возить. Потому, что
воочию  видел  пре-столоблюстителя  и  что  Скворчевский  его  из-под  земли
достанет, если узнает, что не сгорел в машине и жив.
   А главная причина - он сам со своими юными грезами и наследница  русского
престола Елена, приходившая к нему в Скит.  Он  не  по  своей  воле  влез  в
какие-то тайны, о них не подозревая, и,  вероятно,  спутал  какие-то  планы,
создал опасную обстановку вокруг  Гнезда.  От  него  не  скрывали  некоторых
тайных планов, и это было плохим знаком.
   К концу второго года отсидки Закомарный наконец признался, что существует
официальный наследник из рода Романовых, он сейчас учится и живет в  России,
имеет поддержку существующей власти, но у него нет законных прав на  престол
из-за морганатических браков его предков. И есть Елена -  прямая  наследница
по тщательно сберегаемой царской крови двух русских династий, которые в  ней
соединились,   воспитанная   определенным   образом,   подготовленная    для
государственного правления по новой, никому пока  неведомой  программе.  Эта
программа определит состояние власти в России  на  все  третье  тысячелетие.
Елена  должна  была  стать  родоначальницей  третьей  династии   -   престол
наследуется исключительно по женской  линии,  от  матери  к  дочери,  -  ибо
наступает эра Материнского Начала - проще говоря, матриархата.
   "Реставраторы" были разменной монетой в руках российской  партии  власти,
своеобразной ширмой, если вдруг придется в очередной раз  сменить  одежку  -
никто бы не посмел крикнуть,  что  король  голый.  Поэтому  они  никогда  не
вступали в прямую  вражду  с  идеологами  третьей  династии,  мало  того,  в
определенные  периоды  безуспешно  искали  тайные  контакты  с   ними,   ибо
чувствовали, что этому направлению  принадлежит  будущее.  Иное  дело,  сама
партия власти, стремящаяся любыми  способами  оттянуть  естественную  гибель
своей патриархальной природы, которая уже ничего, кроме затасканной масонами
идеи мирового правительства, жажды золотого  тельца  и  супертехнологий,  не
могла предложить миру. Война третьей династии была объявлена давно, с первых
выстрелов, произведенных в подвале Ипатьевского дома по  дочерям  последнего
государя  из  рода  Романовых.  И  не  прекращалась  ни  на  день  последние
восемьдесят лет, становясь особенно жестокой к началу третьего тысячелетия -
эры Материнского Начала.
   И эта жестокость  заставляла  обитателей  Дворянского  Гнезда  -  тайного
убежища Елены - поступать жестко со всяким, кто  нес  хоть  малейшую  угрозу
наследнице. Ярослав угодил между молотом и наковальней.  Заточение  его,  по
сути, оказывалось бессрочным, и все называемые Закомарным даты  казались  не
реальными, как, впрочем, и момент, когда Елена займет русский престол. Новая
эра могла начаться далеко не сразу после двухтысячного года, и  если  учесть
минимальный люфт в двадцать-тридцать лет, то можно считать  свое  заключение
пожизненным.
   Закомарный уверял, что Елена взойдет на престол скоро. В России назревает
мощный кризис власти, и нет ни одной партии,  которая  могла  бы  предложить
реальный выход из тупика. Конституционным путем ее  изберут  президентом,  и
Ярослав станет свободным. И не только свободным, а еще и придворным,  -  эти
прожекты Овидия Сергеевича сейчас походили на красивые сказки.
   В первый месяц своего затвора  Ярослав  еще  надеялся,  что  ему  поможет
"гарем" - подруги Пленницы найдут возможность связаться с ним, не поверив  в
гибель  при  автокатастрофе,  однако  ему  сказали,  что  женщины  по   воле
администрации выселены из заповедника. Он подумывал,  что  его  может  найти
мать - матушка Илио-дора, встревожившись, что от сына  нет  вестей,  но,  по
всей вероятности, ей сообщили об аварии, иначе бы она отправилась искать.
   Выходило, что он погиб для всех, оплакан и если еще не забыт, то это дело
времени...
   Единственное, чего он ждал  как  спасения,  -  это  возвращение  Елены  в
Россию. Ждал  настойчиво,  тайно  и  безрассудно,  мысленно  никогда  их  не
соединяя - Юлию и будущую государыню. А ее приезд  из-за  активных  действий
спецслужб  откладывался,  и  никто,   пожалуй,   кроме   ее   дяди   Алексея
Владимировича, точно и не ведал, где она в данный  момент  находится  и  под
каким  именем.  Да  -и  с  самим  престолоблюстителем  Ярослав   больше   не
встречался.
