лся...
   Стриженые ребята с автоматами стояли как статуи.
   - Мы ее забираем с собой, - заявил бородач и спрыгнул на берег. - Вы где,
Ярослав? Слышали, что я сказал?
   Ярослав вышел из-за камня, забросил карабин на плечо.
   - Здесь, боярин, моя вотчина, - проговорил он, ощущая прилив воинственной
силы. - Пока Юлия не выспится, никуда не поедет.
   Супермен подошел вплотную, дыхнул в лицо. Его дружелюбие как рукой сняло.
   - Послушай, егерь... Ты понимаешь, что произошло?
   - Она пришла ко мне. Пешком, через горы. И  теперь  находится  у  меня  в
гостях. Ты нарушил покой в заповеднике, а потому я изымаю катер и  отправляю
вас назад в пешем порядке. Я правильно понимаю, что произошло?
   - Да, ты все правильно сказал... Только  не  отдаешь  себе  отчета  и  не
думаешь о последствиях.
   Он был поздоровее ростом и шире в плечах, под  тонкой  маечкой  бугрились
хорошо накачанные мышцы. И шея как у племенного бугая...
   Но Ярослав угадывал  пока  неясную  его  нерешительность.  И  угроза  его
происходила от некой зависимости - зависимости то ли  от  человека,  который
находился в кубрике, то ли... от самой Юлии, от ее воли.
   - Я все сказал, парень, - на американский, понятный ему манер  проговорил
Ярослав. - Катер на прикол. Иди на палубу. А на рассвете всем на берег и  по
азимуту к Летнему озеру.
   Бородач все понял и резко поменял тактику:
   - К тебе хорошо относится Овидий Сергеевич, надо ценить это и не  портить
добрососедских отношений. Ты же дипломат, насколько  мне  известно...  Очень
тебя прошу, поднимись к себе и приведи сюда нашу девушку. Сделай это  сам  и
не понуждай меня... к непопулярным мерам.  А  если  тебе  нравится  катер...
возьмешь его себе. Когда девушка будет здесь.
   - Да, катерок у тебя замечательный,  -  похвалил  Ярослав.  -  Всю  жизнь
мечтал... А если Юлия не захочет ехать с тобой?
   - Этого не может быть, - уверенно заявил супермен.  -  Ты  же  понимаешь,
молодая   девушка,   детство   не   выветрилось...   Нельзя   злоупотреблять
романтическим настроением. К  тому  же  мы  с  ней  послезавтра  уезжаем  за
границу.
   - Вы с ней? - Ярослав почему-то сразу поверил и ощутил всплеск ревности.
   Боярин почувствовал это, надавил на больное место.
   - Мы с ней. Надолго и вдвоем.
   Тут уж надо было бить врага его же оружием.
   - Поздно, боярин, она не поедет.
   - Что ты хочешь сказать? - дрогнул и насторожился тот.
   - То самое, о чем ты подумал, - отпарировал Ярослав и усмехнулся. - Катер
оставь себе. Так и быть, разрешаю  сейчас  же  сняться  с  якоря,  но  озера
проходить на малых оборотах. Ты все понял?
   В темноте не видно было выражения ни  глаз,  ни  лица  -  белесое  пятно,
окаймленное черной бородой,  -  однако  Ярослав  ощутил,  как  от  супермена
пахнуло злостью. Ничего не говоря, он заскочил на палубу и, толкнув на  ходу
стриженого с автоматом, скрылся в кубрике - пошел докладывать начальству.
   Ярослав подумал, что в кубрике находится Овидий  Сергеевич.  Но  из  недр
белого суденышка появился совсем незнакомый человек - Закомарного по  фигуре
можно было узнать и ночью.  Этот  же  как-то  неумело  спустился  на  берег,
поддерживаемый стриженым бойцом, и направился к Ярославу.
   - Молодой человек, Елена  моя  племянница,  -  сообщил  он  встревоженным
голосом. - Прошу вас немедленно отвести меня к ней.
   - Какая Елена? - откровенно удивился Ярослав. - У меня находится  девушка
по имени Юлия.
   Незнакомцу было за пятьдесят, и вид какой-то учительский, как у сельского
интеллигента.
   - Да-да, - поправился он. - Юлия, моя племянница Юлия...
   Путаница с именами насторожила Ярослава.
   - Почему же назвали Еленой? Дядя...
   - Так она представляется незнакомым людям, - вывернулся тот.  -  Я  прошу
вас!..
   Потревоженные лебеди перекликались  в  камышах,  и  создавалось  ощущение
человеческой речи. Прислушиваясь, Ярослав почувствовал, как птичья тревога и
тоска заполняют сердце.
