и  молоденький
писец, раззявившийся на арестанта с любопытством -  видно,  пытошная  служба
ему была внове.
   Страха нет, сказал себе фон Дорн, и стиснул зубы, чтоб не  стучали.  Есть
боль, но боль - лишь простой зуд потревоженных нервов. Станут пытать - будем
орать, больше вс„ равно делать нечего.
   -  Что,  вор,  разулыбался?  -  криво  усмехнулся  дьяк.  -  Прознал  про
государеву милость? Я вот вам, длиннобрехам, брехалы-то поотрываю, -  сказал
он уже не Корнелиусу, а приведшим его тюремщикам.
   Те забожились было, что ни о чем таком вору не сказывали,  но  тонкогубый
махнул рукой - заткнитесь.
   - По воле всемогущего Бога великий государь царь и великий князь  Алексей
Михайлович, оставя земное царствие, отъиде  в  вечное  блаженство  небесного
царствия,  а  перед  тем,  как  Господу  душу  отдать   (тут   дьяк   трижды
перекрестился),  великий  государь  повелел  должникам  недоимки   простить,
колодников и кандальников на волю выпустить и даже убивцев помиловать...
   Корнелиус встрепенулся. Значит, царь умер! А перед смертью, должно  быть,
пришел в сознание и, согласно, русскому обычаю, объявил долговую и уголовную
амнистию - чтоб недоимщики и  узники  за  грехи  новопреставленного  Алексея
перед Всевышним поискренней ходатайствовали. Не так  уж  и  дурны,  выходит,
московитские установления!
   - ...Только зря ты, тать, возрадовался. До того, как дух  испустить,  его
царское  величество  особо  наказал  единственно  не  делать  попущения  тем
лиходеям, кто людей Божьих до смерти умертвил, ибо  се  грех  уже  не  перед
царем земным, а перед Владыкой Небесным. И ныне ведено  вас,  извергов,  кто
попа или чернеца сгубил, казнить не милостиво, как прежде - колесованием,  а
беспощадно, сажением  на  кол,  прежде  того  мучительно  на  дыбе  изломав.
Берите-ка  его,  голуби.  Слыхали  государеву   последнюю   волю?   -   Дьяк
наставительно поднял палец. - Сказано "мучительно", значит, мучительно.
   Глава тринадцатая
   НО ЕЕ НАЙТИ НЕЛЕГКО
   Работать  с  начальником   департамента   безопасности   "Евродебетбанка"
Владимиром Ивановичем Сергеевым было одно удовольствие.
   Этот респектабельный, подтянутый господин в неизменном твиде, с  щеточкой
коротко подстриженных усов очень походил на английского джентльмена  из  той
породы, что канула в Лету вместе с  распадом  британской  империи.  Сходство
усугублялось тем, что при первой встрече Владимир Иванович легко  перешел  с
Фандориным на английский, на котором изъяснялся почти без акцента, разве что
несколько  злоупотреблял  американизмами.  Потом,  правда,   беседовали   на
русском, но время от времени экс-полковник вставлял какой-нибудь  иноязычный
оборот позаковыристей.
   Разместили Николаса в доме неподалеку  от  Киевского  вокзала,  где  жило
много иностранцев и где не вполне туземный вид магистра  меньше  бросался  в
глаза. В двух небольших комнатах (кабинет и спальня) имелось вс„ необходимое
для работы  и  отдыха.  Еду  постояльцу  привозили  из  ресторана,  а  когда
Фандорину нужно было выйти в город, он находился под  постоянным  прикрытием
неприметных молодых людей в строгих костюмах: двое вышагивали чуть сзади,  а
вдоль обочины не спеша катил дежурный автомобиль -  непременно  какой-нибудь
огромный вездеход с затененными стеклами.
   Владимир Иванович заезжал каждое утро, ровно в девять, и  еще  непременно
звонил вечером - спрашивал, нет ли новых поручений. С теми, которые получал,
справлялся быстро и ч„тко. Лишних  вопросов  не  задавал,  в  суть  поисков,
которыми  занимался  Николас,  не  вникал.   Если   все   офицеры   Комитета
госбезопасности были столь же  эффективны,  думал  иногда  Фандорин,  просто
удивительно,  что  советская  империя  так  легко   развалилась.   Очевидно,
полковник Сергеев вс„ же принадлежал к числу лучших.