   Между прочим, режим содержания в  этой  домашней  тюрьме  был  мягким,  и
Ярославу ни в чем не было отказа. Он затребовал доски, краски, кисти, и  ему
предоставили все, даже новенький дубовый мольберт втащили в камеру  и  рулон
грунтованного холста, но нужных досок не оказалось. То, что  предлагали,  не
годилось на иконы. Выпустить его на свободу, чтобы он, соблюдая  придуманный
самим же обряд, свалил липу и заготовил материал,  никто  бы  не  отважился,
потому и просить не было смысла.
   На холсте же иконы по-прежнему не получались... И  тогда  он  первый  раз
попробовал писать их на тюремных стенах. Сначала  возле  высокого  окна,  не
писал, а, по сути, отрабатывал  технику.  И  когда  первая  фреска  удалась,
заявил охранникам, что  будет  рисовать  на  стенах,  а  для  этого  следует
укрепить штукатурку пропиткой смеси желатина и клея. Через сутки пришли  два
лысых "бандюка" и под руководством Ярослава целый день втирали в  стены  эту
смесь.
   Первый год заключения прошел незаметно и весь был посвящен  живописи.  Он
расписал все - стены, сводчатые потолки и даже глубокую  нишу  единственного
окна. Время от времени навещавший узника Закомарный панибратски  хлопал  его
по плечам и пробовал шутить:
   - Если бы даже ты не попал в эту щепетильную ситуацию, тебя бы  следовало
посадить. Из тебя же вырос настоящий художник!
   Собственноручно написанные иконы спасали Ярослава от одиночества,  тоски,
радовали, когда он мысленно разговаривал с  Юлией.  Но  здесь,  на  тюремных
стенах, были другие сюжеты... Там был Ее образ  и  образ  "лестницы  любви",
здесь уже ничего этого не получалось, хотя тоже была лестница, выложенная из
плит, от озера к терему. Эти иконы можно  было  назвать  житийными:  Ярослав
изобразил все основные моменты их встречи, от того, когда впервые увидел,  и
до момента расставания...
   Потом он начал просить книги, вошел во  вкус,  и  библиотека  из  комнаты
Алексея Владимировича стала постепенно перекочевывать в подвал.  Но  однажды
пришел охранник Женя в компании  с  доктором.  Один  брал  анализы,  слушал,
выстукивал, заставлял отжаться от пола полета раз и снова слушал  и  измерял
пульс и давление;  другой  ощупывал  мышцы,  суставы,  рассматривал  рисунки
папиллярных узоров и уха, расспрашивал, какими видами спорта занимался.
   -  Хотите  продать  меня  в  рабство?  -  невесело  пошутил  Ярослав.   -
Осматриваете, будто лошадь.
   - Да кто тебя такого  купит?  -  процедил  молчаливый  и  всегда  мрачный
охранник. - Соплей перешибешь...
   До заключения Ярослав несколько месяцев подряд  ворочал  камни  в  Скиту,
готовясь к строительству дома, и  был  в  хорошей  форме,  однако  камерная,
неподвижная жизнь практически атрофировала мышцы.
   После их ухода  в  камеру  принесли  тренажер  со  всеми  причиндалами  и
руководство для самостоятельных занятий. И  забыли  о  нем  на  три  месяца.
Физическая нагрузка помогала лучше, чем литература, он выматывал  себя  так,
что  лежал-пластом,  без  единой  мысли  в  голове,  и  тогда  засыпал   без
сновидений. Он еще не успел толком восстановиться, а Женя в подвале рядом  с
камерой стал устраивать спортзал: установил перекладину, подвесил боксерские
груши и расстелил борцовский ковер.
   И когда начались занятия боксом, Ярослав понял, что из него будут  делать
охранника - такого же накачанного мрачного жлоба,  как  тренер.  И  возникло
подозрение,  что  это  своеобразный  способ  незаметно  отбить   мозги.   На
тренировках Женя молотил  его  не  жалея,  дескать,  это  необходимо,  чтобы
вызвать нормальную бойцовскую злость.
