колько он  добра  для  района  сделал!
Между прочим, и для вашего заповедника. И для тебя лично! Он же тебе самолет
подарил! А ты ему подозрением отплатил?.. Ну, парень!..
   Ярослав не стал рассказывать о последней встрече с людьми Закомарного,  о
стриженых интеллигентах с автоматами. Тогда бы пришлось говорить и о Юлии...
   - В таком случае я снимаю все подозрения, - заключил он. - Дом  был  моей
частной собственностью. Заявления о поджоге я писать не  буду,  считаю,  что
это случайность, нарушение пожарной безопасности.
   Щукин набычился, сивая жесткая грива  встала  торчком,  а  на  физиономии
вызрело  зверское  выражение,  означавшее,  что  начальник  милиции  глубоко
задумался...
   - Ты мне вот что скажи. - Он встряхнулся. - Кому конкретно насолил?  А  я
поговорю с Овидием Сергеевичем. Если вину докажем, он человек справедливый и
поджигателя выдаст.
   Ярослав уж был не рад, что затеял разговор о Дворянском Гнезде. Наверняка
районной милиции и самому  начальнику  что-то  перепало  от  Закомарного,  и
потому Щукин сделает все, чтобы отвести такое подозрение.
   - Хорошо, тогда так: дом я спалил сам, умышленно.  Могу  подать  на  этот
счет письменное заявление. За поджог собственного дома не садят в тюрьму?
   Щукин снова сделал зверское лицо, достал платок и почистил  ноздри  -  из
них торчали длинные рыжие волосы, срастаясь с такими же  усами.  Что-то  его
сильно смущало.
   - Нет уж, на хрен, - сказал сам себе. - Дом сожгли - полбеды. А что  если
где-нибудь пристукнут? Не валяй дурака  или  не  темни  и  говори,  на  кого
думаешь, или не морочь мне голову!
   И тут Щукин заметил на печи икону - потянулся к ней  взглядом,  встал  на
ящик и, рискуя уделаться в саже, залез на лежанку.
   - Это кто у тебя?.. А? Это икона, что ли?
   - Икона, - буркнул Ярослав.
   - Ух ты! Какое лицо... Так бы и смотрел... А как называется икона? Они же
с названиями?
   - "Утоли моя печали"...
   - Чего-чего? Так называется?.. Интересно. Это ты у попа Прошки купил?
   - Купил...
   - Ладно... Гармонист он все равно хреновый.  Я  его  нынче  переиграю.  -
Щукин слез с печи, но взглядом все еще тянулся к иконе. - Не хочешь говорить
- сиди тут, гляди на нее и утоляй печали...
   С тем и отбыл из заповедника.
   Ярослава больше никто не тревожил, и поскольку стационарная  радиостанция
сгорела, а новой никак не везли, он сидел без  связи  и  доделывал  камин  в
сарае, разбирая для этого кирпичную  трубу  русской  печи.  Мысль  построить
новый дом назло всем врагам-поджигателям уже родилась, но  к  ней  следовало
еще привыкнуть, скорее даже решиться на такой шаг, потому что он знал, каких
средств и трудов это стоит. Лес можно было выписать вполцены через  дирекцию
заповедника, сплавить его по протокам к Скиту - всякая рубка  на  территории
заповедника запрещалась. Но к нему требовался пиломатериал, железо,  стекло,
гвозди и еще множество мелочей. Зимой все это можно было завезти  тракторами
без лишних хлопот, были бы деньги; летом  же,  пока  лебеди  не  встанут  на
крыло, никакую технику  не  загонишь,  а  без  нее,  вручную,  тем  более  в
одиночку, лес с озера на уступ не поднять.
   А ждать зимы нельзя. Восстановить терем надо побыстрее, к  тому  времени,
когда снова придет Юлия.
   Думая так, Ярослав достроил камин, починил изгородь и  посадил  огород  -
благо семена в  погребе  остались  невредимыми.  Увлекаясь,  он  решил,  что
возводить новый дом следует из дикого камня,  и  не  терем  в  древнерусском
стиле, а рыцарский замок!
   Вдохновленный таким решением, Ярослав завернул икону  в  кусок  ткани  от
крыла дельтаплана, установил ее в рюкзаке так, чтобы ничто не прикасалось  к
красочному слою, и отправился на Ледяное озеро:  в  любом  случае  следовало
завершить работу, свалить ее с плеч,  и  здесь,  ночуя  в  норе  из  елового
лапника, окончательно утвердился в своем решении...
