что  слева
сердце, качающее кровь... Скоро, уже скоро.
   - Я умираю, спасите! - в отчаянии простонал Корнелиус.
   - Нет. Оставить вам жизнь было бы непростительной  слабостью,  худшим  из
преступлений.
   Ни на что больше не надеясь, фон Дорн сжал в кулак пальцы левой,  еще  не
омертвевшей руки.
   - Нет! Худшее из преступлений - вероломство. Нет  ничего  отвратительней,
чем сломать веру - в Бога ли, в того ли, кого считал другом  и  любил,  кому
доверял. Будьте вы прокляты с вашей Книгой!
   - Я тоже полюбил вас! Я и сейчас вас люблю! - Вальзер порывисто шагнул  к
обреченному - было видно, что слова капитана  задели  его  за  живое.  -  Но
Человека я люблю больше, чем себя и вас! Жаль,  что  вы  умрете,  так  и  не
уразумев...
   Левая рука фон Дорна еще не  утратила  чувствительности.  Полуокоченевший
мушкетер схватил ею аптекаря за ворот и, вложив  в  это  движение  всю  свою
силу, всю жажду жизни, рывком впечатал голову отравителя в угол стола.
   Вальзер обмяк, без звука сполз вниз.
   "Скорей, скорей", - шептал Корнелиус, раскачивая  стул.  Наконец  удалось
оттолкнуться от стола достаточно сильно, чтобы вместе со стулом опрокинуться
на пол. Боли от удара фон Дорн не почувствовал. Холод разливался по руке  от
плеча к локтю. Только бы дотянуться до кармана, в котором у  Вальзера  лежит
противоядие!
   В тот самый миг, когда пальцы коснулись рельефного стекла,  вдруг  начало
неметь запястье.
   Корнелиус с трудом согнул локоть, поднося пузырек к  губам.  Если  пальцы
разожмутся - вс„, конец.
   Стеклянную пробку выдрал зубами. Влил в рот остаток лилового эликсира, до
последней капли, обессиленно откинулся навзничь.
   Не слишком ли поздно?
   Сначала показалось, что поздно: хотел сглотнуть слюну и почувствовал, что
не может. Вот и горло вышло из повиновения.
   Успеть бы произнести молитву, пока  не  отказали  губы  и  язык,  подумал
Корнелиус, и в ту же секунду вдруг ощутил, как  саднит  правое  плечо  -  то
самое, которым он, падая, ударился об пол.
   Фон Дорн никогда не предполагал, что боль  может  вызвать  в  душе  такое
ликование. Эликсир действовал!
   И действовал быстро: сначала ожили руки, потом получилось  сесть,  а  еще
через несколько минут капитан, слегка покачиваясь, уже стоял на ногах.
   Возблагодарив Пресвятую Заступницу  и  Ее  Пречистого  Сына  за  чудесное
спасение, Корнелиус выволок из-под стола неподвижного Вальзера.
   Что делать с этим безумцем? Убить? Он заслужил смерти, но фон Дорн  знал,
что не сможет хладнокровно лишить предателя жизни. Одно  дело  -  прикончить
врага  в  жаркой  схватке,  а  убивать  слабого  и  беззащитного  как-то  не
по-рыцарски.
   Отпустить, предварительно отобрав Замолея?  Но  этот  безобидный  на  вид
старик опасен. Он прочитал достаточно из страшной книги, чтобы разбросать по
миру ее ядоносные семена...
   От удара об угол на виске лежащего образовалась вмятина, прямо на  глазах
наливавшаяся синим и багровым. Корнелиус потрогал ямку пальцем и  вздрогнул,
нащупав под тонкой кожей острый край проломленной  кости.  Оттянул  Вальзеру
морщинистое веко, перекрестился. Получалось, что судьбу аптекаря Господь уже
решил. Просветитель человечества был мертв.
   Сверху, в горнице ударили часы - через открытый люк  донесся  один  удар,
второй, третий.
   Три часа ночи! Скоро вести роту в Кремль!
   Фон Дорн заметался по склепу, то вытаскивая из сундука книги, то пряча их
обратно. Перепрятывать сокровище было некогда. Да и  зачем?  Чем  плох  этот
хитроумный тайник? Еще неизвестно,  удастся  ли  Матфееву  осуществить  свой
замысел. При живом наследнике кричать царем младшего брата - это  попахивает
государственной изменой. Конечно, Артамон Сергеевич умен и  дальновиден,  но
все же разумнее будет до поры оставить Либерею здесь.
   Капитан закрыл крышку алтын-толобаса,  сверху  немного  присыпал  землей,
утоптал. Забыл про Замолея!