   В какой-то момент Ярослав смирился и с этим: в конце концов,  чем  меньше
мыслей о прошлом, а особенно о настоящем и будущем, тем легче отбывать  этот
бессрочный срок. Теперь каждый день начинался, как в спортивной школе,  -  с
разминки, велотренажера, затем специальные растяжки, а потом по  расписанию:
два часа контактного  карате,  отдых,  два  часа  вольной  или  классической
борьбы, обед, отдых и бокс до потери пульса. Время  то  затормаживалось,  то
пролетало незаметно, и уже не хотелось ни читать, ни крутить видеоролики. Он
валился спать, и тут начинались сновидения. Каждую ночь ему грезилось одно и
то же - осень в заповеднике и отлет лебедей.  Ему  чудилось,  что  вместе  с
птицами он поднимается высоко-высоко, превращается  в  маленький  крестик  и
летит до тех пор, пока не  взглянет  на  землю,  -  и  она  срывает  его  из
горизонтального полета в штопор. Если помнить об этом, можно было бесконечно
продлять сон, и тогда весь следующий день он  чувствовал  себя  на  подъеме.
Однако это удавалось редко, поскольку отлет лебедей - самое печальное время,
и во сне наваливалась точно такая же тоска, как была в жизни, и помимо  воли
он смотрел вниз, на землю, зная, чем это грозит.
   Днем он падал на дощатый пол, ночью - из поднебесья, и не полеты,  а  эти
падения подействовали самым неожиданным образом: Ярослав поймал себя на том,
что может подолгу,  словно  на  замкнутой  в  кольцо  магнитофонной  пленке,
прогонять в мыслях какое-нибудь одно или два слова, составлять их, сочетать,
вслушиваться в новое их  звучание  и  радоваться.  Пока  не  сообразил,  что
пришедшие в голову и выстроенные в определенном, каком-то магическом порядке
слова не что иное, как стихотворные строчки.
   Был я слеп, как все вначале, Плыл, не видел, где причалить.  Волны  лодку
раскачали, В мир неведомый умчали... Утоли  наши  печали!  Вслед  мне  птицы
закричали. Вслед мне люди замолчали...
   Это  случилось  на  исходе  второго  года,  весной,  когда  в  заповедник
возвращались   лебеди.   Ярослав   посчитал,   что    начинается    какое-то
умопомрачение. Увлечение становилось навязчивым, он начинал  отвлекаться  на
тренировках, "плыл" и пропускал удары. Угрюмый и безжалостный тренер заметил
это его состояние, наказывал нокаутами, но как-то раз остановил бой, сбросил
перчатки, связал их аккуратно и постучал Ярослава по затылку.
   - Плохи твои дела, брат... Пора тебе веревку намыливать. Так ты  еще  год
протянешь, не больше.
   - Если с твоей помощью...
   - С моей, может, и выкарабкался бы, - ничуть не обиделся Женя. -  Выбрось
все из головы, туши котлы и работай. День и ночь работай, до потери  пульса.
Чувствуешь - затлело, вставай, и на  штангу  или  к  груше.  Кирпичи  ломай,
рукой, об голову - как хочешь, только не давай себе расслабиться.
   - Спасибо за совет, - пробурчал Ярослав. - Только... что ты знаешь? Чтобы
советы давать? И  вообще,  передай  хозяину,  я  в  твоей  науке  больше  не
нуждаюсь.
   Тренер еще раз стукнул перчатками  по  затылку,  развалился  на  матах  и
заговорил в потолок:
   - Все  знаю.  Потому  и  даю  советы...  Увидел  Елену,  потерял  голову,
затосковал, захлопал ртом, как  рыба,  -  за  горло  взяло.  И  начал  стены
разрисовывать. А государыня тебе еще  и  вещичку  какую-нибудь  оставила  на
память. Носовой  платок,  допустим,  или  шпильку  от  волос...  И  сказала,
непременно вернется, и вы снова встретитесь. И ты сошел с ума...
   Ярослав стоял,  обвиснув  на  боксерской  груше,  и  боролся  с  желанием
проверить эффективность удара в левую подмышечную область...
   - Ты сошел с ума, - продолжал тренер, - разинул рот и решил, что отныне и
навеки будешь с ней вместе... И стал думать, как это все произойдет...  Нет,
ты обязательно будешь счастливым, только не с ней, а  возле  нее,  в  свите.
Тебе будет хорошо от одной мысли, что завтра проснешься и снова ее  увидишь.
Это прекрасно - быть при ней! Смотреть, как она  идет,  как  развеваются  на
ветру ее волосы, как она держит головку, как  танцуют  ее  руки,  когда  она
смеется... А если еще заметит тебя и подаст руку для поцелуя, ты  умрешь  от
счастья.