   Возвращаясь, Ярослав заметил дым из каминной  трубы,  когда  поднялся  на
уступ, и подумал, что пришел кто-то из егерей. Без  всяких  сомнений  открыл
дверь в склад... Возле огня, кутаясь в старую фуфаечку, сидела Пленница.  Та
самая, что попалась когда-то в сети...
   Правда, в ней что-то изменилось: то ли  стала  взрослее  за  год,  то  ли
выглядела утомленной...
   - Это я, здравствуй, - проговорила она и замерла в нерешительности, будто
прислушиваясь к своему голосу.
   Явление  байдарочницы  было  неожиданнее,  чем  пожар.   Ярослав   стоял,
притулившись к стене, не снимая с плеч рюкзака и карабина.
   - Не ждал меня? - спросила она, и в голосе послышалась  насмешка.  -  Или
уже ждать перестал?.. А я вот пришла. Лучше поздно, чем никогда!
   Он вспоминал свои письма, долгое ожидание у моста через Маегу, поездку  в
Воронеж и вину  перед  матерью  -  так  и  не  доехал  до  Свято-Никольского
монастыря...
   И в этот миг понял, что в ней изменилось: исчез пристальный рысий взгляд,
за которым скрывалась ежесекундная настороженность хищницы.
   - Зачем ты пришла? - более себя, чем ее, спросил Ярослав.
   - Почувствовала, что тебе плохо. Ты веришь в телепатию?
   - Отчего же решила, что мне плохо? Наоборот, сейчас очень  хорошо.  -  Он
снял рюкзак, приблизился к камину. - Никогда так и не было...
   - У тебя же сгорел дом!
   - Ну, допустим, я сам сжег!
   - Сам?! Как это - сам? Зачем?
   - Чтобы построить новый.
   Пленница услышала в этом какую-то иносказательность...
   - Я пришла... поздно? Пришла напрасно? Я не угадала твоего состояния?
   - Не угадала...
   - Встретил другую женщину? Поймал новую пленницу?
   - Скорее всего сам попал в плен...
   Фуфаечка свалилась с плеч, она медленно осела  у  огня,  протянула  руки,
поиграла светящимися от пламени пальчиками.
   - Слишком долго шла к тебе... Не могла сразу порвать со своим миром. Ведь
еще не поздно было, когда ты приезжал в Воронеж?
   - Еще было не поздно...
   - Я видела тебя... Смотрела из окна... И была не готова... И хорошо,  что
так все получилось. Ты же искал меня не  от  любви?  Тебе  стало  одиноко  и
показалось, что жить не можешь без меня. А сам думал о Другой.
   - О ней я думаю давно. Считал, призрак, галлюцинация, но оказалось...
   - Кто она, эта женщина?
   - Сейчас покажу. - Ярослав бережно вынул из рюкзака  икону,  развернул  и
установил на каминной  полке.  Пленница  смотрела  молча,  подходила  ближе,
удалялась...
   - Но это не женщина, -  сказала  она  и  тут  же  поправилась:  -  Хотела
сказать, не простая женщина. Это Богородица.
   И перекрестилась, с легкой опаской глянув на Ярослава.
   - Не бойся, с головой у меня пока ничего, - успокоил он. - Она женщина...
Ну, может быть, чуть больше, чем женщина...
   - А где она?
   - Да это и не важно...
   - У тебя такие мужские руки, а сам как мальчишка. -  Пленница  посмотрела
на  него  снизу  вверх.  -  Можно,  я  поживу  здесь?  Буду  готовить  пищу,
прибираться и поддерживать огонь... Вот завтра что ты будешь делать?
   - Буду собирать камни. Потом строить замок.
   - И я стану собирать камни! Можно мне остаться?
   - Оставайся, - пожал плечами Ярослав. - Мне не жалко.
   - Спасибо. - Пленница дотронулась до его руки. - Я приготовила  ужин,  ты
же голодный?
   И, не дожидаясь  ответа,  засуетилась,  доставая  из  камина  кастрюлю  с
каким-то  варевом,  зазвенела  посудой,  найденной   на   пожарище,   теперь
отчищенной и отмытой. Он сидел на чурке у стены - вся  мебель  сгорела  -  и
дивился такому обороту: за всю жизнь в Скиту никто еще не заботился  о  нем,
не ждал, не кормил... Прежде чем  усадить  за  импровизированный  стол,  она
принесла воды, полила ему на руки, на спину,  подала  полотенце,  и  Ярослав
заметил, что ей это  приятно  и  хлопочет  она  вовсе  не  для  того,  чтобы
отблагодарить его или ублажить.
