но умом и высокой нравственностью.
   -  Сие  означает,  что  король  Лудовик  в  постельных  баталиях   совсем
истрепался и теперь желает от ж„нок не пылкости,  а  одного  лишь  покоя,  -
весело сказал князь Василий Васильевич. - Он нынче как петух, что курочек не
топчет, а только кукаречет. Такому кочету одна дорога - в суп.
   Сказано было не только остроумно, но и политически тонко -  среди  гостей
французских доброжелателей не было, и шутку встретили дружным смехом.  Потом
заговорили кто о чем, а фон Дорн еще  долго  терзался  тем,  как  улыбнулась
Сашенька князевой скабрезности. Утешение было одно: зубы у Галицкого, как  и
у большинства московитов, нехороши -  когда  смеялся,  видно,  что  желты  и
кривоваты. Поймав взгляд Александры Артамоновны, капитан широко улыбнулся  -
пусть сравнит и оценит. Боярышня  тоже  улыбнулась.  Оценила  ли  белизну  и
ровность зубов, было неясно.
   Когда слуги зазвенели серебром, вынося блюда с угощением,  из  библиотеки
выглянул Адам  Вальзер.  Потянул  носом  на  аромат  печева,  пряного  мяса,
дымленой белорыбицы  и  вдруг  переменился  в  лице.  Глаза  герра  Вальзера
испуганно заморгали, розовые щечки  побледнели.  Корнелиус  удивился  такому
метаморфозису и проследил за направлением аптекарева взгляда. Оказалось, что
Вальзер смотрит на митрополита Антиохийского, да  и  грек  тоже  взирает  на
тихого человечка, причем с явным неудовольствием.
   Впрочем, Таисий от лекаря тут же отвернулся, поманил к  себе  Корнелиуса.
Когда тот с почтительным поклоном приблизился, высокопреосвященный шепнул:
   - Капитан, позови-ка ко мне брата Иосифа.
   Фон Дорн сходил в сени  за  чернобородым  монахом,  а  когда  вместе  шли
обратно, в залу, навстречу выскочил герр Вальзер, вс„ такой же бледный.
   - Уже уходите, сударь? - удивился  Корнелиус.  -  Но  празднество  только
начинается.
   -  Дело  важное...  Запамятовал.  И  нездоров,  -   срывающимся   голосом
пролепетал аптекарь, с ужасом глядя на смуглого брата Иосифа.
   Побежал к выходу чуть не вприпрыжку, чудной человек.
   Корнелиус побыл в гостиной недолго - минуту, много две.  Митрополит,  дав
келейнику какое-то поручение (Иосиф сразу  заторопился),  завел  с  пастором
Грегори  ученый  спор  о  воззрениях  какого-то  Паскаля,  а  князь  Василий
Васильевич подсел к Сашеньке  и  принялся  что-то  нашептывать  ей  на  ухо.
Боярышня потупилась. Хозяин, Артамон  Сергеевич,  поглядывал  на  молодых  с
ласковой улыбкой, и смотреть на это у капитана не  было  решительно  никаких
сил.
   Черт с ней, с  белорыбицей  -  все  равно  в  глотку  не  полезет,  решил
Корнелиус и отправился в ночь, за ворота, проверять караулы.  Ничего,  скоро
мука закончится. Пришлет Галицкий  сватов,  сыграют  свадьбу,  и  перестанет
Александра  Артамоновна  смущать  бедного  солдата  дружеским  обращением  и
лучистым взглядом. Жизненная мельница вс„ перемелет, была мука, а  останется
одна мука.
   Прошел Артамоновским переулком.  У  решетки,  что  отделяла  милославскую
половину, стояли в тулупах сержант Олафсон и еще двое. Не спали,  трубок  не
курили. На другом посту,  где  выход  на  Малорасейку,  караул  тоже  был  в
порядке.
