.
   - Ну прости, прости, брат... Тогда подари. Ты  же  птичек  любишь,  зачем
тебе столько одинаковых портретов? А я бы у себя в  Гнезде  повесил.  Ты  же
пилот, тебе летать нужно - не на картины смотреть!
   Богородичные иконы относились к третьему  периоду  жизни,  а  второй  был
особый, когда Ярослав не знал, куда себя деть, и получил прозвище Пилот.
   После  первого  курса  Ярослав  было  дернулся  с  переводом  в  МГУ   на
биологический факультет, но мать и тут вмешалась, желая почему-то  вырастить
из сына дипломата  и  никого  более.  Он  втянулся  в  учебу  и  страдал  от
скученности общежитской жизни, где, по его  разумению,  вообще  вредно  жить
нормальному человеку. Не сказать, что он  стал  там  белой  вороной,  однако
наперекор существующим правилам - все-таки готовили  будущих  дипломатов!  -
отпустил  кержацкую  бороду   лопатой,   не   носил   галстуков,   и   когда
предусмотрительные сверстники уже на втором  курсе  стали  подыскивать  себе
невест в приличных домах, чтобы к пятому жениться (для посольского работника
по тем временам - очень ответственный  этап),  Ярослав  увидел  над  Москвой
спортивный самолет и помчался в Тушино, учиться летать.
   Об этом Закомарный знать  не  мог,  но  выяснилось,  что  и  этот  период
биографии ему известен, как и многое другое. И тогда  у  Ярослава  закралось
подозрение, что новый сосед специально интересовался его судьбой.
   - А хочешь, самолет тебе подарю? - вдруг спросил  Закомарный,  когда  уже
выпил бутылку коньяка. - Ты мне портреты, я тебе - самолет?  Можешь  принять
такой подарок?
   - Не могу, - отрезал  Ярослав.  -  Я  что  тебе,  женщина,  чтоб  подарки
принимать?
   - Да ладно, хочется ведь! Соглашайся, пока добрый!
   - Не хочу летать, хочу по земле ходить...
   - Ладно тебе, не хочет он! Жалко свои картины? Для соседа пожалел?
   - Овидий, ты широкий мужик, но на сегодня я прием закончил, -  разозлился
Ярослав. - Честь имею! Будь здоров!
   - Это что, нас выставляют? - спросил у телохранителей Закомарный. - Мы со
всей душой, а нас - за порог?
   Те молчали, бдительно наблюдая за всеми передвижениями  вокруг  стола  на
траве.
   - Ладно, выставляют - поедем! - вдруг согласился  он.  -  А  ты  молодец,
боярин! Ну, давай. Давай!.. Только картины я все равно у тебя возьму. Куплю,
украду или сам подаришь. Но  ради  Бога,  послушай  меня:  не  показывай  их
никому, понял?  Ни  под  каким  предлогом!  Ни  одной  картинки!  Ни  одного
портретика!
   - Это иконы! - разозлился Ярослав. - Ты что, разницы не видишь?
   - Нет, брат, это не иконы...  Картины  это,  портреты.  Овидий  Сергеевич
включил душ, еще раз всполоснул голову и напился.
   - Почему ваши люди Воруют воду? -  вслед  спросил  Ярослав.  -  Если  вам
нужно, приходите и берите в открытую. Только не воруйте!
   Это было как пинок под зад.
   Закомарный поклонился на первой ступеньке лестницы.
   - Исполать тебе, боярин! Спасибо за хлеб-соль да за  ласку!  Это  у  тебя
портреты! Портреты! И не спорь со мной!
   И ушел,  гордо  неся  седеющую  и  лысеющую  голову.  За  ним  потянулись
телохранители и последней - кухарка с корзиной, изящно ставя маленькие ножки
в туфельках на звонкие плиты ступеней...
   Но и после отъезда хозяина Дворянского Гнезда Ярослав еще долго ходил  по
своему Скиту и, как заведенный, продолжал спорить с  Закомарным  и  мысленно
отвечать на его вопросы. Только этого никто не мог слышать...
   Летать он научился очень скоро, учеба в институте пошла в  ущерб  высшему
пилотажу. Стало наплевать на все, в том числе и на невест, женитьбу,  личную
жизнь, потому что Ярослав не мог побороть себя и забывал все на свете, когда
садился в кабину, задвигал фонарь и  начинал  первый  радиообмен  на  запуск
двигателя. Тогда у  него  и  родилась  мысль  поступить  в  училище  военных
летчиков. Он тайно стал готовиться, проходить комиссии и собирать документы,
но был пойман проректором, другом матери, и началась вправка мозгов.