   Потом  он  ел,  а  Пленница  сидела  напротив  и  смотрела  с  радостной,
неподдельной улыбкой.
   После ужина он выкупался под душем,  растерся  полотенцем  и  забрался  в
старенький спальный мешок, расстеленный на раскладушке. Икону поставил перед
глазами, чтобы видеть, засыпая, и проснуться потом под ее оком. Он  опасался
ночи, опасался проявлять заботу о Пленнице, которая  могла  бы  разбудить  и
потянуть ниточку мужской тоски, сначала  тонкую,  как  прикосновение,  затем
более прочную и суровую.
   А проснувшись на восходе, увидел, что Пленница спит перед каминным зевом,
разложив байдарку, когда-то  изъятую  у  ее  же  команды,  -  она  прекрасно
сгодилась в качестве кроватки, напоминающей детскую зыбку.
   В камине рдели угли - Пленница всю ночь поддерживала огонь в очаге...

   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   УДАР ВОЗМЕЗДИЯ (1991)

   1
   Наутро Империя рухнула - точно так, как предсказывали.
   Нет, ничего ощутимого, видимого в первый момент не произошло,  никого  не
завалило обломками, не запорошило пылью взор, не оглушило грохотом, ибо крах
Империи прежде всего должен произойти в сознании, и  только  потом  у  самых
сейсмически  чувствительных  людей  открываются  глаза  и  уши;   самые   же
бесчувственные оказываются погребенными или вовсе сметенными с лица земли.
   Карогод не считал себя толстокожим,  тем  более  состоял  в  числе  людей
посвященных,  заранее  предупрежденных  о  предстоящем  крахе  СССР,  однако
некоторое время ровным счетом ничего не чувствовал. Даже экс-президент Союза
не метался по стране загнанным  зверем,  в  одночасье  потеряв  все,  и  его
влиятельная жена не голосила, как  было  положено  обворованной  хозяйке.  И
вообще ни на земле, ни в атмосфере ничего не случилось - даже  отдаленно  не
пахло ни пылью, ни дымом. Впрочем, принюхиваться Гелию  было  некогда  в  те
дни, в ту же ночь после встречи с генералом  Непотяговым  он  отправил  свою
личную охрану в  Свято-Кирилловский  монастырь  на  специальном  самолете  с
задачей незаметно  выкрасть  Слухача  и  доставить  в  Москву.  Не  доверять
проведение такой операции старой охране или спецслужбам  у  Гелия  были  все
основания: и так они что-то пронюхали и теперь рыскали вокруг  Центра,  чего
раньше себе не позволяли.
   Не так-то прост был этот бывший тракторист и начальник Центра,  и  потому
до сих пор оставалось непонятным, зачем и с какой  целью  он  спас  Слухача,
оговорив себя, приняв на себя страшную вину? Впрочем, в его лжи была и  доля
правды: жизнь схимника - чем не смерть?..
   И все-таки чего он хотел - спасти или ликвидировать?
   Охранники нашли бывшего каперанга в  башенной  келье,  дождались  ночи  и
момента, когда он высунется на улицу, чтобы принести дров - до утра  молился
и топил железную печурку, - завернули на голову рясу, как это  делают,  если
воруют невест, завязали узлом и притащили в машину. Слухач,  а  теперь  отец
Рафаил, практически не сопротивлялся и лишь шептал молитвы,  положившись  на
волю Божью и не ведая, кто и зачем его похитил.
   Через несколько часов он втайне от сотрудников Центра был помещен в  свою
палату, наскоро отремонтированную и снабженную аппаратурой. Карогод примерно
вычислил, кто  из  старых  работников  может  поддерживать  связи  с  бывшим
начальником-генералом, и поставил им заслоны, исключающие  всякий  доступ  к
информации о Слухаче. Таких было немного, и они первыми стояли в списках  на
сокращение - Непотягову следовало укоротить руки.
   Оказавшись в своем родном кубрике, каперанг только тут  словно  пришел  в
себя, что отмечалось его резко изменившимся поведением.