   Дядя выждал, давая время на размышление, и приступил  снова,  со  скрытой
угрозой:
   - Что у вас было? Что между вами произошло? Признавайтесь мне сейчас  же!
Вы  соблазнили  ее?   Вы,   взрослый   мужчина,   воспользовались   девичьей
неопытностью? Говорите!
   Его  нельзя  было  дразнить,  как  бородача:  сквозь  угрозу  прорывались
родственная боль и негодование.
   - Спросите ее сами, - проронил Ярослав и пошел в гору.
   Они поднимались долго - дядя часто спотыкался, скользил на размокающем от
росы  лишайнике,  и  приходилось  поджидать  его,   выслушивая   возмущенное
бормотание. Найти в  темноте  лестницу  среди  курумника  было  трудно:  она
органично вписывалась в каменный развал, виляя по склону.
   И все же дядя забрался на уступ без передышки и остановился  на  ступенях
крыльца, астматически отпыхиваясь.
   - Позовите... Елену, - снова ошибся он. - Сами позовите...
   Ярослав расценил это как доверие.
   - И это не все. Дайте мне фонарь или свечу. В вашем доме очень темно.
   - Есть только свеча...
   - Хорошо, дайте. И покажите, как подняться в мансарду.
   - Зачем?
   - Хочу увидеть сам.
   Ярослав зажег свечу и вложил ее в руки дяди. Он поднял свет над головой и
смело пошел по лестнице...
   А Ярослав осторожно проник в свою комнату - Юлия  озябла  и  сама  теперь
натянула на себя полушубок, свернувшись под ним  калачиком,  как  тогда,  на
теплом камне. Ярослав встал у изголовья на колени и просунул руку под голову
Юлии. Кажется, у нее поднималась температура, возможно, сказывалось  купание
под ледяным душем.
   Из полураскрытых губ тихо струилось чарующее дыхание...
   Ярослав склонился  и  поцеловал  их.  И  тут  же  почувствовал,  как  она
отозвалась на прикосновение и стала искать его  губы,  как  недавно  -  край
кружки с водой...
   Но теперь она уже не спала.
   - За мной приехали, да?
   - Твой дядя... Пошел смотреть иконы. Он называл тебя Еленой. Ты Елена?
   Она не услышала, потому что не хотела отвечать.
   - Мне было хорошо у тебя... В этой комнате чистая энергия... Как в  талой
воде.
   - Ты еще помнишь "лестницу любви"?
   - Как не хочется просыпаться... И вставать на ноги.
   - Мы же с тобой встречались, помнишь?  Ты  поднялась  и  ушла  по  черной
лестнице вниз. И сказала, чтобы я ждал.
   - Иногда я забываю, что полиартрита давно нет. И боюсь вставать... Мне до
сих пор трудно ходить по земле.
   - Не хочу, что бы ты уезжала. - Ярослав положил голову рядом на  подушку,
вдыхая будоражащий запах ее дыхания.
   - Я приеду, обязательно  приеду,  -  пообещала  она.  -  Через  несколько
месяцев. И снова приду, чтобы искупаться в живой  воде  и  напитаться  твоей
энергией, как сейчас... А кто это кричит?
   - Лебеди на озере...
   - Принеси мне одежду, князь.
   - Почему - князь? Меня зовут Ярослав.
   - Потому что так хочу, - со знакомой капризной  ноткой  вымолвила  она  и
села, не стесняясь наготы. - Принеси одежду!
   Он принес купальник, а вместо непросохшей майки и  верхней  одежды  подал
свою тельняшку и спортивный костюм.  Помог  ей  одеться,  и,  пока  шнуровал
кроссовки, она гладила его волосы...
   - Теперь встань, не шевелись и не мешай мне, - приказала она  и  взяла  с
подоконника банку с талой святой водой. - И ни о чем не спрашивай.
   Юлия плеснула воды в ладонь, умыла ему лицо, затем точно так же  -  руки.
Ярослав ощутил легкость в теле, какая  бывает,  когда  бросаешь  самолет  из
горизонтального полета в свободное  падение.  А  она  набрала  воды  в  рот,
прыснула на него и подставила край банки к губам.
   - Выпей половину!
   Он повиновался, продолжая падать к земле... Остатками воды  Юлия  умылась
сама, щедро поливая на лицо и руки, но пить не стала.
   - Теперь ты навсегда мой. И будешь служить мне.  До  встречи,  князь!  Не
провожай меня, я этого не люблю.