   Он сам понимал, что держится в институте только благодаря связям  матери,
она  при  встречах  настоятельно  советовала  ему  взяться  за  ум,  бросить
юношеские глупости, наконец, найти девушку и  жениться  даже  ради  карьеры.
Мало того, она намекнула, что пока сын не  женится,  она  не  может  принять
постриг и  будет  ходить  в  послушницах.  Ярослав  пообещал  и  начал  даже
приглядываться   к    девушкам    -    студенткам,    летчицам-спортсменкам,
парашютисткам... Но отчего-то ни с  кем  не  завязывалось  таких  отношений,
чтобы он мог закрыть глаза и сорваться  в  штопор.  Все  получались  мертвые
петли: перевернулся через голову, и опять горизонтальный полет.
   Поиск продолжался до тех пор,  пока  однажды  ночью  на  пустой  лестнице
черного хода к нему не явился призрак. Надо сказать,  перед  этим  несколько
дней подряд Ярослав не уходил  с  аэродрома:  закончилась  весенняя  сессия,
настала полная свобода, и началась  подготовка  к  зональным  соревнованиям.
Отрабатывали  сложный  групповой  пилотаж,   где   требовались   невероятная
собранность, внимание и чувство дистанции. Так что  возникновение  призраков
не исключалось...
   Ярослав сидел на площадке своего девятого этажа и от бессонницы  и  тоски
играл на гитаре - как обычно,  развлекал  сам  себя,  а  вернее,  думал  под
музыку, когда сначала услышал старческие шаркающие шаги по лестнице, а затем
увидел высокую женщину в белом необычном платье. Она словно сошла со  сцены,
где ставили оперу середины прошлого века, только длинные  каштановые  волосы
были по-современному распущены и слегка разлетались  при  движении.  Но  она
была  больна  -  что-то  с  ногами,  она   едва   передвигала   их,   словно
парализованная. Ее красивая, притягательная фигура никак не  соответствовала
походке, сочетание грации и уродства!
   Он накрыл струны ладонью и, изумленный,  стал  поджидать,  когда  женщина
поднимется на девятый. Таких в институте  не  было,  впрочем,  как  и  среди
обслуги - это он знал точно. Она с трудом доковыляла, глядя себе  под  ноги,
и, только взойдя на площадку, подняла  глаза  на  Ярослава,  вдруг  поманила
рукой в белой перчатке и тут  же  пошла  вверх,  с  трудом  одолевая  каждую
ступень. Он чуть запоздало встал и двинулся за ней, продолжая  радоваться  и
страшиться ее. Женщина вывела его на чердачную  площадку  лестницы,  которая
среди студентов называлась "лестницей любви", она была всегда  неосвещенной,
темной и сейчас пустынной, потому что с концом сессии закончилась и любовь.
   Чердачная площадка считалась самым заповедным местом для влюбленных, выше
было только небо, и подсматривать мог лишь Господь Бог. Женщина обернулась к
Ярославу и капризно попросила:
   - Поцелуй меня! Я хочу, чтобы ты поцеловал! Губы ему показались совсем не
призрачными, а горячими и сухими, словно ее мучили жажда и внутренний жар.
   Ему захотелось поцеловать еще, но женщина отстранилась и сказала все  тем
же тоном избалованной барыни:
   - Мне не нравится твоя борода! Сбрей ее!
   - Сбрею, - пообещал он, все еще торжествуя и пугаясь.
   - И жди меня! - потребовала она. - Я приду. Сама приду, не ищи.
   И пошла вниз, едва переставляя ноги со ступени на ступень.
   - Постой! - неуверенно позвал  Ярослав.  -  Там  нет  хода...  Там  внизу
закрыто...
   - Мне все открыто! - отозвалась она снизу. - Я пройду. И поднимусь к тебе
по этой же лестнице. Жди, ты обещал!
   Женщина пропала за поворотом марша, донесся лишь легкий  и  стремительный
стук каблучков, будто это не она минуту назад едва переставляла ноги...
   В ту же ночь он сбрил бороду и, когда проснулся к полудню следующего дня,
не мог вспомнить, по какой причине это сделал. Но  как  только  вспомнил,  к
нему вернулся образ призрачной женщины с каштановыми волосами и единственный
поцелуй на "лестнице любви".