   Корнелиус решил обойти усадьбу задами, вдоль глухой стены - не для  дела,
а так, ради моциона.  Возвращаться  в  залу,  чтоб  смотреть,  как  Галицкий
щекочет усами ушко Александры Артамоновны, было невмочь.
   Ночь выдалась ясная - при луне, при звездах. Фон Дорн шел,  поглядывая  в
вечное небо, вздыхал. Руку на всякий случай держал за  пазухой,  на  рукояти
пистоли.
   Вдруг из темноты, где ограда церкви Святого Николая, донеслась  возня,  а
потом, конечно, и крик: "Караул! Убивают!".
   Корнелиус покачал головой, развернулся  идти  обратно.  Кричи  не  кричи,
уличный караул не  прибежит  -  им  тоже  жить  охота.  После,  когда  вопли
умолкнут, - вот тогда подойдут. Если не до смерти убили, отведут  в  земскую
избу. Если до смерти, увезут на Чертолье, в убогий дом. А из дворов  спасать
убиваемого никто не сунется, в Москве такое  не  заведено.  Мало  того,  что
самого зарезать могут, так еще потом на разбирательстве в Разбойном  приказе
умучают: кто таков, да зачем не в свое дело лез - может, сам вор.
   Ну их, московитов, пусть режут друг друга на здоровье.
   Но тут вдруг от нехорошего места донеслось по-немецки:
   - Hilfe! Hilfe12!
   Это уже было другое дело. Европейца, тем более соотечественника,  бросать
в беде нельзя.
   Фон Дорн трижды коротко дунул в свисток, подзывая своих, а сам дожидаться
не стал, побежал на шум.
   Обогнул ограду, увидел фонари на снегу - один погас,  второй  еще  горел.
Рядом два  неподвижных  тела  с  раскинутыми  руками.  Кричали  оттуда,  где
сгущалась тьма. Капитан сощурил глаза и разглядел две черные фигуры, которые
тащили волоком кого-то упирающегося и жалобно кричащего.
   И снова:
   - Караул! Hilfe!
   Так ведь и голос знакомый! Теперь, вблизи, Корнелиус узнал - это же  герр
Вальзер. Тем более: грех и даже преступление не выручить матфеевского гостя.
   - Стой! - бешено заорал  фон  Дорн,  выхватывая  пистоль  -  шведскую,  с
колесным замком.
   Один в черном обернулся - забелело круглое пятно лица. Корнелиус пальнул,
IT разбойник опрокинулся на спину.
   Выхватил шпагу, кинулся на второго, а лекарю крикнул по-немецки:
   - Герр Вальзер, в сторону!
   Тот проворно отполз на четвереньках.
   Тать в длинном черном одеянии (да это ряса,  он  был  переодет  монахом!)
выхватил прямой, широкий тесак, но где ему, увальню, было тягаться с  лучшим
клинком прежнего Вюртембергского полка. Первым же выпадом фон Дорн  проткнул
негодяя насквозь.
   Оказывается,  бандитов  было  не  двое,  а  трое.  Третий  -  высокий,  в
остроконечном клобуке - стоял немного в стороне, засунув руки в рукава, и не
двигался. Видно, перетрусил. Лица было не видно - лишь силуэт, так как  луна
светила ночному вору в спину.
   - Пади на колени, блуднин сын! - страшным голосом потребовал Корнелиус  и
взмахнул окровавленной шпагой. - Убью, как собака!
   Высокий выпростал из рукава руку, легонько всплеснул ею, и капитана вдруг
звонко ударило в грудь - это брошенный нож пробил шубу и звякнул о кирасу.
   Ах, ты так! Ну, пощады не жди!
   Корнелиус занес шпагу для рубящего удара и бросился  на  разбойника.  Тот
стоял вс„ так же неподвижно, будто примерз к земле.
   Клинок со свистом рассек воздух,  но  голову  татю  разрубить  не  успел.
Неуловимым  для  глаза  движением  тот  перехватил  сталь  рукой  в  кожаной
рукавице, словно шутя вырвал  у  капитана  шпагу  и  запросто,  как  лучину,
переломил ее пополам.
