воды, ощущая, как ее  холод  медленно
превращается в тепло, разливающееся от желудка по телу, словно от коньяка, -
что-то было добавлено согревающее, хотя на вкус не определить.
   - Пей и ничего не бойся, - угадала  Ксения  мысли  и  засмеялась.  -  Как
любопытно смотреть на человека, который впервые прикасается  к  "Матке"  без
всякой подготовки. Первое - сразу  страх:  не  отрава  ли?..  Даже  у  таких
опытных людей, как ты. Валентин Иннокентьевич говорит, это от  страха  перед
миром, древний атавизм, доставшийся от пчелы. А  ты  пей,  это  обыкновенная
живая вода.
   - Обыкновенная  живая  вода?  Звучит  оригинально...  А  как  ее  делают?
Заговаривают? Заряжают? Или чем-то обогащают?
   - Живую воду не делают, она сама течет из святого источника. Есть мертвые
источники и есть живые.
   - Логично, - одобрил Бурцев. - А могли... могла  бы  показать  хоть  один
источник с живой водой?
   - К сожалению, нет, - откровенно затосковала Ксения. - Я и сама  пока  не
знаю, где он. Только мечтаю сходить к нему. Но не знаю дороги.
   - Взяла бы да спросила, - подсказал Бурцев. - У Валентина Иннокентьевича,
при очередном контакте.
   - Ох, напрасно ты смеешься. - Она лукаво погрозила  пальцем.  -  Придется
тебя наказать.
   - Я говорю серьезно.
   - Если серьезно, то у  нас  не  принято  задавать  вопросы.  Надо  самому
познавать мир, а не спрашивать.
   - Как же его познавать иначе?  Вот,  например,  я  ничего  о  "Матке"  не
слышал.
   -  Это  не  так,  ты  просто  забыл.  Профессор  Медведев  тебе   кое-что
рассказывал, ты просто забыл, потому что не отнесся к этому серьезно.
   У Бурцева зашумело  в  ушах,  будто  он  хватил  полстакана  технического
спирта,  которым  поминали  последнюю   Пчелиную   Семью:   та   встреча   в
Тимирязевской академии напрочь вылетела  из  головы!  Но  откуда  она  может
знать?!
   - Откуда? - вдруг улыбнулась Ксения. - Через контакт.
   - Ах да, я забыл, - слегка шалея, проговорил Бурцев. -  Вернее,  забываю,
что имею дело с человеком, обладающим... контактами.
   - С человеком, способным чувствовать тонкие материи, - поправила Ксения.
   - Тонкие материи? Да, помню, о них что-то говорил профессор... А что  это
такое - вылетело из головы.
   - Это эфир. И ничего нет удивительного. Официальная физика  в  сговоре  с
иными науками исключила его  из  оборота,  чтобы  постепенно  убить  женское
начало. Но независимо от  этого  эфир  существует  как  третья  составляющая
нашего мироздания и имеет равное значение  с  землей  и  космосом.  Ведь  не
пустота же между ними, правда?
   Она сидела на полу напротив, подобрав под себя ноги и  раскинув  бордовый
атлас вокруг себя.
   - Эфир - это женское начало? Вот уж не  думал.  -  Бурцев  вспомнил  свою
Фемиду. - А может он быть властным и гневным?
   - Почему же нет? Еще каким властным и  каким  гневным!  Опасно  возмущать
тонкие материи, особенно если они не замутнены отрицательными энергиями.
   Когда серьезно заговаривали об  энергиях,  Бурцеву  хотелось  буянить,  и
потому он постарался перевести тему разговора.
   - Детка - закалка тела и духа... А матка это что? - спросил он безвинно.
   - "Матка" это все, полный  круг  жизни,  новая  форма  ее  существования,
совершенно иная суть человеческой общности третьего тысячелетия.
   Он хотел съязвить, как всегда, мол,  новая  революционная  идея  светлого
будущего, очередная умозрительная концепция развития, но Ксения в тот же миг
предупредительно позвенела о свой стакан серебряным колечком на указательном
пальце:
   - Не нужно об этом, Сергей.  Нельзя  судить  о  том,  что  тебе  пока  не
известно.
   Эта женщина и правда читала мысли! Причем как бы невзначай,  мимоходом...
И знала его имя, хотя он так и не представился.
   - Хорошо, не буду! - Бурцев поднял руки. - В  чужой  монастырь  со  своим
уставом не ходят... В чем же она заключается, эта новая форма?
   - В общем-то она  не  новая,  наоборот,  очень  древняя  и  сейчас  почти
забытая. Ты представляешь себе жизнь и устройство пчелиной семьи?
   -  Довольно  схематично.  -  Он  попытался  вспомнить   короткую   лекцию
профессора Медведева. - Матка, рабочие пчелы, трутни. Один  живой  организм,
состоящий из клеток...
   - Ну да, примерно так. Человечество  вернется  к  женскому,  материнскому
началу жизни - к  ее  истинной  природной  форме.  Только  матка  -  это  не
королева, не царица. Это Матка. Она не управляет  жизнью,  как  это  принято
сейчас, в эпоху Отечества; она сеет жизнь, она  ее  размножает,  как  клетки
собственной плоти. Согласись, это прямо противоположные вещи -  управлять  и
сеять.
   - Пожалуй, да...
   - А поскольку Россия - это целый мир, сохранивший в себе  яркие  признаки
материнского начала, отсюда все и начнется. Когда тебе страшно,  ты  кричишь
"мама!", верно? Скоро всем станет страшно и все закричат... Сейчас уже много
говорят о какой-то  новой  форме  существования  России,  о  необычном  виде
власти, образе жизни. Но потом узнают о Третьей Династии. Ты ничего о ней не
слышал?
