щегося  мушкетера  удивленно  и  вроде  бы  с
тревогой. Ничего, когда Либерея переместится в алтын-толобас, еще посмотрим,
какой жених завидней - князь ли Галицкий, или кто другой.
   17-го января фон Дорн двинулся из третьего  погреба  влево,,  в  галерею.
Теперь простукивал не только пол, но и стены. И что же? В  первую  же  ходку
стена справа отозвалась  гулко.  Корнелиус  схватился  за  сердце.  Неужели?
Приложил ухо, постучал рукояткой кинжала уже как  следует,  в  полную  силу.
Сомнений нет - пусто!
   Вышел обойти караулы, у поленницы прихватил  лом.  Вернулся  к  заветному
месту. Прочитав молитву и поплевав на руки, ударил железной палкой в  стену.
С одного замаха пробил  сквозную  дыру,  откуда  пахнуло  гнилью.  Припал  к
отверстию глазом - темно, не  разглядеть.  Ничего,  замахал  ломом  с  таким
пылом, что через минуту у ног валялась целая гора гипсовых крошек.
   Капитан согнулся в три  погибели,  протиснулся  в  образовавшийся  лаз  с
огарком свечи. Сундуки! В три яруса, чуть не до потолка!
   Корнелиус сдержался, не кинулся к сокровищу сразу. Сначала, как  подобает
доброму католику, возблагодарил Святую  Деву:  "Будь  благословенна,  Матерь
Божья, покровительница взыскующих" - и уж  потом,  трясясь  от  возбуждения,
стал подцеплять разбухшую от сырости, неподатливую крышку.
   Пальцы нащупали что-то волглое, похожее на спутанные женские волосы.  Фон
Дорн поднес свечу и застонал от невыносимого  разочарования.  Внутри  лежали
связки меха, сгнившего от долгого и небрежного хранения. В  других  сундуках
было то же - облезлые, никуда не годные соболиные шкурки. Кто-то спрятал  их
здесь лет двадцать, а то и тридцать тому  назад,  да  вынуть  забыл.  Похоже
было, что весь царский дворец стоит на куче без толку загубленных  припасов,
никому не нужного гнилья.
   Больше ничего примечательного в этот день обнаружено не было.
   Зато в следующий  кремлевский  караул,  21-го  января,  Корнелиус  сделал
удивительное открытие.  Галерея  вывела  его  к  маленькой  двери,  взломать
которую удалось не сразу - грохот разнесся на вс„ подземелье. По ту  сторону
ход продолжился, но из прямого сделался зигзагообразным, причем колена этого
диковинного, неизвестно для какой цели проложенного лабиринта  змеились  без
какого-либо внятного порядка и смысла. В конце каждого отрезка,  на  потолке
была черная квадратная  дыра.  Поначалу  капитан  не  придал  значения  этим
отверстиям, решив,  что  они  проложены  для  освежения  воздуха,  но  после
третьего или четвертого поворота сверху донеслись  приглушенные,  но  вполне
отчетливые голоса.
   - Я те харю набок сверну, сучий сын, - утробно рыкнула дыра. - Сейчас вот
крикну "слово и дело", будешь знать, как государевы  свечи  воровать.  Много
наворовал-то?
   - Батюшка Ефрем Силыч, - жалобно откликнулся невидимый вор. -  Всего  две
свечечки-то и взял, псалтирь священную почитать. Не выдавай, Христом - Богом
молю!
   - Ладно. Завтра полтину принесешь, тогда доносить не  стану.  И  гляди  у
меня, чтоб в последний раз. Хорош царев стольник.
   Подивившись прихотям эфира, способного передавать звуки по  воздуховодам,
Корнелиус  двинулся  дальше.  В  следующем  зигзаге  потолок  тоже  оказался
говорящим.
   - "А ежели оный воевода мздоимство не прекратит, заковать его в железа  и
доставить в Москву, в Разбойный  приказ..."  Поспеваешь?  Пиши  далее:  "Еще
великий государь сказал и бояре приговорили..."