   Оторопев, фон Дорн сделал шаг  назад,  выхватил  из-за  голенища  кинжал.
Возникло жуткое, безошибочное чувство, что вс„ это он уже когда-то  видел  в
кошмарном сне: бил врага шпагой, а шпага ломалась;  колол  кинжалом,  а  тот
сгибался, будто был сделан из воска.
   Страшный, непробиваемый человек вцепился Корнелиусу в запястье,  вывернул
так, что захрустели кости, а другой рукой коротко, мощно ударил мушкетера  в
лицо.
   Фон  Дорн  отлетел  навзничь.  Улица,  небо,  дома  завертелись,   норовя
разместиться вверх  тормашками.  Повернувшись  вбок,  Корнелиус  выплюнул  с
кровью на снег  два  передних  зуба.  Но  расстраиваться  из-за  погубленной
красоты было некогда и незачем - земной путь капитана мушкетеров подходил  к
концу.
   Разбойник нагнулся,  подобрал  выпавший  кинжал  и  наступил  оглушенному
Корнелиусу на грудь, припечатал к мостовой.  Полоска  стали  поймала  лунный
свет, тускло блеснула. В жизни фон Дорн не  видывал  ничего  красивей  этого
мимолетного сполоха.
   Господи, прими душу раба Твоего Корнелиуса, сына Теодора и Ульрики.
   Глава девятая
   Я ОТ БАБУШКИ УШЕЛ, Я ОТ ДЕДУШКИ УШЕЛ
   Включить компьютер и открыть файл vondorn.tif было  делом  одной  минуты.
Вот оно - соединенное из двух половинок и сосканированное завещание капитана
Корнелиуса фон Дорна. Если послание сыну Никите, конечно, было завещанием.
   Почерк  у  капитана,  даже  и  по  понятиям  семнадцатого  столетия,  был
неважный. Николас прищурился и очень  медленно,  по  складам,  стал  читать:
"Па-мять сия для сын-ка Ми-ки-ты ег-да в ро-зу-ме-нии будет а ме-ня Гос-подь
при-бе-рет а пу-ти на Мос-кву не по-ка-жет а еже-ли  умом  не  дой-дешь  как
того  изы-ска-ти  на  то  во-ля  Бо-жья  па-ки  со-блазн   ди-авол-ский   не
за-вла-дел..."
   - Что-что? - перебила Алтын. -  Слушай,  я  не  въезжаю.  Ты  можешь  это
перевести на нормальный русский язык? "Егда, паки". Хренотень какая-то.
   - Сейчас, - сказал Фандорин. - Сначала почерк расшифрую.
   Он вошел в программу "Scribmaster", попутно объясняя, что это программный
продукт  нового  поколения,  разработанный  специально  для   исследователей
древних рукописных текстов. В базе данных замечательной программы содержится
до  трех  тысяч  вариантов  написания  латинских,  греческих,  еврейских   и
кириллических букв, которые "Scribmaster" умеет считывать и  преобразовывать
в любой из современных шрифтов.
   В длинном списке стилей Николас выбрал строку skoropis 17th cent, в графе
transform to поставил шрифт "Ижица", неудобный для  чтения,  но  единственно
пригодный, потому что в нем имелись буквы, не  употребляемые  в  современной
русской орфографии. Надстрочные знаки, конечно, пропадут, но это не  страшно
- прочесть вс„ равно будет можно.
   Алтын с любопытством наблюдала за  манипуляциями  магистра,  дыша  ему  в
самое ухо и время от времени даже щекоча висок своими  стрижеными  волосами.
От девушки пахло утром, сном и свежестью. Пришлось сделать над собой усилие,
чтобы не отвлекаться от главного.
   - Ну, поехали. - Он перекрестился и нажал на enter.
   - Ты что, из богомольцев? - спросила Алтын.
   - Нет, я, собственно, агностик. Но хуже не будет.