   И чтобы не забыть его,  Ярослав  нарисовал  призрак  сначала  карандашом,
затем  фломастером...  Образ  медленно  ускользал  из  сознания,  таял,  как
изморозь на стекле, и тогда Ярослав побежал в художественный магазин,  купил
полотно, краски, кисти и принялся писать.  Авиаспорт  побоку,  учебу  долой!
День и ночь мазал краски то по холсту, то по  картону,  и  казалось  -  вот,
уловил, ухватил, еще немного, и образ заживет и засияет. Эти муки творчества
длились до тех пор, пока однажды он не очутился в храме и  не  увидел  икону
"Утоли моя печали".
   Это была Она! Неизвестный иконописец тоже  видел  женщину  с  каштановыми
волосами  и  отважился  изобразить  ее  Богородицей.  А  чтобы  образ   жил,
требовалась деревянная доска!
   Так и  начался  этот  третий  период,  когда  в  институте  его  прозвали
Сезанном...
   Много раз он украдкой навещал эту лестницу  (куда  дозволялось  приходить
только в паре, иначе могли принять  за  стукача),  стоял  подолгу,  таясь  в
темноте, но слышал лишь звуки поцелуев, жаркий шепот,  страстное  дыхание  и
стоны на площадках...
   Все тут можно было услышать, кроме  Ее  шагов,  старчески  шаркающих  или
стучащих, как взволнованное тоскующее сердце...
   Вероятно, поэтому, когда к последнему  курсу  все  переженились,  Ярослав
получил вместо распределения повестку в военкомат...

   2
   Исправляя положение, Закомарный все еще  старался  завязать  дружбу  и  в
следующий  визит  высказал  страстное   желание   поучаствовать   в   судьбе
заповедника и в его, Ярослава, судьбе. За водой теперь  стали  приезжать  из
усадьбы средь бела дня раз в неделю и увозили по пять фляг: у  богатых  были
свои привычки, как объяснил Овидий Сергеевич, и, единожды попробовав воду из
ручейка со скитской горы, он уже не  мог  от  нее  отказаться  и  готов  был
платить  деньги,  как  за  самую  дорогую  минералку.  А  поскольку  Ярослав
отказался брать деньги, Закомарный, ничтоже сумняшеся,  предложил  ему  свою
повариху-служанку, которая раз в неделю, а то и почаще, приезжала бы в Скит,
готовила пищу, стирала и убиралась в тереме - словом, обслуживала бы все его
потребности, и особо подчеркивал, что служанке этой  всего-то  двадцать  два
года, но она мастерица на все руки и владеет даже особым  способом  массажа,
секреты которого знают гетеры и тайские женщины.  Короче,  наобещал  золотых
гор, но так и не обрел близкого контакта.
   Возможно, Овидий Сергеевич искал человека для души -  партнеров,  слуг  и
холуев у него в усадьбе было достаточно, - и научный сотрудник  заповедника,
по его разумению типичный бессребреник, как раз и годился для такой роли.
   Все бы так, если бы не одна деталь -  непреодолимая  тяга  Закомарного  к
иконам Богородицы "Утоли моя печали",  висящим  на  стенах  мансарды.  После
первых визитов Ярослав был убежден, что хозяин Дворянского Гнезда  приезжает
в Скит только ради того, чтобы взглянуть на образа. Всякий раз он просился в
мансарду,  но  уже  без  прежнего  хамства  и  больше  не  предлагал  купить
"портреты", хотя по-прежнему так их называл. Однажды  он  как  бы  мимоходом
поинтересовался:
   - Слушай, Славик, а ты их с натуры пишешь или как?
   - Или как, - увернулся Ярослав. - Плод воображения...
   Закомарный не поверил, однако больше об этом не спрашивал, заметно  меняя
свое отношение к соседу.  Исчез  снобизм,  он  начал  спрашивать  разрешения
искупаться под душем или войти в дом, а потом и вовсе выяснилось, что  слова
у него не расходились с делом.
   Через пару месяцев директор заповедника связался с Ярославом по  радио  и
приказал принять  в  подотчет  новую  лодку  с  мотором,  купленную  богатым
спонсором, еще через месяц - легкий спортивный мотоцикл.
   С техникой в заповеднике за  последние  годы  стало  совсем  тяжело,  все
износилось и пришло  в  негодность.  Чуть  позже  Овидий  Сергеевич  передал
заповеднику нестарый японский джип, на котором теперь раскатывал директор, и
финский   снегоход   непосредственно   для   Ярослава.   Единственное,   что
администрация  никак  не  хотела  принять  в  подарок,  это  полную   охрану
заповедника людьми Закомарного. Однако согласилась,  чтобы  он  финансировал
дополнительных егерей, - их принимали на работу в весенний период,  когда  в
окрестности  и  охранную  зону  тянулись  туристы-водники.   Таким   образом
Закомарный как бы откупал право жить на границе заповедника.