   Кто-то диктовал писцу официальную бумагу,  а  здесь,  под  дворцом,  было
слышно каждое слово.
   Не переставая простукивать шпагой пол, Корнелиус ускорил  шаг.  Некоторые
закутки потайного хода молчали, другие переговаривались, смеялись, молились.
Слышно было каждое слово, даже сказанное шепотом.
   Вот смысл лабиринта и разъяснился: проложен он был вовсе не  произвольно,
как Бог на душу положит, а с расчетом - чтоб каждую комнату царского  дворца
снизу  можно  было  прослушивать.  Кто  придумал  эту  хитрую   конструкцию,
Корнелиусу было неведомо, однако так же, как с окороками, венгерским вином и
соболями, предусмотрительность не пошла впрок. Судя по толстому  слою  пыли,
скопившемуся на каменном полу, здесь давным-давно никто не  лазил,  теремных
обитателей не подслушивал.
   За час блуждания по подземелью фон Дорн наслушался всякого,  а  в  месте,
где проход вдруг разделился  надвое,  сверху  раздался  голос,  от  которого
мушкетер остановился, как вкопанный - даже стучать по плитам перестал.
   - Вон, снова стукнуло железным, - боязливо  произнес  сипловатый,  жирный
тенорок. - Слыхал, дурень?
   - Как не слыхать, царь - батюшка, ума палатушка, - рассыпал скороговоркой
фальцет - таким во дворце  говорил  только  любимый  царский  шут,  горбатый
Валтасар. - Это бабка-яга, железна кочерга. Прыг  да  скок  с  приступки  на
шесток. Ух-ух-ух, сейчас наскочит, бока защекочет!
   Сам великий  государь!  Его  покои,  стало  быть,  тоже  оснащены  тайным
подслухом. Ну и ну!
   - Какая бабка-яга, что ты врешь! Мне верные люди  сказывали,  уже  вторую
неделю в тереме то оттуда, то отсюда  железом  постукивает:  бряк  да  бряк.
Так-то страшно! Знаю я кто это, знаю! Это за мной Железный Человек пришел, в
сырую землю звать. К батюшке перед смертью тоже так вот приходил.
   - Господь с тобой, государь, - ответил шут уже без дурашливости. - Ты  бы
меньше мамок да шептунов слушал. Какой еще Железный Человек?
   - Да уж знаю какой. - Алексей  Михайлович  ответил  шепотом  (только  вс„
равно было слышно каждое слово). - Тот  самый.  Это  Воренок  вырос  и  нас,
Романовых, извести хочет, за свое погубленное малолетство  посчитаться.  Кто
видел его, нечистого, говорят: лицом белее белого,  а  грудь  вся  железная.
Страсть-то какая. Господи!
   Тут Корнелиус, повернувшись, задел ножнами за камень, и царь взвизгнул:
   - Вот, опять лязгнуло! Господи Боже, неужто мне в могилу пора? Пожить  бы
еще, а. Господи?
   Из опасного закута капитан ретировался на  цыпочках,  решил,  что  дальше
двинется в следующий раз.
   Назавтра, когда был в слободе, спросил Адама  Вальзера,  что  за  Воренок
такой и почему царь его боится.
   - Это трехлетний сын тушинского  царя  Лжедмитрия  и  польской  красавицы
Марины Мнишек, - объяснил ученый аптекарь. - Чтобы мальчик, когда  вырастет,
не претендовал на престол, Романовы его повесили.  Палач  донес  малютку  до
виселицы завернутым в шубу,  продел  головкой  в  петлю  и  задушил.  Многие
говорили, что после такого злодеяния не будет новой династии  счастья,  мало
кто из Романовых своей смертью умрет, а закончат они тем же, чем начали -  с
их малолетними чадами злодеи поступят так,  как  они  обошлись  с  Воренком.