   - Капля дождя ударилась о висок и согрелась, - проговорил Ярослав.
   - Холодная капля дождя, - поправила она и притворила за собой дверь...

   9
   После ее отъезда у Ярослава несколько дней все валилось из  рук,  и  мало
того, он заболел. Что это было - непонятно: то ли  простуда,  то  ли  просто
хандра, несвойственная  ему  и  никогда  не  испытанная.  Ломило  все  тело,
выворачивало  суставы,  держалась  температура,  а  главное   -   мир   стал
безвкусным, природа, когда-то заманившая его в эти  глухие  места,  казалась
самодовольной, тупой и упрямой, как  горный  козел.  Таблетки  и  отвары  не
помогали,  трудотерапия,  обычно  спасающая  его  от  тоски,  вызывала  лишь
раздражение, потому что не имела цели и была  бесполезной.  Так  что  грядки
оставались невскопанными, растерзанная гостями с гор изгородь непоправленной
и лебеди с выводками - без присмотра.
   Ярослав хотел писать новую икону, брал все те же неструганые доски, кисти
и в тупом оцепенении бросал все на пол, ложился на постель, где спала  Юлия,
и упирал глаза в потолок.
   Ему чудилось, что от простыни и подушки все еще  исходит  чарующий  запах
Юлии - называть ее Еленой он не мог, и, когда истощилась  фантазия,  Ярослав
вспомнил о майке, бережно хранящейся вместе с остальными вещами в  отдельном
ящике шкафа. Она действительно не выветрилась, хотя просохла, и  на  розовом
поле остались белесые соляные разводья. Он радовался, что не постирал ее,  и
теперь простенькая трикотажная тряпица не просто хранила запах,  как  хранит
его скошенная и высушенная трава; она впитала в себя  энергию  Юлии,  словно
талая вода энергию солнца.
   Он свернул майку, упаковал в пластиковый пакет и не  расставался  с  ней,
как с талисманом.
   И этот талисман помог ему встать  и  избавиться  от  непонятной  болезни.
Перво-наперво Ярослав вспомнил о лебединых выводках - горели весенние работы
по подсчету поголовья и приплода, - собрал рюкзак, почистил карабин,  вместо
разбитого бинокля взял оптический прицел и  отправился  к  гнездовьям  -  на
Ледяное озеро, в северный угол заповедника  Если  на  других  лед  ломало  и
уносило паводком, то здесь,  оторвавшись  от  берегов,  он  оставался  целым
иногда до конца мая,  поскольку  Ледяное  имело  только  подземную  связь  с
другими озерами через карстовые пещеры. Когда лебеди и серые гуси выбирались
с выводками отдыхать на льдину, она шевелилась,  как  живая.  Подсчет  вести
здесь было просто: отснял на пленку весь этот базар, выложил из кадров общую
картину и не спеша в домашних условиях пересчитал.  Затем  полученную  цифру
можно было увеличить на сорок процентов, и это станет общим поголовьем  птиц
в заповеднике. Такое нововведение Ярослав сделал,  когда  сократили  научных
сотрудников, так  что  основным  инструментом  стал  фотоаппарат  с  сильным
телеобъективом
   На Ледяном озере стояла сакля из дикого камня с железной печкой, так  что
он не брал с собой палатку и спальный мешок. Сюда не заглядывали туристы, и,
увидев разваленную до основания саклю, Ярослав сначала решил, что  ее  сбило
снежной лавиной,  однако  после  тщательного  осмотра  обнаружил  следы  рук
человеческих,  причем  свежие.  Кто-то  подрубил  балку,  обрушил  кровлю  и
развалил стены, сложенные на глинистом растворе.  Должно  быть,  перед  этим
выволокли и изодрали в клочья два старых матраца, а жестяную печку он  нашел
в полусотне метров, в лепешку смятую крупным валуном,  который  валялся  тут
же.
   И еще дальше - свежее кострище: попили чаю после трудов и ушли ..
   За все годы его работы подобного варварства не случалось, хотя  обиженных
на сотрудников и охрану заповедника во все времена было достаточно:  бывало,
реквизировали и мотолодки,  и  автомобили,  если  попадались  особо  опасные
любители лебединого пера и пуха, который ценился  в  любом  театре  оперы  и
балета выше, чем бриллианты.
   Ярослав потратил весь следующий день, обошел озеро вокруг и следов  охоты
не обнаружил - как их ни прячь, а все равно  останутся  пыжи,  павшие  после
выстрела на воду и прибитые к  берегу.  Да  и  птицы  на  льдине  вели  себя
спокойно, разве что их часовые поминутно окликали Ярослава, и он отвечал  им
свистом, дескать, свой. Выходило, погромщики пришли сюда,  чтобы  уничтожить
жилье, то есть напакостить лично ему...