   За все свое пребывание в Центре еще до Карогода объект вел себя тихо,  не
буянил и  ничего  не  требовал.  И  некоторое  время  после  возвращения  из
монастыря тоже никак не проявлял себя, а тихо молился  и,  когда  под  видом
медика к нему в  кубрик  входил  Широколобый  с  разведочным  опросом,  тоже
никаких претензий не высказывал и чаще всего цитировал  Святое  Писание  или
полностью покорялся судьбе. Однако к концу первых суток богобоязненный монах
разбушевался: сначала, срывая ногти до крови, выцарапывал на стенах  кресты,
затем начал бить в двери, звать на помощь и, когда наблюдатели вошли к нему,
потребовал немедленно перевести его в другое место, ибо в  этой  комнате  он
задыхается, потому что от стен исходит дым и  смрад  сатанинский.  Дышал  он
тяжело, пульс  был  учащенный,  но  дежурные  сотрудники  не  придали  этому
значения, вкололи успокоительное и оставили на месте. Стены были как  стены,
ни дыма, ни запаха, на всякий случай включили кондиционер, после чего Слухач
лег в постель и, кажется, заснул.  И  все-таки  наблюдатель  в  операторской
заметил на мониторе какие-то странные движения - что-то вроде  судорог  -  и
поднял тревогу. Прибежавший  в  палату  врач  обнаружил  признаки  агонии  и
подручными средствами начал делать реанимацию, вызвав  специальную  бригаду.
Начальнику Центра сообщили о случившемся, когда в  камере  уже  минут  сорок
работала спецбригада: подключили искусственные легкие и  пытались  запустить
сердце электрическим разрядником.
   Но все было напрасно, опытные врачи констатировали клиническую  смерть  и
продолжали "качать" покойника лишь для очистки совести. Правда,  датчики  на
голове еще отмечали слабые импульсы работы головного мозга
   В тот момент гибель Империи казалась событием пустячным и  незначительным
по сравнению с внезапной смертью Слухача, причем без всякой видимой причины.
Гелий заподозрил вражеские происки Непотягова и хотел той же ночью поехать к
генералу и спросить с него по всей строгости. Было невероятно обидно  -  так
блестяще отыскать ясновидца, чтобы тут же и потерять его!
   Мертвого отца Рафаила  упаковали  в  металлизированный  пластик,  подняли
лифтом "на-гора" и  сдали  коменданту,  который  поместил  тело  в  холодное
подсобное  помещение,  расположенное  на  поверхности  земли  под   наружной
охраной.
   Проводив спецбригаду, Карогод начал дознание. Он собрал дежурную смену  и
только начал давать разгон сотрудникам, как сработала охранная сигнализация,
известившая о проникновении на секретный объект.  Поднятый  в  ружье  караул
блокировал Центр, то есть всю его подземную и наземную часть, перекрыв входы
и выходы, а также и космическое  пространство  над  ним,  введя  в  действие
специальный спутник. Смерть Слухача  и  эта  тревога  связывались  напрямую,
Гелий почти не сомневался, что поисковые  группы  обнаружат  кого-нибудь  из
приспешников Непотягова или его собственной персоной.
   Потребовалось  около  получаса,  прежде  чем  комендант  наружной  охраны
доложил по внутренней связи, что нарушитель задержан. Оставив  провинившихся
сотрудников,  Карогод  сам  пришел  в  караульное  помещение  и  тут  увидел
нарушителя - черноризного Рафаила, живого и  здорового,  правда,  совершенно
голого, каким он и был положен в металлизированный пластиковый мешок.
   Старый  прожженный  бериевец,  комендант   наружной   охраны,   не   имел
представления, кого охраняет и что находится под землей.
   Оказывается, Слухач воскрес в неотапливаемом подсобном помещении наверху,
благополучно  выбрался  из  упаковки,  потом  из  здания,  и  тут  сработала
сигнализация. Заметив бегущих людей, он зарылся в снег, однако, и так сильно
промерзший, не смог долго пролежать в сугробе и выдал себя.
   От холода и свежего воздуха у Слухача алели щеки, а взгляд был  радостным
и сверкающим, как у расшалившегося ребенка. Повторно  вызванная  спецбригада
докторов к  бывшему  покойнику  отнеслась  спокойно,  видимо,  привыкнув  ко
всевозможным  чудачествам  в  секретных  организациях,  и  в  течение   часа
тщательно  исследовала  состояние  здоровья  странного   пациента.   Никаких
патологических изменений в организме Слухача не обнаружили, в  том  числе  и
психических отклонений. Чудесному воскрешению врачи тоже  нашли  объяснение,
дескать, редко, но встречаются подобные формы клинической смерти:  в  общем,
отбрехались. Гелий не пытался настаивать на  глубокой  экспертизе  душевного
здоровья объекта,  он  впервые  рассмотрел  каперанга  и  решил  без  всякой
подготовки побеседовать  с  ним:  пережитый  шок  должен  был  подействовать
благотворно.