Разумеется, суеверие и чушь, но советую вам воспользоваться  этой  легендой.
Когда в следующий раз будете бродить по подземелью, нацепите маску из  белой
ткани. А грудь у вас благодаря кирасе и так железная. Если кто вас и увидит,
решит, что вы Железный Человек.
   25-го  января  попасть  в  подвалы  не  довелось,  потому  что   государь
отправился на богомолье в Новоспасский монастырь и молился там всю ночь.  По
этому случаю матфеевские мушкетеры сторожили не  в  Кремле,  а  жгли  костры
вокруг монастырских стен (ночь выдалась морозной)  и  после,  когда  царский
поезд двигался обратно, стояли цепочкой вдоль Каменной слободы.
   За день до этого у Корнелиуса был короткий и не очень понятный разговор с
Александрой Артамоновной.  Он  столкнулся  с  боярышней,  когда  выходил  от
боярина (ездили на Кукуй, к генералу Бауману на именины). Сашенька стояла  в
приемной горнице, будто дожидалась кого-то. Не Корнелиуса же?
   Увидев фон Дорна, вдруг спросила:
   - Ты что. Корней, никак прячешься от меня? Или обидела чем? В  Сокольники
давно не ездили.
   От ее прямого, совсем не девичьего взгляда в упор капитан растерялся и не
нашелся, что ответить. Промямлил что-то про службу, про многие нужные дела.
   - Ну, смотри, упрашивать не стану, - отрезала Сашенька и,  развернувшись,
вышла.
   Корнелиус так и не понял, чем ее прогневил. При разговоре  еще  был  Иван
Артамонович - ничего не сказал, только головой покачал.
   29-го января фон Дорн двинулся от места, где  ход  раздваивался,  дальше.
Время было позднее, ночное, и царского голоса, слава богу, было не  слыхать.
На всякий  случай,  для  сбережения,  капитан  последовал  совету  аптекаря,
прикрыл лицо белой тряпкой с дырками для глаз, хотя кого тут, под дворцом он
мог повстречать? Разве какого воришку из челяди, кто шастает по  заброшенным
погребам, высматривая, чем поживиться.
   По ночному времени в комнатах молчали,  лишь  из  некоторых  под  слухов,
доносилось похрапывание. Тук-тук, тук-тук, стучали ножны по плитам,  да  вс„
глухо.
   После одного из поворотов сверху вдруг послышалось низкое, с придыханием:
   - Любушка мой, ненаглядный, да я для тебя что хочешь...  Иди,  иди  сюда,
ночь еще долгая.
   Любовная сцена! Такое в скучном царском тереме Корнелиус слышал впервые и
навострил уши. Видно, тайные аманты, больше вроде бы некому.  Кроме  царя  с
царицей других супругов во дворце нет.
   - Погоди, царевна, - ответил мужской голос, знакомый. - Будет миловаться.
Еще дело не решили.
   Галицкий! Кто еще говорит так переливчато, будто  драгоценные  камешки  в
бархатном кармане перекатывает. Царевна? Это которая же?
   - Матфеева не остановить, он вовсе царя подомнет, - продолжил голос. -  Я
у него много времени провожу, насквозь его, лиса старого, вижу. Он думает, я
к дочке его худосочной свататься буду, меня уж  почти  за  зятя  держит,  не
таится. Хочет он  царя  улестить,  чтоб  не  Федора  и  не  Ивана,  а  Петра
наследником сделал. Мол, сыновья  от  Милославской  хворы  и  неспособны,  а
нарышкинский волчонок крепок и шустр. На Маслену, как катанье в  Коломенском
будет, хочет Артамошка с государем про это говорить. Ты своего отца знаешь -
Матфеев из него веревки вьет. Не сумеем помешать, сама, Сонюшка, знаешь, что
будет.
   Сонюшка? Так Галицкий в опочивальне у  царевны  Софьи!  Ах,  ловкач,  ах,
интриган! Канцлер у него, значит, "Артамошка", а Сашенька "худосочная"?  Ну,
князь, будет тебе за это.