   Тренер замолчал, отвернувшись к стене, подставил еще одно уязвимое  место
- область за ухом - и добавил:
   - Только это будет не часто, не обольщайся. Он дразнил,  провоцировал,  и
удержаться не было сил. Ярослав сжался в  комок,  распрямился,  вкладывая  в
удар массу и инерцию тела. Он не заметил, как противник сделал стремительный
кувырок... Нога просвистела мимо уха, и та же инерция бросила его  к  стене.
Тренер невозмутимо встал, подал руку.
   - Не обольщайся, брат... Тебе нужно быть воином, если хочешь ей  служить.
А воин умирает только в бою.
   - Ты фаталист! - Ярослав взял его руку и вскочил на ноги. - Не  верю,  не
хочу слушать! Заткнись! У тебя рабская душа! А мне мало - только служить.
   - Для того чтобы служить ей, достаточно  одного  сознания  -  ты  служишь
государыне, самой  прекрасной  женщине  на  земле,  -  проговорил  тренер  с
юношеской страстью. - И пойдешь ты за нее в огонь и в воду. Скажет она: умри
- и умрешь в тот же миг. Все, без исключения. Потому  что  она  -  Матка,  и
создана для великих дел. А мы - трутни, обыкновенные трутни,  и  нас  тысячи
возле нее. Но счастье выпадет одному.
   Убивать его теперь не  хотелось.  Ярослав  сел  на  пол,  обнял  грушу  и
почувствовал суровый запах бычьей кожи. Наверное, так пахло от одежд римских
легионеров и гладиаторов...

   5
   На третьем году его стали  выводить  на  прогулку,  правда,  по  каким-то
определенным ночам. Тренер Женя был и конвоиром, и охранником,  предупредил,
что за Дворянским Гнездом возможно круглосуточное наблюдение. Все это  время
Ярослав не видел солнца, а лишь его отраженный свет, попадающий в  окно,  не
смотрел в небо, не ходил по земле и не дышал вольным воздухом... Он вжился в
свое новое пространство - сводчатый подвал - и, выйдя на  волю  первый  раз,
испытывал страх и одновременно потрясающее чувство новизны  и  радости.  Его
качало, будто эти два года он  плыл  в  корабельном  трюме,  привык  держать
равновесие и сейчас сошел на берег.
   Наверное, что-то подобное испытывают новорожденные...
   Эти прогулки сменились полной свободой  на  целые  сутки.  Это  случилось
осенью. Поздно вечером в  подвал  спустился  доверенный  Овидия  Сергеевича,
приказал быстро одеться и повел куда-то через проходную, потом вдоль озера в
лес. Бежали каким-то узким  проселком  вдоль  охранной  зоны  заповедника  в
полной темноте,  затем  свернули  в  тайгу  и  остановились  среди  каменных
развалов километрах в пяти от усадьбы. Устроились под глыбой, спрятавшись от
косого дождя и ветра, перевели дух, но доверенный так ничего и не  объяснил,
а Ярослав ни о чем не спрашивал. Было понятно: произошло что-то серьезное.
   Несколько раз возникала мысль сбежать, однако доверенный глаз не спускал.
Иногда он доставал радиотелефон, с  кем-то  связывался  и  почти  ничего  не
говорил, только слушал. Так просидели до  утра,  и  на  рассвете  наконец-то
пришло  какое-то  сообщение,  отменяющее  тревогу,  после  чего   доверенный
рассказал,  что  ночью  в  Дворянском  Гнезде  проводился  повальный  обыск,
устроенный спецслужбой Ястреба. Теперь можно очистить район от его агентуры,
она выдала себя, и подрезать крылья Ястребу, что сейчас и делает  Закомарный
в Москве. А  обыск  производился  в  присутствии  адвокатов  и  журналистов,
которые "случайно" оказались в усадьбе.
   - Кое-что они могли бы предъявить, - заключил с  ухмылкой  доверенный.  -
Например, возбудить дело за незаконное лишение свободы. Но мы же  никого  не
лишали, правда? Тем более Ярослава  Пелевина,  он,  как  известно,  погиб  в
автокатастрофе, устроенной, опять же, господином  Скворчевским.  -  И  вдруг
протянул Ярославу радиотелефон. - Ты погуляй  еще  тут  несколько  часов,  а
получишь сигнал - иди домой...
   И ушел не оглянувшись.