   Рукописный текст на экране исчез,  появилась  картинка:  старинные  часы,
стрелка которых  медленно  отсчитывала  секунды.  На  исходе  второй  минуты
изображение дрогнуло, и вместо  невразумительных  каракулей  возник  обычный
печатный текст. Николас и Алтын непроизвольно подались вперед,  не  замечая,
что прижимаются друг к другу щеками, и впились глазами в дисплей.
   Память сия для сынка микиты егда въ
   розумении будетъ а меня гсподь, приберетъ
   а пути на москву не покажетъ а ежели умомъ
   не дойдешь как тог из ыскати на то воля Бжья
   паки соблазнъ диаволс кий не завладелъ а какъ
   изыщеш и хрста ради бери токмо ливерею
   что понизу въ алтынъ толобас а замолея подъ
   рогожею не имай души спасения ради
   А отъ скородома оть каменыхъ въратъ иди 230
   саж по черной слободе яко оть съкалы фео
   предка ишег къ княже му двору и въ техъ
   де местехъ увидеш домъ древяна клецки что
   съ оконицы въ числе дщерей у предка ншего
   гуго силного а ежелн рамина отъ пожару сгорнтъ
   и того де не пужайся паки подклеть у храмины
   знатна
   А какъ в подклеть сой деш и на северъ иди да на
   востокъ иди въ уголъ а въ углу плита каменая да
   узкая и ты ту плиту съверни а под плитою чепь
   железная да колцо ков аное и ты его наддай
   а сойдешь оттуда в т айник где полъ земляной а
   передъ темъ как со йдеш помолися гсподу
   ншему иссу xpсту а костей мертвыхъ не
   пужайся да любопытст ва свог не пытай хрстл
   гспда ради и нипочему злмолея тог не нмай
   не гневи моей отцовой воли дабы не собе не
   роду члвеческому худа не сотворити
   Отрин ту книгу и ....... такъ найдеш иванову либерею
   Хрстосъ тебя блгослови
   писан на кромешникахъ
   лета 190го майя въ
   3 дн
   корней фондорн руку
   приложилъ
   - Все равно белиберда какая-то! - недовольно воскликнула  журналистка.  -
Ни хрена не понятно.
   Но магистр лишь  невежливо  отмахнулся,  скользя  взглядом  по  строчкам.
Прочитал, недоуменно затряс головой. Прочел еще раз.
   - Либерея? Иванова Либерея? - пробормотал он. - Неужто  та  самая?  Чушь!
Бред!
   Алтын смотрела на него в упор.
   - А? Либерия? Это которая в Африке, что ли?
   Фандорин хмуро вглядывался в экран, шевеля губами.
   Тогда  журналистка  яростно  ударила  его  острым  кулачком  в  бок   (от
неожиданности Николас ойкнул).
   - Переводи, гад! Я сейчас сдохну от нетерпения!
   И он перевел, сопровождая чтение необходимыми комментариями:
   "Писано для сына моего Микиты, когда в разум войдет, а меня уже не будет,
если не приведет Господь вернуться в  Москву.  А  если  не  поймешь  или  не
сумеешь найти искомого, так на то воля  Божья,  чтоб  соблазна  дьявольского
избежать. А если и найдешь, то ради Христа бери только ту Либерею, что внизу
в алтын-толобасе (Не знаю, что это такое.), Замолея же, прикрытого  рогожей,
трогать не смей ради спасения души. (Что за Замолей такой, понятия не имею.)