   От возмущения (да и радости, что уж скрывать), фон  Дорн  задел  железным
налокотником о стену, от чего произошел лязг и грохот.
   - Что это? - вскинулась Софья. - Будто железо громыхает. Неужто и вправду
Железный Человек, про которого девки болтают? Слыхал, Васенька?
   - Как не слыхать. - Голос  Василия  Васильевича  сделался  резок.  -  Нет
никакого Железного Человека. Это кто-то нас с  тобой  подслушивает.  Гремело
вон оттуда, где решетка под потолком. Зачем она там?
   - Не знаю, Васенька. Во всех комнатах такие. Чтоб воздух не застаивался.
   - Сейчас поглядим.
   Раздался  скрежет,  словно  по  полу  волокли  скамью  или  стул,   потом
оглушительный лязг, и голос князя вдруг стал громче, как  если  бы  Галицкий
кричал Корнелиусу прямо в ухо.
   - Эге, да тут целый лаз.  Труба  каменная,  вкось  и  вниз  идет.  Ну-ка,
царевна, кликни жильцов. Пусть разведают, что за чудеса.
   В дыре заскрипело, посыпались крошки извести - видно, князь  шарил  рукой
или скреб кинжалом.
   - Эй, кто там! Стражу сюда! - донесся издалека властный голос царевны.
   - Погоди, не отворяй, - шепнул Василий Васильевич. -  Я  через  ту  дверь
уйду... Сапоги дай и пояс. Вон, под лавкой. Прощай, Сонюшка.
   Корнелиус медлил, ждал, что будет дальше.  Жильцов,  то  есть  дворян  из
внутренней кремлевской охраны, он не испугался -  что  они  ему  сделают  со
второго-то этажа, где царевнины покои?
   Загремели каблуки, в опочивальню к Софье вбежали человек  пять,  если  не
больше.
   - Что даром хлеб едите? - грозно крикнула им царевна. -  Государеву  дочь
извести хотят, через трубу тайную подслушивают. Вот ты, рыжий, полезай туда,
поймай мне вора!
   Скрип дерева, опасливый бас:
   - Царевна, узко тут, темно. И вниз обрывается. А ну как расшибусь?
   Софья сказала:
   - Выбирай, что тебе больше по нраву. Так то ли расшибешься, то ль нет.  А
не полезешь,  скажу  батюшке,  чтоб  тебя,  холопа  негодного,  повесили  за
нерадение. Ну?
   - Лезу, царевна, лезу. - Шорох  и  лязг.  -  Эх,  не  выдавай.  Владычица
Небесная.
   В каменной трубе зашумело, завыло, и фон Дорн понял, что с потолка ему на
голову сейчас свалится кремлевский жилец. Вот тебе и второй этаж!
   Едва метнулся за угол, как в подземелье загрохотало, и  тут  же  раздался
ликующий вопль:
   - Живой! Братцы, живой!
   Это известие капитана совсем  не  обрадовало,  тем  более  что  вслед  за
радостным воплем последовал другой, грозный.
   - А ну давай за мной! Не расшибетесь, тут покато!
   Забыв  об  осторожности,  мушкетер  со  всех  ног  кинулся   в   обратном
направлении. Пока бежал, следуя всем зигзагам и поворотам,  из  проснувшихся
подслухов долетали причитания и крики.
   Женский, визгливый:
   - Тати во дворце! Убивают!!!
   Детский, любопытственный:
   - Пожар, да? Пожар? Мы все сгорим?
   Басисто-начальственный:
   - Мушкетерам встать  вдоль  стен,  за  окнами  смотреть,  за  подвальными
дверьми!
   Ай, беда! Теперь из  погребов  не  выберешься  -  собственные  солдаты  и
схватят.