   Он приказал привести отца Рафаила в порядок, после чего сам пригласил его
в комнату психологической разгрузки  для  обслуживающего  персонала,  где  в
мягком полускрытом свете росли  пальмы,  цветы  и  тихо  журчали  по  камням
искусственные источники, усадил в кресло и предложил кофе.
   - О, кофе! - восхитился Слухач и  потер  руки.  -  Как  давно  я  не  пил
настоящего кофе!
   Раньше он отказывался от этого напитка, утверждая,  что  пить  его  иноку
грех - когда  распяли  Христа,  кофейное  дерево  будто  бы  обрадовалось  и
расцвело.
   Вновь обряженный в рясу, Слухач выглядел покойным и благородным монахом.
   - Вы не сердитесь на меня, что я вынужден был вернуть вас сюда не  совсем
цивилизованным способом? - спросил Гелий.
   - Ни в коем случае!  -  заверил  тот  и,  отхлебнув  кофе,  рассудительно
добавил: - Напротив, в какой-то степени даже  благодарен,  ибо  монастырская
жизнь и служение Господу - великий  труд,  на  который  способен  не  каждый
человек.
   - Считаете, что из вас не получился истинный служитель Небесному Владыке?
   - Я бы так не ставил вопрос, - заметил Слухач. - Служить своему Владыке и
Небесному Покровителю можно где угодно, и для этой цели вовсе  не  требуется
храм или монастырская келья. Я могу служить и  здесь,  тем  более  совмещать
земные и духовные интересы: служить и Владыке, и своему Отечеству. Ведь я  -
капитан первого ранга и еще не в отставке.
   - Это замечательно,  -  похвалил  Карогод,  не  зная,  как  относиться  к
пространным речам воскресшего объекта.
   - Если бы мой талант и мои способности нужны были только  Господу,  я  не
раздумывая  остался  бы  в  обители,  -  продолжал  каперанг   с   некоторой
назидательностью. - Но земная жизнь  сегодня  такова,  что  при  всех  своих
душевных порывах надо послужить и людям, своему народу.
   Кажется, после клинической смерти  разум  Слухача  просветлился  и  обрел
законченные формы.
   - Я рад, что мы находим общий язык.
   - Да, это сейчас самое проблематичное - найти общий язык.
   - Скажите, а как она выглядит, ваша  Небесная  Покровительница?  -  решил
изменить ход беседы Карогод. - Разумеется, она в женском образе?
   - Это прекрасная женщина! - мечтательно проговорил объект и  посмотрел  в
потолок. - От нее исходит божественное очарование. А голос! Если бы вы  хоть
единожды услышали ее голос!
   - В таком случае, кто вы? Избранник Небес? Святой? Или пророк?
   - Ни то, ни другое и ни третье, - заявил Слухач. - Я подвижник,  которому
дана Небесная Покровительница.
   - Простите меня, святой отец, но я слышал,  что  сатана  является  к  нам
всегда в образе покровителя, - как можно осторожнее сказал Гелий. -  Вернее,
в женском образе, будь он земным или небесным. Как  вы  отделяете  добро  от
зла?
   - Я вижу и слышу. Этого достаточно. И если не хватает моего таланта, надо
мной всегда моя Заступница.
   - А как же вы попали в монастырь? - Гелий спросил наконец то, ради чего и
устроил эту беседу.
   - О, это целая история. - Воспоминания для Слухача были приятными. -  Ваш
предшественник генерал был совершенно нерелигиозный  человек  и  не  понимал
природы моих способностей. Он обмануть хотел, сказал, везет  меня  на  новое
место, а привез на военный полигон, в какой-то овраг и поставил под обрывом.
Я сразу же увидел, куда и зачем едем, стал просить, всю дорогу просил...  Он
все равно поставил и велел помолиться. А я тогда  не  умел.  И  увидел,  что
сейчас произойдет: генерал  выстрелит  мне  в  голову,  потом  берег  оврага
подорвут зарядом и похоронят. Увидел, как рушится земля...
   - За что же он хотел застрелить вас?
   - Известно  за  что...  Чтобы  мои  таланты  не  достались  врагу.  Чисто
большевистский подход - отступая сжигать мосты.
   - Что же дальше? - поторопил Гелий, чувствуя неприятный холод на  затылке
от такого рассказа. Вспомнился Матка, утверждавший, что спасение для мертвых
душ - уйти в небытие...
   - Дал