   Один  раз  Николас  побывал  в  офисе  банка,  в  Среднем  Гнездниковском
переулке,  выпил  кофе  (без  коньяку)  в   превосходном   кабинете   Иосифа
Гурамовича. Банкир пытался выведать, движется ли "дело", но Фандорин отвечал
уклончиво, а  от  приглашения  на  ужин  отказался,  сославшись  на  крайнюю
загруженность работой. "Понимаю, понимаю, - опечаленно вздохнул  Габуния.  -
Даете понять, что у нас чисто деловые отношения. Ладно, больше тревожить  не
буду. Работайте".
   Рабочий день историка начинался так.
   В  половине   восьмого   подъем.   Зарядка,   контрастный   душ,   стакан
грейпфрутового сока. С алкогольными напитками после позорной  ночи  в  клубе
"Педигри" было раз и  навсегда  покончено.  При  одном  воспоминании  о  том
безобразии и последовавшем за  ним  тягостном  похмелье  Николас  болезненно
морщился. В баре стояла целая батарея бутылок; в том числе и  приснопамятный
двадцатилетний коньяк, но ко всей этой отраве магистр не притрагивался.
   В восемь двадцать - пробежка по  Украинскому  бульвару  (в  сопровождении
неизменного черного джипа). В девять - визит  Сергеева.  Полковник  привозил
очередную порцию книг, спрашивал о предполагаемом распорядке дня, в  течение
десяти минут вел светский разговор о политике (по убеждениям он был  патриот
и непреклонный государственник) и удалялся, после чего  Николасу  доставляли
завтрак.
   Потом - работа. В первые дни она заключалась в чтении исторических  книг.
Свой интерес к легендарной библиотеке  Иоанна  Четвертого  магистр  старался
законспирировать, так что публикации на эту тему составляли лишь малую часть
запрашиваемых им монографий, документов и мемуаров.
   Возможности  Владимира  Ивановича,  кажется,  и   в   самом   деле   были
неограниченными. По вечерам  на  квартиру  доставляли  каталожные  ящики  из
главных московских библиотек, а потом, уже ночью, увозили  обратно.  Никогда
еще  Фандорин  не  занимался  исследовательской  работой  в  таких  завидных
условиях.
   На  третий  день,  штудируя  труд  профессора  Белокурова  "О  библиотеке
московских  государей  в  XVI   столетии",   Николас   сделал   невероятное,
фантастическое открытие.
   В знаменитом списке царской Либереи, обнаруженном сто семьдесят лет назад
дерптским  профессором  Дабеловым,  среди  прочих  латинских   и   греческих
манускриптов,  значилась  книга  некоего   древнего   автора,   неизвестного
современной науке: Zamolei sine Mathemat. - "Математика" Замолея.
   Наткнувшись на это имя, Фандорин вскочил,  опрокинув  стул,  и  пришел  в
такое волнение, что пришлось  выпить  два  стакана  минеральной  воды  (зубы
выстукивали нервную дробь о край стакана).
   Неужели в письме Корнелиуса речь идет именно об этой книге?! Но если  так
(а как еще? как?), то, выходит, фон Дорн и в самом деле знал, где  находится
та самая Иванова Либерея! Значит, она действительно существовала!
   Фандорин изучил все имеющиеся сведения о  таинственной  библиотеке  и  ее
многократных поисках, заканчивавшихся неизменным фиаско.
   Итак, что, собственно, известно о Либерее?
   В  1472  году  вместе  с  приданым  племянницы  последнего  византийского
императора в Москву на многих повозках  были  доставлены  ящики  с  книгами,
которыми долгое время никто не интересовался.
   Сорок лет спустя Василий Иоаннович  "отверзе  царские  сокровища  древних
великих князей прародителей своих и обрете в некоторых палатах  бесчисленное
множество греческих книг, словенским же людям отнюдь неразумны". С Афона был
специально выписан ученый монах Максим Грек, который перевел часть  книг  на
русский  язык,  после  чего  библиотека  почему-то  была  сокрыта  за  семью
запорами, а бедного переводчика на родину так и не отпустили.
   В 1565 году пленный  ливонский  пастор  Веттерман  (скорее  всего,  он-то
впоследствии и составил Дерптский каталог) был вызван к царю Ивану и отведен
в некое тайное  подземелье,  где  государь  показал  ему  обширное  собрание
старинных  манускриптов  и  просил  заняться  их   переводом.   Устрашившись
количества книг, которые придется переводить, пастор сослался на  невежество
и был с миром отпущен Иоанном, который в ту  пору  еще  не  стал  Грозным  -
зловещая перемена свершилась с царем вскоре после этого.