   Сзади гремели сапогами жильцы, совсем близко. Поймают - на дыбе подвесят,
чтоб выведать, для кого шпионил.  Хуже  всего  то,  что  ясно,  для  кого  -
матфеевский подручный.  То-то  враги  Артамона  Сергеевича,  Милославские  с
Галицким обрадуются!
   Бежать в дровяной чулан было нельзя - там у дверцы наверняка  уже  стоят.
Делать нечего - повернул от развилки в другую сторону, в узкий проход,  куда
прежде не забирался. Терять все равно было нечего.
   Сапоги жильцов простучали дальше - и то спасибо. Фон  Дорн  на  цыпочках,
придерживая шпагу, двигался в кромешной тьме. Свеча от бега погасла, а снова
зажигать было боязно.
   Зацепился ногой за камень, с лязгом упал на какие-то ступеньки.  Услышали
сзади иль нет?
   - Ребята! Вон там зашумело! Давай туда!
   Услышали!
   Корнелиус быстро-быстро, перебирая  руками  и  ногами,  стал  карабкаться
вверх по темной лестнице. Ход стал еще уже, стены  скрежетали  по  плечам  с
обеих сторон.
   Головой в железной каске капитан стукнулся о камень. Неужто  тупик?  Нет,
просто следующий пролет, надо развернуться.
   Миновал еще четырнадцать ступеней - железная дверка. Заперта, а  вышибать
нет времени.
   Снова пролет, снова дверка. То же самое - не открыть.
   Выше, выше. Быстрей!
   Вот ступеньки и закончились. Карабкаться дальше было  некуда.  Жильцы  до
лестницы еще не добрались, но скоро доберутся.
   Вс„, конец.
   Он заметался на тесной площадке, беспомощно  зашарил  руками  по  стенам.
Пальцы задели малый, торчащий из стены штырь. Что-то скрежетнуло,  крякнуло,
и стена вдруг уехала  вбок,  а  из  открывшегося  проема  заструился  мягкий
лучистый свет.
   Не задумываясь о смысле  и  природе  явленного  чуда,  Корнелиус  ринулся
вперед. Проскочил комнатку со стульчаком (никак  нужник?),  потом  помещение
побольше,  с  бархатным  балдахином  над  преогромной  кроватью,  вылетел  в
молельню.
   Множество икон, на золоченых столбиках горят свечи,  а  перед  узорчатым,
инкрустированным самоцветами распятием стоит на коленях  бородатый  мужик  в
белой рубахе, жмется лбом в пол.
   Услыхал  железный  грохот,  подавился  обрывком  молитвы.   На   капитана
обернулось застывшее от ужаса лицо - пучеглазое, щекастое.
   - Воренок, - просипел великий государь  Алексей  Михайлович.  -  За  мной
пришел!
   Пухлой, в перстнях рукой царь ухватил себя за горло, зашлепал  губами,  а
из толстых губ несся уже не сип - сдавленное хрипение.
   Надо же случиться такой незадаче -  испугал  неожиданным  появлением  его
царское величество! Кто же мог подумать, что тайный ход выведет в  государев
апартамент?
   Корнелиус кинулся к монарху, от ужаса позабыв русские слова.
   - Majestat! Ich16...
   Алексей Михайлович икнул, глядя на завешенное белым лицо с двумя дырками,
мягко завалился на бок.
   Беда! Лекаря нужно.
   Из молельни капитан выбежал в переднюю, срывая на  ходу  маску.  В  дверь
торопливо застучали -  Корнелиус  шарахнулся  за  портьеру.  Постучали  еще,
теперь настойчивей, и, не дождавшись ответа, вошли: трое в белых с  серебром
кафтанах - комнатные стольники, за  ними  еще  дворяне,  некоторые  в  одном
исподнем.
   - Государь! - загудели разом. - В терем злодей пролез!  Пришли  оберегать
твое царское величество!
   Оберегателей набилась полная передняя - многим хотелось  перед  государем
отличиться. Когда капитан потихоньку вышел из-за портьеры, никто на  него  и
не глянул.