   Когда его спина, помелькав, исчезла за деревьями, Ярослав с трудом выждал
еще пять минут - вдруг вернется? - и, озираясь, побежал. Он не думал, куда и
что произойдет после побега; он словно исполнял некую потребность, как  пить
воду, если мучает жажда, или спать, если от усталости  валишься  с  ног.  Он
лишь иногда останавливался и таился, высматривая, нет ли слежки или погони.
   Никто не выслеживал и не догонял. Несколько километров Ярослав  промчался
на одном дыхании,  забирая  на  северо-восток,  подальше  от  своей  тюрьмы.
Почему-то  впереди  оказалась  незнакомая  протока,  по-осеннему  мелкая   и
спокойная. Он перешел ее, вымочил ноги, и вода чуть остудила  голову:  место
было чужое, какие-то плоские горки, торчащие из густого чернолесья, а за ним
просвечивает открытое пространство, скорее всего озеро... Но какое?  Ярослав
пересек полосу ельников, взобрался по осыпи на каменную гряду и остановился.
   Он  исходил  заповедник  вдоль  и  поперек,  знал  всю  охранную  зону  -
обозначенную аншлагами полосу в десяток километров;  сидя  в  своей  камере,
много раз мысленно возвращался сюда, вспоминал любимые места, где ночевал  у
костров, протоки с цепенящим и чарующим током  воды  на  порогах,  ходил  по
горам и увалам, но такого ландшафта  никогда  не  видел  ни  реально,  ни  в
воображении. То ли не узнал рельефа, то ли вообще попал неизвестно куда.
   Даль открывалась на добрый десяток километров и хорошо просматривалась  в
ненастную погоду - какие-то вырубки, перелески, болота с камышовыми  полями,
и ни единого озера...
   Не говоря о лебедях,  давно  вставших  на  крыло  и  в  предотлетные  дни
постоянно парящих над землей, и не только над заповедником.
   Ярослав  поискал  солнечное  пятно  за  тучами,  однако  облачность  была
плотной. Следовало бы признаться  себе,  что  заблудился,  но  инстинктивная
жажда бежать еще сушила гортань и горячила голову.  Он  спустился  с  гряды,
взял правее и пошел скорым шагом.  Показалось,  замелькал  впереди  частокол
молодого соснового бора - это  значит,  он  когда-то  перескочил  вспаханную
противопожарную полосу и  теперь  попал  на  территорию  заповедника.  Сразу
отлегло: еще пара километров - и будет протока в Зимнее озеро...
   Он прибавил шагу  и  неожиданно  увидел  впереди  руины  церквушки  возле
фамильного склепа князей Захарьиных. Обрадовался и не поверил, осмотрелся и,
прячась за редкими кустами боярышника, подобрался ближе: нет,  это  все-таки
Дворянское Гнездо, вон и стальная  решетка  ограды  чернеет  сквозь  заросли
шиповника...
   А над летним озером - лебединый клин...
   Снова пошел дождь, горизонт приблизился, подступил к самой усадьбе, резко
сократив пространство,  из  которого  теперь  никуда  не  хотелось  убегать.
Ярослав забрался в заросшие ярко-зеленой крапивой и кустами рябины церковные
развалины, отыскал нишу в стене, куда не захлестывал дождь, и примостился на
кирпичах. Наверное, оставаться в непосредственной  близости  от  Дворянского
Гнезда было нельзя,  потому  что  радиотелефон  по-прежнему  молчал,  однако
здесь, среди  руин,  пришло  чувство  полной  безопасности.  Ярослав  нарвал
твердой, еще не  убитой  морозом  рябины  и  стал  есть.  Горечь  показалась
приятной, хотя ягода была жесткой и сухой. Бережно подтянув  к  себе  ветку,
стараясь не стряхивать воду, он стал  рвать  гроздья  губами.  Ел,  пока  не
затошнило, а потом сжался в комок, согрелся и задремал.
   И в полусне, когда реальность чуть отступила, понял, отчего так хорошо  и
безопасно: наконец-то он ощутил волю. Ничего не держало, не сковывало,  и  в
любой момент можно было встать и уйти куда хочешь.
   Но никуда уходить не хотелось. Его будто приручили, как волка, подержав в
клетке...
   Он не слышал, когда в развалинах появился тренер, увидел  его  сидящим  у
стены под рябиновым кустом. Женя тоже ел ягоды, захватывая гроздья ртом.
   - Пошли домой, - сказал он. - Отбой тревоги...
   - Как ты меня нашел? - спросил Ярослав, разминая затекшие ноги.
   - У тебя же трубка в кармане, - буркнул тот,