   Из бывшей кровли - досок и кусков рубероида - он построил шалаш,  нарубил
лапника и кое-как переночевал две ночи: от  Ледяного  озера  веяло  холодом,
особенно после захода солнца. Талисман спасал и  тут,  Ярослав  доставал  из
пакета майку Юлии, подкладывал под щеку и, чувствуя  тепло,  засыпал.  Потом
сидел у костра и слушал лебединый говор. На третью ночь, выбравшись из своей
норы, он увидел зарево над горами. Невидимый источник  света  озарял  низкие
облака, и, еще не оправившись от сна и озноба, Ярослав  не  обратил  на  это
внимания, полагая, что встает заря, и лишь когда развел  костер,  сообразил,
что зарево - на юге, в направлении Скита, и что колыхание багровых отблесков
на тучах напоминает далекий пожар.
   Не дожидаясь рассвета, так и не закончив работу -  требовалось  еще  пару
дней, - Ярослав пошел на это зарево, с каждым часом  все  больше  наполняясь
тревогой. В лесах еще было слишком сыро, чтобы  мог  загореться  подстил  от
оставленного костра, так что полыхать с такой силой  мог  только  терем.  Он
прибавлял шагу и часто срывался в отчаянный  бег,  в  общем,  летел  как  на
пожар, хотя ясно понимал, что не поспеет. Была еще  надежда  на  егерей,  но
слабенькая: если и прибегут, то не смогут потушить...
   Путь в  сорок  километров  по  затаеженным  каменным  торосам  глубинного
разлома даже при быстрой ходьбе без остановок  потребовал  целый  день.  При
солнечном свете зарево  пропало,  но  виден  был  гигантский  дымный  столб,
окутавший гору. К вечеру его придавило, рассеяло по  земле,  и  тогда  остро
запахло пожарищем...
   От дома остался фундамент из дикого камня и глинобитная  русская  печь  с
трубой, которая сейчас казалась несуразной и неестественно  высокой.  Вокруг
валялись  залитые  водой,  потухшие  и   отвратительно   воняющие   головни,
искореженное в огне кровельное железо  и  фрагменты  обугленной  самодельной
мебели. Поспевшие раньше Ярослава егеря хмуро бродили возле пепелища и  тихо
матюгались. Они уже  установили,  что  это  был  умышленный  поджог,  причем
неизвестные преступники не пытались скрывать следы, напротив, выпячивали их,
оставив поблизости канистру из-под бензина  и  четкие  отпечатки  подошв  на
вскопанной грядке. Егеря  показывали  вещественные  доказательства,  грозили
кому-то кулаками и хлопали Ярослава по плечам, утешая, дескать,  обязательно
помогут  восстановить  дом,  а  он  рылся  среди   головней,   переворачивал
обугленные балки  рухнувшей  мансарды,  и  голоса  их  доносились  откуда-то
издалека.
   Ни одной иконы не уцелело...
   В милицию было сообщено, но  стражи  порядка,  как  всегда,  не  спешили,
искали воздушный транспорт, да и, судя по дерзости и наглости  преступления,
найти поджигателя не  оставалось  никакой  надежды.  Да  и  что  его  теперь
искать?..
   Ярослав отправил егерей по постам, а  сам  остался  на  пепелище  и,  как
всякий погорелец, весь следующий день рылся в  золе  и  углях  с  призрачной
надеждой отыскать хотя бы единственную из тридцати четырех икон.  Попадались
слегка оплавленные, выгоревшие тюбики из-под  масляной  краски,  алюминиевая
посуда, совершенно  целые  фаянсовые  чашки,  оконные  шпингалеты,  жестяные
наконечники кистей и даже  заклепки  от  джинсов.  Все  было  изуродовано  и
исковеркано  огнем.  Сейф,  где  оставалось  дробовое  ружье  и  боеприпасы,
взорвался, и уцелевшие карабинные патроны разлетелись на десятки метров. Был
невредим только склад  -  каменный  сарай  на  отшибе,  и  все,  что  в  нем
находилось. Без отопления под жилье он не годился - хоть  и  был  сухой,  но
аккумулировал холод и не прогревался даже летом.
   Желание немедленно приступить к восстановлению  было  настолько  сильным,
что, отказавшись от бесплодных поисков икон, Ярослав взял топор, лом и  стал
расчищать  пожарище.  Кое-где  пол  уцелел  и  лишь  обуглился,   заваленный
головнями. И вот под одной из балок он и  нашел  "Утоли  моя  печали"  -  ту
самую,  написанную  пальцами  в  темноте  после  первой  встречи  с   Юлией.