От Скородома (Забыл, что это такое - кажется, название Земляного  вала),  от
Каменных ворот иди 230 саженей ( Сажень - это семь футов,  стало  быть  речь
идет о расстоянии примерно в 500 метров.) по Черной Слободе  в  ту  сторону,
как от Скалы Тео, предка нашего, к Княжьему  Двору  (Хм,  любопытно.  "Скала
Тео" - это скорее всего Теофельс, родовой замок фон Дорнов. Какой там  может
быть княжий двор? Ах  да!  Это  он  о  Фюрстенхофе!  Фюрстенхоф  -  соседний
городок,  где  когда-то  находилась  мыза  князей  Гогонлоэ!  Какое  же  это
направление? Дай Бог памяти, я же там в  позапрошлом  году  все  окрестности
облазил... Да, точно: Фюрстенхоф от Теофельса на юго-востоке.  Как,  однако,
Корнелиус осторожничает! Ладно, читаем дальше.)... к Княжьему Двору,  и  там
увидишь деревянный дом в столько окон, сколько было дочерей у предка  нашего
Гуго Сильного. (Гуго Штарк, то есть Сильный, жил в 15  веке.  Я  прочитал  в
родовой хронике швабских фон Дорнов, что у него было  тринадцать  дочерей  и
всего один сын. Стало быть окон тринадцать. Странное  число  для  московской
постройки семнадцатого века.) А если дом от пожара сгорит,  то  не  страшно,
ибо там подклет ( то есть первый этаж или фундамент) крепок. Как  войдешь  в
этот подклет, иди в северо-восточный угол. Там каменная узкая плита. Ты  эту
плиту подними, под нею железная цепь и  кованое  кольцо.  Ты  его  потяни  и
попадешь в тайник с земляным полом.
   Перед тем как спуститься туда, помолись  Господу  нашему  Иисусу  Христу.
Костей мертвых не пугайся, а любопытству Христа ради не поддавайся и  ни  за
что Замолея того не трогай. (Снова этот непонятный Замолей!) Не нарушай моей
отцовской воли, не  то  себе  и  всему  роду  человеческому  хуже  сделаешь.
Отодвинь книгу и..... (Тут пропуск. Но сканер не виноват - на моей  половине
письма дефект, бумага прохудилась. Совсем маленькая дырка, на одно  короткое
слово. В  остальном  сохранность  документа  отменная.  Судя  по  контексту,
что-нибудь незначимое, благочестивое. Предположим: "С Богом". Но что же  там
такого ужасного, в Замолее  этом,  прикрытом  рогожей?  Зачем  так  уж  сына
стращать? Должно быть, какое-нибудь суеверие. Так, и  вот  самое  главное  -
концовка.) Так найдешь Иванову Либерею. Благослови тебя  Христос.  Писано  в
Кромешниках 3 мая 190-го года. Корней Фондорн руку приложил".
   Подперев рукой щеку, Николас принялся рассуждать вслух:
   - Это не духовная, а, скорее,  некое  топографическое  указание,  которое
Корнелиус в 1682 году написал для своего сына, должно быть, в  ту  пору  еще
совсем малолетнего. На чем основано мое предположение о малолетстве  Никиты?
Письмо написано не по-немецки, а по-русски, значит, семьей капитан обзавелся
только в России. А прибыл он сюда лишь в 1675 году, всего  за  семь  лет  до
указанной даты.
   Магистр вскочил из-за стола, попытался расхаживать по кухоньке, но  через
два шага уперся в стену. Потоптался-потоптался,  рассеянно  жестикулируя,  и
сел обратно.
   - Безумно интересный документ! Возникает множество  вопросов.  Он  пишет:
"Егда... меня Господь приберет, а пути на  Москву  не  покажет".  Это  явное
подтверждение версии о том, что Корнелиус действительно сопровождал Матфеева
в ссылку и вернулся в Москву только  вместе  с  опальным  боярином!  Уже  не
гипотеза, факт. Да на одном этом можно выстроить монографию!
   Алтын бесцеремонно пресекла научные восторги историка:
   - К черту твою монографию и твоего Матфеева! Объясни лучше,  почему  твой
прапрадедушка, или кто он там  тебе,  пишет  загадками  -  Скала  Тео,  этот
многодетный отец-герой и прочее?
   Николас пожал плечами:
   - Очевидно, автор письма не хотел, чтобы смысл был понятен  постороннему.