   А через год люди из Дворянского Гнезда привезли  двухместный  дельтаплан,
заявив, что это личный подарок Ярославу к дню рождения.
   Совершенно обескураженный, он не знал, как относиться к такому  жесту,  и
не мог притронуться к подарку, который так и стоял в сарае  нераспакованным.
Конечно, Закомарный кое-что узнал о научном сотруднике заповедника  и  решил
надавить на самое сокровенное  -  дал  крылья!  -  только  достиг  обратного
результата: дельтаплан был лишь жалкой пародией настоящих крыльев.
   Последний раз Ярослав держал в руках штурвал восемь месяцев назад,  когда
о нем вспомнили в области и пригласили на показательные выступления, которые
устраивали  на  день  города.  Тогда  он  взлетел   на   спортивном   "Яке",
покувыркался в небе и вдруг понял, что больше нельзя  дразнить  себя  небом,
ждать следующего случая, да и вообще этот период закончился, и  Пилот  давно
умер...
   Подаренные  Закомарным  тряпичные  крылья  годились   лишь   для   облета
территории и только дразнили воображение...
   Между тем Ярослав имел  от  руководства  тайную  просьбу  -  выжимать  из
"денежного мешка" все, что  возможно.  Дескать,  ему  удалось  наворовать  у
государства (таких средств заработать честно нельзя),  так  пусть  поделится
краденым с государственным обнищавшим заповедником. Поэтому, услышав о столь
редкостном подарке, директор примчался в  Скит  с  единственным  желанием  -
немедленно провести испытательный полет, благо  что  инструктор  под  рукой.
Машину распаковали, собрали, но взлетать оказалось неоткуда,  поблизости  ни
одной ровной площадки. Ярослав-то, может быть, еще и умудрился бы  взлететь,
например, с плоской крыши склада, но директор сам рвался в небо и потому, не
мудрствуя лукаво, перевез дельтаплан на базу в Усть-Маегу, оприходовал его и
обещал возвратить, когда Ярослав построит взлетную полосу.
   Но вскоре в Скит явился сам  Овидий  Сергеевич  и,  не  обнаружив  своего
подарка, Ярославу ничего не сказал, и все же директор вернул крылья и больше
о них никогда не вспоминал.
   Неслыханная щедрость хозяина Дворянского Гнезда никак  не  афишировалась,
наоборот, все пожертвования делались как бы невзначай, без помпы и с намеком
на стыдливость. По слухам, Овидий  Сергеевич  в  прошлом  был  чиновником  в
Министерстве внешней торговли, а теперь управлял крупным  столичным  банком,
владел контрольным пакетом  акций  бывшего  оборонного  завода  в  одном  из
подмосковных городов, о чем он сам никогда не говорил и под любым  предлогом
уходил от прямых ответов.
   И вот тогда Ярослав расчувствовался и решил отдариться.
   Портреты призрака с каштановыми волосами для него  на  самом  деле  давно
стали иконами. Он любил эту женщину, в прямом смысле молился на нее и в день
Рождества Богородицы и ее Успения зажигал лампадки.  Это  была  своеобразная
религия, сектантство, однако он чувствовал  внутреннюю  потребность  и,  как
всякий неоцерковленный, тянулся за внутренним позывом и придумывал  ритуалы.
Например, прежде чем срубить липу в заповеднике  (что  делать  категорически
запрещалось по закону), Ярослав не постился, а вообще  ничего  не  ел  целую
неделю и пил только воду из своего источника. На седьмой день он брал топор,
валил дерево на восходе солнца, затем кряжевал его  и  уносил  на  плечах  в
терем. Там раскалывал кряжи на доски и укладывал их под каменный гнет сушить
на три летних месяца. Потом  осенью  заносил  в  дом,  выстрагивал  вручную,
склеивал и снова просушивал. И только к декабрю накладывал левкас, а  писать
очередной "портрет" начинал  только  на  Рождество  Богородицы.  Можно  было
сказать, что это заморочки одиноко живущего человека, желание сделать  жизнь
размеренной или убить время, но иначе икона не получалась!  Внутренняя  суть
женщины с каштановыми волосами улетучивалась, и получалась просто  красотка,
так что приходилось либо соскребать  и  состругивать  краску,  либо  сжигать
доску целиком.