   Скверная книга по-прежнему лежала  на  столе,  прельстительно  раскрытая.
Корнелиус гадливо захлопнул ее и прищурился  от  сверкания  огненных  лалов.
Бесовское сияние!
   Он сунул фолиант в рогожный мешок и кинул на пол, поверх  алтын-толобаса.
Пускай сатанинское писание стережет драгоценные книги.
   Выбравшись наверх, тщательно  прикрыл  плитами  тайник.  Часы  показывали
половину четвертого пополуночи.
   Ах, беда! В четыре у роты подъем - командир должен быть на месте!
   Если из-за алчности он, рыцарь фон Дорн, подведет своего благодетеля,  от
подобного бесчестья и позора останется только одно - наложить на себя руки.
   Настает  великий  день!  Черт  с  ними,  с  сокровищами!  Сначала  честь,
остальное потом.
   Только б успеть, только б не опоздать.
   Корнелиус выбежал за ворота, ведя коня в поводу. Кое-как прикрыл створки.
Звеня шпорами и придерживая шпагу, сел в седло.
   Напоследок капитан оглянулся, и ему показалось, что  дом  Адама  Вальзера
смотрит на него тринадцатью недобрыми подслеповатыми глазами.
   Глава пятнадцатая
   ДУРАКУ ВЕЗДЕ СЧАСТЬЕ
   Теперь доктор и магистр оба стояли на четвереньках, опустив головы  книзу
и  рассматривали  залитую  белым,  неживым  светом  четырехугольную   выемку
размером в квадратный фут. От кольца остался только рыжий  бублик  ржавчины,
но грубо высеченная в камне скоба была совершенно целой - да  и  что  с  ней
могло сделаться за каких-нибудь триста лет?
   - Подденем ломом? - выдохнул Фандорин.
   - Нет, лучше попробуем руками, -  тонким,  не  похожим  на  свой  голосом
ответил Максим Эдуардович. - Господи, неужели нашли?
   Взялись за  скобу  вдвоем,  потянули.  Сначала  плита  сделала  вид,  что
приросла насмерть и ни за что не покинет своего ложа, но  со  второго  рывка
жалобно скрипнула и пошла, пошла вверх. Она  была  еще  менее  тяжелой,  чем
верхняя.
   Когда кладоискатели отложили ее в сторону, в полу открылась черная  дыра,
и оттуда в лицо Николасу дохнул запах Времени: обычно столь трудно уловимый,
он был густым, вязким и дурманил много крепче, чем  гашиш,  которым  будущий
магистр баловался в студенческие годы, когда  был  легкомыслен  и  подвержен
чужим влияниям.
   Партнеры замерли над потайным люком, переглянулись. Вид у Болотникова был
совершенно безумный - волосы растрепались, лоб в черных полосах, зрачки  так
и мечутся из стороны в сторону. Надо полагать, я выгляжу не  лучше,  подумал
Фандорин. Еще бы,  всего  шаг  остается  до  всемирной  славы,  сумасшедшего
богатства и,  что  еще  драгоценней,  до  разгадки  тайны,  возможно,  самой
неприступной и интригующей из всех, что известны истории.
   - Ну, кто первый? - спросил Николас. - Сейчас, принесу лестницу, и решим.
Только не светите без меня вниз, ладно?
   Ступил на деревянный настил, поднимавшийся  над  люком  фута  на  два,  и
зашарил узким, сфокусированным лучом  по  полу  -  где  тут  были  остальные
инструменты и свернутая веревочная лестница? А, вот. Кружок  света  выхватил
из темноты рукоятку кирки, черную трубку  домкрата  и  чуть  в  стороне  еще
что-то странное - белое и  полукруглое.  Кажется,  спортивный  туфель.  Нет,
черный кед с резиновым ободом и белой шнуровкой. Должно быть,  из  той  кучи
мусора, которую они с архивистом перекидали лопатами.
   Фандорин повернул фокатор, чтобы круг света стал  менее  интенсивным,  но
зато более широким.
   Из темноты с бесшумной стремительностью ночного кошмара  выросла  фигура:
сначала ноги, потом клетчатая рубашка, белое  лицо,  забликовавшее  стеклами
очков, светлая косая челка на лбу.
   Увидев перед собой убиенного Шурика, магистр испытал  даже  не  страх,  а
сокрушительное, горчайшее  разочарование.  Так  он  и  знал!  Вс„  это  сон,
обыкновенный сон: потайная дверца  в  полу,  аромат  застоявшегося  Времени.