Сохранилась серединная часть,  плотно  придавленная  матицей  к  полу,  края
обгорели и  теперь  придавали  иконе  трагичный,  но  чарующий  вид.  Что-то
произошло с красками: возможно, под действием температуры изменились оттенки
и структура мазков, иначе все это следовало назвать чудом...
   С обугленной доски взирал спокойный и мудрый лик Богородицы,  видимый  не
только в темноте, но и при свете солнца. Сначала  Ярослав  радовался  этому,
как ребенок, рассматривал близко, отходил и глядел  с  расстояния,  с  одной
стороны, с другой - образ не исчезал, и печальные глаза все  время  смотрели
на него.
   Но вскоре усомнился: а вдруг  у  него  "поехала  крыша"  и  ему  все  это
чудится. Ярослав снова  брался  за  работу,  отвлекался  иными  мыслями  или
купался под уцелевшим душем, затем бежал к иконе - нет, светится лик!
   И потом он уже не испытывал шока или неуемного горя и  только  вспоминал,
как строил этот терем, как вытесывал бревна, выбирал пазы,  рубил  углы  под
руководством егеря, при этом не допуская его к работе, - хотелось  построить
дом собственными руками.  И  как  потом  на  зимней  квартире  в  Усть-Маеге
выпиливал  резные  наличники  и  подзоры,  круглые  розетки  с  фениксами  и
деревянные полотенца с магическими обережными знаками.
   Ничего не помогло и не защитило...
   С этими же воспоминаниями Ярослав начал строить камин в складе, установив
там икону, чтобы чувствовать ее взгляд. А поскольку ночи еще были холодными,
то спал на протопленной русской печи, под открытым небом,  укрываясь  куском
брезента. И всякий раз  переносил  туда  Деву  Утешительницу,  боясь  с  ней
расстаться.
   Там его и застал начальник милиции Щукин, на сей раз прибывший самолично,
чтобы разобраться  с  происшествием  в  заповеднике.  Рыжебородый,  с  сивой
шевелюрой и расплющенным носом с  вывернутыми  ноздрями,  он  сам  напоминал
разбойника с какого-нибудь сибирского купеческого тракта - такого  лучше  бы
обходить стороной, если встретится в лесу. Как ни странно, начальник милиции
считался человеком покладистым и слабохарактерным. После  того  как  Ярослав
отпустил пленную  байдарочницу,  Щукин  относился  к  нему  недоверчиво.  Он
выслушивал доводы, кивал согласно и мотал себе  на  ус:  выкрутасы  научного
сотрудника вызывали подозрение. Пожар в  Скиту  довершил  картину,  и  майор
явился на сей раз злой и решительный.
   - На этих байдарочников я закрыл глаза, - признался он. - Нынче не  буду.
Вываливай все, что думаешь. Досконально и без дураков. Конечно,  ты  знаешь,
кто поджег.
   - Догадываюсь, но доказательств нет, - заявил Ярослав. -  Потому  сказать
мне нечего.
   - А мне есть чего! Подожгли тебя байдарочники!  Только  не  пойму  никак,
зачем ты покрываешь?
   - Их нынче не было. Не проходили ни через один егерский пост.
   - Зашли из соседней области, через кряж и Ледяное озеро.
   - Я был на Ледяном, там разрушена сакля. И все-таки это не они.  Куда  бы
потом ушли? Егеря, заметив пожар, перекрыли все кругом, и никого. -  Ярослав
чувствовал двойственность своего положения. - Поджигатель был из местных. Он
отлично знал, где я нахожусь. Выследил, спокойно запалил и ушел.
   - Местный? - загорелся Щукин. - Ну-ка, ну-ка! Кто местный?
   Угроза могла исходить только от  людей  Закомарного.  Бородатый  супермен
советовал подумать о последствиях, и если он даже уехал с Юлией, то  по  его
указке пришел кто-нибудь из стриженых бандюков, похитил иконы и поджег  дом.
А эту, чудесную, принял за мазню и не взял...
   - Кто конкретно, я не знаю, - сказал Ярослав. - Но  поджигателя  ищите  в
усадьбе Закомарного.
   - Где? - чуть не подскочил Щукин и вытаращил глаза. - Что ты,  парень,  с
ума сошел? Овидий Сергеевич - интеллигентнейший человек! К нему  такие  люди
приезжают!.. Да как ты мог подумать? С