   При Алексее Михайловиче некий заезжий митрополит, прослышавший о  книжных
сокровищах, просил царя о доступе к Либерее, но в то  время  местонахождение
книгохранилища уже было неизвестно.
   Поскольку последним из царей, кто наверняка владел библиотекой, был Иоанн
IV, она впоследствии и получила прозвание "библиотеки Ивана Грозного".
   Первая попытка отыскать тайное царское подземелье  была  предпринята  еще
при Петре Великом, когда пресненский звонарь Конон Осипов подал доношение  в
Канцелярию фискальных дел, где докладывал о  неких  двух  подземных  палатах
"под Кремлем-городом",  сплошь  заставленных  сундуками.  "А  те  палаты  за
великою укрепою,  у  тех  палат  двери  железные,  попереч  чепи  в  кольцах
проемные, замки вислые, превеликие, печати на проволоке свинцовые, и  у  тех
палат по одному окошку, а в них  решетки  без  затворок".  Про  сей  тайник,
расположенный где-то близ Тайницкой башни, Осипов  якобы  слышал  много  лет
назад от дьяка Большой Казны Макарьева, который обнаружил тот подвал,  когда
исследовал кремлевские подземелья по наказу царевны Софьи.
   В конце прошлого века начались фундаментальные поиски Либереи.
   В 1891 году страсбургский исследователь Эдуард Тремер, получив высочайшее
соизволение, разыскивал тайник близ церкви  Святого  Лазаря  и  в  восточной
части бывших царских  теремов,  белокаменные  подвалы  которых  благополучно
пережили самые лютые из московских пожаров.
   Потом Боровицкий холм копали директор Оружейной палаты князь  Щербатов  и
профессор Забелин - не слишком усердно, потому что в  существование  (и  тем
более сохранность) Либереи не верили.
   В тридцатые  пропавшую  библиотеку  упорно  разыскивал  археолог  Игнатий
Стеллецкий, для которого эти поиски были делом всей жизни. Но  Кремль  в  ту
пору стал режимной зоной и особенно разгуляться энтузиасту не дали.
   Потом было еще два всплеска: в  начале  шестидесятых  и  совсем  недавно,
два-три года назад, когда при мэрии даже была создана специальная  комиссия.
Судя по газетным статьям  (для  конспирации  Фандорин  потребовал  доставить
подшивки сразу за несколько лет), во  второй  половине  двадцатого  столетия
возникли новые гипотезы: что Иван Грозный мог спрятать  бесценную  коллекцию
не  в  Кремле,  а  в  Александровой  Слободе  или  одном  из  своих  любимых
монастырей.
   Что из всего этого следовало?
   С научной точки зрения - почти ничего. Прямых доказательств существования
Либереи не было, только косвенные  (оригинал  Дерптского  списка,  например,
безвозвратно исчез). Серьезные исследователи  предполагали,  что  библиотека
сначала действительно существовала, а потом была раздарена  по  частям.  Или
сгорела при пожаре. Или сгнила в сыром подземелье.
   И только теперь, на исходе тысячелетия, появилось верное  доказательство,
и располагал им один-единственный человек - Николас А. Фандорин,  безвестный
магистр истории. Он твердо знал и мог доказать,  что  через  сто  лет  после
Ивана Грозного, в конце семнадцатого века, Либерея еще существовала  и  была
спрятана где-то в тайном подвале дома, стоявшего в какой-то Черной  Слободе,
за какими-то Каменными воротами.
   Уже одно это было исторической сенсацией первой величины. Да и не  только
исторической - обнародование открытия наверняка вызвало бы  очередную  волну
ажиотажа. Если попытаться представить, в какую сумму оценивалось бы  сегодня
Иванове собрание книг, то, вероятно, пришлось бы вести  счет  на  миллиарды.
Немедленно возникли бы новые комиссии, опять начались бы поиски, раскопки. А
вместо этого (публичные доклады, пресс-конференции, телевидение,  докторская
степень, членство  в  Королевском  обществе!)  приходилось  отсиживаться  на
нелегальном положении и гадать, кто до тебя доберется раньше -  милиция  или
бандиты.
   На шестой день (да-да, уже на шестой, потому что работал  Николас  споро)
вся сколько-нибудь причастная к теме литература, включая описание городского
быта москвитян и  мемуары  обитателей  Иноземной  слободы,  была  изучена  и
частично законспектирована. Наступил период осмысления и анализа.