Сейчас зазвенит будильник,  надо  будет  вставать,  чистить  зубы  и  делать
зарядку.
   В руке у приснившегося киллера вспыхнул и тут же погас огненный шарик,  и
фонарь вдруг дернулся, лопнул, рассыпался  мелкими  осколками.  Сквозь  этот
тихий звон донеслось знакомое тошнотворное чмоканье.
   Есть и другой вариант,  еще  менее  приятный,  подумал  Николас,  стоя  в
кромешной тьме. Это не сон, а сумасшествие. И ничего удивительного  -  после
всего, что произошло за последние дни. Что ж, по крайней мере  в  тюрьму  за
убийство не посадят, будут лечить и, может быть, даже вылечат.
   - Что там у вас? - раздался голос Болотникова. - Фонарь  грохнули?  Какой
вы нескладный! Сейчас посвечу.
   Что это? Кажется, шорох медленно приближающихся шагов?
   Николас попятился назад - туда, где из ямы  в  полу  сочился  рассеянный,
весь в крупицах танцующей пыли свет.
   Вопреки  воспитанию  и  убеждениям,  откуда-то  из  детства  или   глубин
подсознания, пятнистой змеей выполз и третий вариант: привидение.
   Фандорин никогда не верил в  потусторонние  силы,  бродячих  мертвецов  и
прочую дребедень, а тут вдруг сделалось невыносимо страшно - до тошноты,  до
холодной испарины. Что там такое надвигается из темноты?
   Николас допятился до пролома и ступил вниз, чтобы дотронуться  до  живого
человека. Схватил Максима Эдуардовича за плечо, потряс.
   - Какого черта? Что за... -  раздраженно  буркнул  сидящий  на  корточках
архивист, обернулся и поперхнулся.
   Его лица Николас не  видел,  потому  что  фонарь  светил  вниз,  в  дыру.
Выходит, не выполнил Болотников просьбу коллеги, но сейчас это уже не  имело
значения.
   - Кто это? - резко спросил Максим Эдуардович. - Кого вы привели?
   Во всяком случае, это не сумасшествие, понял Фандорин, но  облегчения  не
испытал. Медленно повернулся. Призрак был рядом, на самом краю  ямы.  Теперь
он утратил объемность, превратился в черный силуэт, но  это  несомненно  был
фантом Шурика.
   Бедный Болотников еще ничего не  понял.  Кажется,  он  вообразил,  что  в
подвал проник какой-то бродяга и засердился:
   - Как он сюда попал? Кто это? Хороша у нас охрана, нечего сказать. Эй вы,
шварцнегеры! - крикнул он во все горло и подавился, потому что потусторонний
Шурик сел на корточки и зажал архивисту рот.
   Прямо перед собой Николас видел поблескивающие очки привидения,
   - Тише, мыши, кот на крыше, - сказал призрак и зашелся  тихим  смехом.  -
Привет, Колян. Классно мы тебя тогда прикололи, да? Ах, прощайте, помираю.
   Он захрипел, раздвинул губы, и  на  подбородок  потекла  темная  струйка.
Шурик хмыкнул, выплюнул что-то изо рта, объяснил:
   - Гранатовый сок в  пакетике.  Захватил,  чтоб  тебя  повеселить.  А  ты,
дурачок, купился. Умора!
   Затем обернулся к Максиму Эдуардовичу, так и застывшему с прикрытым чужой
ладонью ртом.
   - Что,  гнида,  узнал  сердечного  друга?  Узнал.  И  навалил  в  портки.
Правильное решение. - Шурик убрал руку, брезгливо вытер о рубашку. - Захотел
Седого кинуть? Зря, Макс, зря. Сам навел, сам  семафорил,  немалые  бабульки
схавал, а после придумал для себя скрысятничать?  Обиделся  на  тебя  Седой,
жутко обиделся. Вот, велел передать.
   С этими словами Шурик быстро поднял руку -  не  ту,  которой  только  что
зажимал Болотникову рот, а  другую,  с  длинной  черной  трубкой  (знакомой,
слишком знакомой Фандорину!) - приставил глушителем  прямо  ко  лбу  Максима
Эдуардовича, и в следующий миг голова  архивного  Моцарта  дернулась,  будто
задумала сорваться с шеи, а сам доктор исторических наук завалился назад  и,
ударившись о края люка, исчез, в зияющей дыре.
   Черная  трубка,  пахнущая  горячим  металлом  и  порохом,  повернулась  к
Николасу. Он зажмурился.
   И услышал:
   - Не трусь, Колян. Седой тебя с заказа снял. Дыши кислородом - можно.