   В вестибюле  (по-русски  -  он  назывался  сени)  на  Корнелиуса  налетел
окольничий Берсенев, жилецкий начальник.
   - А ты тут что? И без тебя радетелей  полно!.  Иди  к  своим  мушкетерам,
капитан! Твое  дело  -  снаружи  дворец  охранять!  Гляди  -  чтоб  мышь  не
проскользнула!
   Второй раз фон Дорну повторять не пришлось. Он поклонился окольничьему  и
деловитой рысцой побежал вниз - проверять караулы.
   * * *
   Едва дотерпел до смены - когда копейщики пришли и встали в караул  вместо
мушкетеров. Будет что рассказать Артамону Сергеевичу! Конечно,  не  про  то,
как по оплошности ввалился в царские покои, об этом боярину знать незачем  -
а про коварство Галицкого. Вот каких женишков вы приваживаете, экселенц!
   Но канцлера дома не оказалось - на рассвете прибежал  дворцовый  скороход
звать  Артамона  Сергеевича  по  срочной  надобности  к  государю.  Что   ж,
рассказать о князе Василии Васильевиче можно было и арапу.
   Свои хождения по теремным подвалам Корнелиус объяснил служебным  рвением.
Мол, решил проверить, не могут ли злые люди пробраться в терем через  старые
погреба, да по случайности и набрел на слуховую галерею.
   Иван Артамонович  слушал,  смежив  морщинистые  коричневые  веки,  из-под
которых  нет-нет,  да  и  посверкивал  в  капитана  острым,   проницательным
взглядом. Не удивлялся, не возмущался, не  гневался.  Спокойно  внимал  всем
ошеломительным известиям: и про амур князя с царевной Софьей, и про  обидные
васькины слова об Артамоне Сергеевиче, и про намерение  любовников  помешать
матфеевским замыслам.
   Начинал  Корнелиус  возбужденно,  но  мало-помалу  сник,  не  встретив  в
дворецком ожидаемого отклика.
   Дослушав до конца, Иван Артамонович сказал так:
   - Про царевнин блуд с Васькой Галицким давно известно. Понадобится Ваську
из Кремля взашей - Артамон Сергеевич скажет государю, а пока пускай тешатся,
дело небольшое. Помешать боярину Сонька с Галицким не смогут, руки  коротки.
А что князь про Александру  Артамоновну  худое  говорил,  так  это  пустяки.
Боярин за него, паскудника, свою дочь выдавать и не думал никогда. Про князя
мы знаем, что он Милославским служит. Артамон Сергеевич его нарочно  к  себе
допускает; чтоб Васька думал, будто в доверие вошел.
   Получалось, что ничего  нового  Корнелиус  арапу  не  сообщил.  От  этого
капитану следовало бы расстроиться, но весть о том, что боярин  Сашеньку  за
князя выдавать не думает, сполна искупила разочарование.
   Взглянув на залившегося румянцем фон Дорна, Иван  Артамонович  покряхтел,
повздыхал и вдруг повернул разговор в неожиданную сторону.
   - Хочешь, Корней, я тебе притчу расскажу?
   Мушкетер подумал, что ослышался, но дворецкий продолжил как ни в  чем  не
бывало - будто только и делал, что рассказывал кому ни попадя сказки.
   - Притча старинная, арапская.  От  бабушки  слышал,  когда  мальцом  был.
Жил-был крокодил, ящер болотный. Сидел себе посреди топи, лягушек  с  жабами
ел, горя не знал. А однажды ночью случилась с крокодилом беда.  Поглядел  он
на воду, увидел, как в ней луна отражается, и потерял  голову  -  захотелось
ему, короткопалому, на луне жениться. Больно уж  хороша,  бела,  круглолика.
Только как до нее, в небе живущей, добраться? Думал зубастый, думал, да  так
ничего и не удумал. А ты, капитан, что крокодилу присоветовал бы?
   Корнелиус слушал притчу ни жив