   Первый вывод  не  заставил  себя  ждать.  Он,  можно  сказать,  лежал  на
поверхности.
   С чего это Николас  А.  Фандорин  взял,  что  он  один  осознает  научную
ценность письма Корнелиуса? Те, кто хочет найти Либерею, поняли смысл  слова
"Замолей"  ничуть  не  хуже,  чем  он.   А   если   учесть,   что   Николас,
профессиональный историк (да  к  тому  же,  благодаря  капитану  фон  Дорну,
прочитавший немало книг по истории допетровской Руси), ни  о  каком  Замолее
раньше  не  слыхивал,  то  получалось  совсем   интересно:   бандитов   явно
консультировал высококвалифицированный специалист.
   Кто еще читает архивные  журналы  и  "Королевский  исторический  журнал"?
Только  серьезный  историк.  Он  сопоставил  две  публикации  о   половинках
невнятного документа и послал в Лондон таинственную бандероль.
   И мысли Фандорина естественным  образом  повернули  в  сторону  архивного
Моцарта,  замечательного  эрудита  Максима  Эдуардовича   Болотникова.   Кто
обрабатывал   находку   из   Кромешников?   Болотников.   Мог   ли   он   не
заинтересоваться упоминанием о "Замолее"  и  "Ивановой  Либерее"  из  правой
половины письма? Не мог. Тогда почему Максим Эдуардович так мало внимания  -
противоестественно, демонстративно мало - уделил британскому исследователю и
второй половине документа? Ай да светило архивистики! Теннис ему, видите ли,
важнее! Уж не тем ли объяснялось это показное  безразличие,  что  Болотников
твердо знал: скоро письмо будет у него в руках? И еще. Если у Шурика  имелся
сообщник из числа опытных сотрудников, становится понятно, как киллер  попал
на территорию архивного городка и как выбрался оттуда незамеченным.
   На следующее утро полковник Сергеев получил срочное задание: собрать  все
возможные сведения  о  главном  специалисте  отдела  обработки  Центрального
архива старинных документов - образ жизни, контакты, подробности биографии.
   Сутки  спустя  расторопный  Владимир  Иванович  явился  с   исчерпывающим
докладом.
   - Не знаю, господин Фандорин,  почему  вы  решили  заинтересоваться  этим
архивистом, но субъект безусловно непростой, с фокусом, - сразу же перешел к
делу Сергеев. В руках он держал электронную записную книжку, но почти в  нее
не заглядывал - память у полковника была  отличная.  -  В  чем  фокус,  пока
неясно, но see for yourself18. Зарплата  у  Болотникова  на  ваши  деньги  -
четырнадцать фунтов в месяц. К тому же выплачивают ее нерегулярно, задолжали
за два месяца. При  этом  живет  Болотников  в  квартире,  купленной  совсем
недавно за восемьдесят три тысячи - опять же на ваши стерлинги. Одевается  в
дорогих бутиках, отдает предпочтение костюмам "Хуго Босс" и рубашкам "Ив Сен
- Лоран". Ездит на  новой  недавно  купленной  спортивной  "мазде".  Холост,
поддерживает отношения с  одной  замужней  женщиной  и  двумя  девицами.  Их
имена...
   - Не нужно, - поморщился Николас. - Это не  имеет  значения.  Есть  ли  у
Болотникова знакомства среди криминальных кругов? С Седым он связан?
   Сергеев  чуть  дернул  усом,   очевидно,   потрясенный   осведомленностью
англичанина о московской преступной среде. Ответил сдержанно:
   - Пока ничего в этом направлении не обнаружено. Непохоже, что он связан с
кем-нибудь из серьезных людей вроде названного вами лица. Не тот  типаж.  Но
можно пощупать. Будем продолжать наблюдение?
   Жалко было терять время. Пожалуй, и так вс„ ясно.
   -  Не  нужно,  -  сказал  Фандорин.  -  Можете  устроить  мне  встречу  с
Болотниковым?
   Полковник слегка пожал плечами:
   - Нет проблем. Куда доставить?
   Магистр хотел было попросить,  чтобы  служба  безопасности  обошлась  без
насилия, похищения и  прочих  дикостей,  но  не  решился  -  энглизированный
начальник департамента, пожалуй, мог и обидеться.
   - Не сюда. Где-нибудь... - Николас неопределенно помахал рукой.
   - Понятно. Сделаем. В пять нормально будет?