Вероятно, он рассказывал своему маленькому сыну предания о роде фон Дорнов -
и о родовом замке, и о предках,  поэтому  Никита  должен  был  понять  смысл
иносказаний. Странно, что русский летописец  нашего  рода  Исаакий  Фандорин
этих легенд не пересказывает - я  узнал  их,  только  когда  изучал  историю
швабских фон Дорнов. Очевидно, когда Корнелиус умер, Никита был еще  слишком
мал, не запомнил рассказов отца и не сумел передать их потомству.
   - По-моему, вс„ ясно, - заявила журналистка. -  В  письме  твоего  предка
Корнея дается наводка на зарытый клад. И главный лом здесь вот в чем: кто-то
из наших крутых современников всерьез верит, что этот  клад  можно  найти  и
сейчас, через триста лет. Из-за этого тебя и выманили в Россию. Из-за  этого
отобрали недостающую половину письма. И пришить хотели тоже из-за этого.
   - Предположим, - не  стал  спорить  Николас,  которого  научное  открытие
настроило на рассудительно -  академический  лад.  -  Но  зачем  тогда  было
возвращать мне похищенное?
   - А хрен их знает. -  Алтын  почесала  переносицу.  -  Что-то  у  них  не
склеилось. Или, скорей всего, клад ищет не одна банда, а две. При этом  одна
хочет тебя замочить, другая же почему-то оберегает. Тайна  двух  океанов.  И
самая главная загадка - что это за клад такой?
   Фандорин покровительственно улыбнулся:
   - Ну, это как раз совершенно очевидно.
   Самоуверенная девица посмотрела на него с таким почтением (впервые!), что
магистр поневоле приосанился. Налил из чайника воды, не  спеша  отпил,  хотя
жажда его совсем не мучила - просто хотелось потянуть прекрасное мгновение.
   - Тот игнорамус - или те игнорамусы, кто заварил эту кашу, считают, что в
письме  Корнелиуса  идет  речь  о  легендарной  Либерее,  библиотеке  Иоанна
Четвертого. Слышала о такой?
   - О библиотеке Ивана Грозного? Да, слыхала.  В  газетах  пару  лет  назад
кипеж был - мол, того и гляди отыщут, и тогда в России потекут молочные реки
вдоль кисельных берегов, потому что в той библиотеке раритетов на  миллиарды
баксов.  Какие-то  там  древние  книги  и  манускрипты,  которые  стебанутый
кровосос Ваня зачем-то куда-то заныкал. Она что, действительно существовала,
эта библиотека?
   Фандорин состроил скептическую  гримасу  и  заговорил  тоном  заправского
лектора:
   - Я никогда специально не занимался этой темой, но основные факты  помню.
После того как  турки  в  1453  году  захватили  Константинополь,  бесценная
библиотека  византийских  базилевсов,  унаследованная  ими  еще  от  римских
кесарей и за тысячу лет изрядно преумноженная,  досталась  брату  последнего
императора морейскому деспоту Фоме. Он вывез библиотеку в Италию,  а  оттуда
Либерея в составе приданого его  дочери  Софьи,  вышедшей  замуж  за  Иоанна
Третьего,  попала  в  Москву.  Кстати  говоря,  "либерея"  -  это   не   имя
собственное, а просто "собрание книг". Что  с  этими  сокровищами  произошло
дальше, никто толком не знает. Дело в том, что московские государи той эпохи
книг особенно не читали.  Считается,  что  ящики  с  книгами  были  засунуты
неразобранными в один из кремлевских подвалов и пролежали там много лет. При
Василии Иоанновиче из  Афона  выписали  книжника  Максима  Грека,  чтобы  он
разбирал и переводил для государя какие-то  древние  книги  -  вероятно,  те
самые. Потом, уже при Иоанне Грозном, кто-то из пленных ливонцев якобы видел
Либерею и даже составил ее описание. Это, пожалуй, последнее более или менее
достоверное упоминание о царской библиотеке. А потом