   Это были иконы!
   И Ярослав решил подарить одну из них Закомарному. Не за его  щедрость,  а
за тот интерес и ошеломление,  которые  он  испытывал  в  мансарде.  Ярослав
покрыл икону холстом, вынес  из  дома  и  вручил  соседу.  И  тут  произошло
невероятное: Овидий Сергеевич откинул холст, увидел лик Богородицы,  бережно
поставил "портрет" и замахал руками:
   - Нет! Ни за что! Унеси обратно! Спасибо, конечно, но принять не могу!
   И побежал к своей моторной лодке.
   А помнится, когда-то обещал купить, украсть или получить в подарок...
   Через неделю после этого случая Ярослав услышал гул моторки на  озере  и,
решив, что это приехали за водой, сразу не вышел. А когда лодка пошла назад,
выглянул на улицу и обнаружил, что  на  берегу  стоит  женщина  со  знакомой
большой корзиной.
   - Меня прислал Овидий Сергеевич, - сообщила она, когда Ярослав  спустился
к озеру.
   Это была обещанная кухарка-служанка,  прихватившая  с  собой  необходимые
принадлежности своего ремесла.
   Ярослав осмотрел ее, будто товар в магазине, и она ничуть не оскорбилась,
а лишь загадочно и  понимающе  улыбалась.  Короткая  стрижка  под  мальчика,
слегка вздернутый, но правильный носик, чуть впалые щеки, приоткрытые  яркие
и страстные губы, высокие, округло-тяжелые груди под коротенькой, до  пупка,
маечкой - с такими данными щи не варят и  комнат  не  убирают.  Ярослав  уже
привык глядеть на женщин и угадывать - Она или не Она, тут  даже  гадать  не
стал, зная, зачем и почему кухарка приехала.
   Летать на тряпичных крыльях  мастеру  спорта  по  высшему  пилотажу  было
позорно, и он находил в себе силы не  искушаться  самообманом.  Но  удержать
бунтующую плоть молодого одинокого самца он не мог, потому что мужская тоска
по женщине душила хуже грудной жабы и  затмевала  разум.  Чаще  всего  тоска
случалась, когда Ярослав, измучив себя голодом, брался писать  икону.  Когда
ему начинали сниться  сексуальные  сны,  он  не  ложился  спать;  когда  вид
обнаженной женщины грезился наяву, он боролся с искушениями тем, что ворочал
камни, выкладывая ступени от  озера  к  терему;  без  смысла,  только  чтобы
выметать из себя умопомрачающую энергию, ходил через горный кряж на  Ледяное
озеро, одолевая путь в сорок километров за  день,  тащил  на  себе  доски  и
рубероид, а там снова ворочал камни, выстраивая саклю
   От этой же тоски он решил  построить  дом  в  Скиту  и  целый  год,  пока
возводил стены, делал крышу, а потом обустраивал внутренности и  фасады,  не
знал нужды и горя.
   А чаще всего спасался тем, что лез под ледяную воду  душа  и  стоял  так,
пока тело не теряло чувствительности. Холодный поток  снимал  все,  заживлял
самые ноющие раны..
   Но  сейчас,  когда  рядом  оказалась  женщина,   манящая,   притягивающая
воображение,  приехавшая  сюда,  чтобы  манить  и   притягивать,   он,   как
пилот-камикадзе, пошел на цель и не нашел  в  себе  сил,  чтобы  встать  под
душ...
   Едва поднявшись на уступ, Ярослав поставил  корзину  и  взял  женщину  на
руки. У нее сразу же задрожали губы и помутнел взгляд; она  почувствовала  в
нем эту бунтующую, звериную силу и мгновенно заразилась ею,  поскольку  сама
искала ее и, видимо, не находила в Дворянском Гнезде, хотя  там  было  много
стриженых мужчин с накачанными мышцами и золотыми цепями. Он положил  ее  на
густую траву, встал на колени и стал целовать лицо, оголенный живот, руки  и
ноги...
   Она попыталась стянуть маечку и, когда это не удалось, сама разорвала  ее
неожиданным и резким движением...
   Незаметно ушло солнце, затем стемнело, вызвездило, наконец легла на траву
холодная роса,  и,  когда  вновь  начало  светлеть,  они  словно  устыдились
времени, оторвались друг от друга и раскатились всяк в свою сторону.
   Потом ползали н