   * * *
   Кажется,  Николас  все-таки  переоценил  степень  европейскости   бывшего
гебиста.
   Доставленный к месту встречи главный специалист выглядел бледным  и  явно
напуганным. Он сидел меж двух крепких, безукоризненно  одетых  молодцов,  на
заднем сиденье гигантского джипа, припаркованного напротив  Парка  культуры.
Когда Фандорина привезли на стоянку, джип уже дожидался там.
   - Можете поговорить с ним прямо  в  машине,  face  to  face19,  -  сказал
Владимир Иванович. - Ребята постоят снаружи.
   - Вы?! - разинул рот Максим Эдуардович, когда Фандорин  сел  на  переднее
сиденье и повернулся к нему. - Так вы не иностранец? Вы из ФСБ? За что  меня
задержали? В чем меня подозревают? Мне чуть не вывихнули руку! Это  какое-то
недо...
   - Недоразумение? - подхватил Николас, не испытывая ни малейшего раскаяния
по поводу вывернутой руки коварного архивиста. - А  то,  что  меня  в  вашем
богоугодном заведении сбросили с крыши, это тоже недоразумение?
   Болотников несколько раз моргнул.
   - Да, я слышал про это. Но... но при чем здесь я? Меня в это  время  и  в
архиве-то не было. Вы же помните, я уехал играть в теннис.
   -  И  так  торопились,  что  даже  не  заинтересовались  левой  половиной
документа... - Магистр сделал паузу. -  При  том  что  в  правой  поминаются
Иванова  Либерея  и  Замолей.  Конечно,  откуда   специалисту   по   русской
медиевистике знать, что означают эти странные слова?
   Ирония подействовала.  Архивист  сделался  еще  бледнее,  облизнул  губы,
сглотнул.
   - Так что скажете, коллега? -  спросил  Фандорин,  уничижительно  выделив
последнее слово. Сейчас он этому Моцарту с удовольствием не то  что  руку  -
голову бы свернул. Жаль, воспитание не позволяло.
   - Я... Клянусь, я не знаю, кто и зачем пытался вас убить, - тихо произнес
Максим Эдуардович. - Я сам был в шоке, когда узнал. И испугался. То есть,  у
меня есть одно предположение, но...
   Он оглянулся на молодых людей,  неподвижно  стоявших  с  двух  сторон  от
автомобиля.
   - Послушайте, кто вы? Ведь эти люди не из ФСБ?
   Фандорин вспомнил уместную фразу из  одного  старого  советского  фильма,
который когда-то видел на ретроспективном кинопоказе в Челси.
   - Вопросы здесь задаю я.
   Сработало! Архивист втянул голову в плечи, два раза кивнул.
   - Хорошо-хорошо. Я вс„ вам объясню, с  самого  начала...  Разумеется,  вы
правы: когда три года назад я получил кромешниковский  фрагмент,  я  страшно
заинтересовался этой находкой. Упоминание о "Математике" Замолея,  книге  из
Дабеловского списка, которая ни в каких иных источниках  не  упоминается,  в
сочетании со словами "Так найдешь Иванову Либерею" меня потрясло.  Я  неделю
не мог ни есть, ни спать! Вы сами историк, вы меня поймете... Но дело еще  в
том,  что  я  усмотрел  в  этом  событии  перст  судьбы,  некое  мистическое
совпадение!...Сейчас  объясню.  Извините,  я  волнуюсь,  поэтому  получается
сбивчиво. Дело в том, что как раз в то время у нас тут начался очередной бум
"либерейной лихорадки", как я ее  называю.  Журналисты  снова  откопали  эту
старую историю, опять нашлись энтузиасты, собрали какие-то частные средства,
даже создали городскую комиссию. И я консультировал эту комиссию в  качестве
эксперта. Каково совпадение, а? Нет, то есть  ничего  сверхъестественного  в
том, что пригласили именно меня, нет - скажу без ложной  скромности,  что  я
ведущий специалист по архивным документам и книжному делу этого  периода.  И
то, что  интригующая  половина  грамотки  попала  именно  ко  мне,  в  отдел
обработки,  тоже  естественно.  Но  меня  поразило  совпадение  по  времени!
Понимаете, как раз  незадолго  до  этого,  устав  от  дилетантского  усердия
искателей Либереи,  я  сделал  на  комиссии  разгромный  доклад,  в  котором
убедительно доказал, что никакой Библиотеки Ивана Грозного нет и не было.  И
вдруг - на тебе! К