   - Снял? Почему снял? - деревянным голосом спросил Фандорин.
   - Понравился ты ему. Говорит, отвязный мужик, пускай живет.
   Глаза Николаса уже привыкли к слабому освещению, и теперь он  видел  лицо
убийцы вполне отчетливо: и  растянутые  в  улыбке  тонкие  губы,  и  гладкий
мальчишеский лоб, и щеки с ямочками.
   - Я? Понравился Седому? Но разве мы с  ним...  Фандорин  не  договорил  -
застонал, кляня собственную тупость. Ну конечно, конечно! Вс„ же так просто!
   Он не столько спросил, сколько констатировал:
   - Болотников с самого начала работал на вас? Наткнулся на  мою  статью  и
сразу побежал к Седому, да?
   - Не знаю, на что он там наткнулся, но с Седым они по корешам давно,  еще
когда Владик на эту самую комиссию бабки отстегивал.
   Итак, Седой был спонсором комиссии по поискам библиотеки Ивана  Грозного.
Вот почему, прочтя статью в британском журнале и поняв,  что  появился  шанс
найти Либерею, Болотников обратился за помощью именно к нему. Выманил лопуха
- англичанина в Москву, передал его в опытные руки  Шурика,  а  сам  занялся
изучением письма. Не было  у  Максима  Эдуардовича  никакой  фотографической
памяти - просто грамотка находилась в его руках так  долго,  что  первые  ее
строки он запомнил наизусть.
   А что было потом?
   Тоже ясно.  Почти  сразу  же  Болотников  понял,  что  в  левой  половине
документа содержатся некие зашифрованные сведения, понятные  только  знатоку
истории рода фон Дорнов. Вот почему Шурик  получил  от  своего  шефа  приказ
прекратить охоту на англичанина, а наоборот, подбросить  ему  кейс  обратно.
Более того. Седой решил взять магистра под собственную  опеку,  для  чего  и
устроил инсценировку с дракой и пальбой - надо сказать, весьма убедительную.
План был, что называется, fool-proof21: запугать Николаса и поставить его  в
положение, когда ему не к кому будет обратиться за  помощью.  А  тут  верное
убежище  -  отсиживайся,  сколько  хочешь.  Полный  комфорт,  да  и   полное
содействие, если от скуки надумаешь заняться  решением  некоей  головоломки.
Если бы подвыпивший Николас не поддался приступу альтруизма, вс„ именно  так
бы и вышло...
   - Значит, Влад и есть тот самый  Седой,  -  горько  усмехнулся  Фандорин,
вспомнив душевную широту чудесного флибустьера.  -  Почему  "Седой"?  Он  же
молод.
   - Потому что Соловьев, - непонятно ответил Шурик.
   Ладно, это было неважно. У Николаса имелся вопрос посущественней.
   - В чем перед вами провинился Болотников? Или просто стал не нужен?
   - Шибко умный стал.  Захотел  втихаря,  без  Седого,  банк  сорвать.  "До
развязки еще далеко, и исход проблематичен", -  передразнил  киллер  высокий
баритон архивиста. - За  лохаря  Седого  держал.  У  нас,  Коляныч,  за  это
мочат... Чего глядишь? Полезай в очко.
   Веселый убийца кивнул на отверстие в полу.
   - Давай, давай. Я тебе сверху посвечу. Ну чего встал? По ушам нашлепать?
   Фандорин вспомнил небрежную грацию, с которой Шурик  некогда  ударил  его
ногой в пах, и стал быстро разматывать  лестницу.  Утверждение  о  том,  что
Седой якобы велел оставить "отвязного мужика" в живых стопроцентного доверия
не вызывало. Но разве был выбор?
   Зацепил крюки верхней части за  доски.  Подергал  -  вроде  крепко.  Стал
спускать конец с грузилом в темноту. Довольно  скоро  снизу  донесся  глухой
звук, грузило достигло дна. Неглубоко, меньше десяти футов.
   Усилием воли Фандорин заставил себя забыть о том, что,  вполне  возможно,
живым из этого подземелья ему уже не выбраться. Тайна вс„  равно  оставалась
тайной и сейчас, перед лицом смертельной опасности, манила ничуть не меньше,
чем прежде.
   Что там, во тьме? Неужели кованые сундуки с древними манускриптами?
   Ноги коснулись чего-то мягкого, упругого.
   Николас посмотрел вниз - благо  Шурик  подсвечивал  сверху  фонарем  -  и
вскрикнул. Кроссовка упиралась в грудь мертвого Максима Эдуардовича.
   Магистр поспеш