   - Это что? Восстановление монархии? Новой династической линии?
   - Не совсем так... Не имею права многого сказать тебе... В общем,  Третья
Династия - это особая власть материнского начала в нашей стране. Это и  есть
матка  -  восстановление  культа  Богородицы.  Путь  православия  в  третьем
тысячелетии - Богородичный путь.
   - Ну, такие вещи с лету осознать трудно!  -  сдался  Бурцев.  -  Чувствую
только, поймут ли  это  сегодняшние  иерархи  Церкви?  Не  посчитают  ли  за
ересь?.. А поскольку я человек мирской, понял одно - нам грозит  матриархат.
И уже совсем скоро?
   - Грозит? Ты его боишься? Но ведь ты кричишь "мама!".
   - Кричу, - признался он, чувствуя легкое опьянение  от  выпитого  стакана
воды. - Особенно последние годы: если не вслух, то про себя..
   - Потому что жизнь не сеют, а управляют ею, - жестко повторила Ксения.  -
И управляют мужчины, лишенные способности произвести не то что Господа, но и
себе подобных, хотя делают страшные, жуткие попытки. Имею в  виду  содомский
грех извращения...
   - Да уж, это точно! - серьезно подтвердил Бурцев. - Расцвет голубизны...
   - Все потому, что мужчины лишены эфира и космических связей с природой. А
у женщин космос начинается сразу же над головой.
   - Я слышу голос феминистки...
   - Феминизм лишь попытка сопротивления, малоосознанная попытка,  и  потому
обречена. Матка не отрицает мужчину, а ставит его на  определенное  природой
место.
   - Как же узнать, природой оно определено, а не женщиной, например?
   - Смешной ты! Разве мы можем занять место друг  друга?  Если  говорить  о
здравом рассудке? Речь идет  только  о  восстановлении  того  начала  жизни,
которое ведет к гармонии и естеству. Чтобы не кричать "мама!". Разве  ты  не
чувствуешь, как в мире сейчас разрушается  последний  божественный  оплот  -
отношения мужчины и женщины?
   Вопрос повис в воздухе. Бурцев допил воду.
   - Матка - это детище Прозорова? Его теория?
   - Да что ты... Разве жизни  и  разума  одного  человека  хватит  на  это?
Валентин Иннокентьевич принял выпадающий из рук факел и понес его дальше.
   - А из чьих рук он выпал?
   - Это мне не известно... Я еще знаю очень мало.
   - Еще не волшебница, а только учишься, да?
   - Ох, не смейся, Сергей! Накажу ведь!
   - Нет, я хочу понять... Закончишь  ты  курс  обучения,  и  куда?  Сменишь
профессию? Уйдешь из школы? Займешься... углублением теории?
   - Нет, не угадал. Буду возвещать о приходе Матки.
   - То есть как это? Выступать в средствах массовой информации?
   - Возможно... А скорее буду ходить и рассказывать о ней.  Возвещать,  как
блаженные в прошлые времена.
   Бурцев поймал ее взгляд и в мгновение поверил - так все и  будет.  Она  и
сейчас готова идти и возвещать...
   И если бы заметил безумие, немедленно встал бы и ушел,  поскольку  беседа
эта превратилась бы в диалог из психбольницы. Но увидел в глазах разум и еще
что-то такое, что можно  назвать  верой.  И  испугавшись  этого,  постарался
сменить тему разговора, спросил, будто сейчас лишь вспомнил:
   - Я слышал, у него  с  Лидией  Васильевной  родился  ребенок,  девочка...
Ксения рассмеялась:
   - И ты поверил? Боже, какой же  ты  еще  глупый!  Разве  у  такой  старой
женщины может родиться ребенок? Тем более если  никогда  не  рожала  и  была
девственницей?.. Это символ. Девочка - это символ Матки.
   - Где же сейчас Прозоров? - наконец спросил Сергей то, что давно хотел.
   - В надежном месте, там, где ему следует быть. - Она пошевелилась,  меняя
позу,  и  отражение  разноцветных  лампочек  в  блестящем  атласе   изменило
раскраску, будто в калейдоскопе. - Но  если  будешь  хорошо  вести  себя,  я
скажу. Он просил об этом, когда был последний контакт.
   - Он знает меня?
   - Да, знает, - отчего-то сдержанно проронила Ксения.
   - Но откуда? - искренне поразился и возмутился Бурцев.  -  Знаешь,  можно
поверить в эфиры, тонкие материи... А тут, извини, полная мистика.
   - Ты сталкивался с Маткой, и не один раз. Только мимо  проходил,  слишком
огрубевшие чувства... И в Студеницы она же привела. Не уйти тебе никуда!
   - С этим еще можно согласиться, но я не верю в контакты. Не  укладывается
в голове!.. Мы живем в реальном мире, где есть провода,  радиоволны,  а  тут
беспроволочный телеграф, что ли?
   - Откуда бы тогда я знала твое имя? И что ты придешь?
   - Ну, это  не  так  уж  и  сложно  при  желании.  Я  приехал  из  Москвы,
разговаривал со многими людьми... В общем, был всегда на виду.
   - Для этого нужен целый шпионский аппарат! - развеселилась Ксения. - Хотя
я в школе слышала, что приехал кто-то из Москвы... Нет, все  гораздо  проще.
Валентин Иннокентьевич знает тебя, потому что у вас с ним предстоит встреча.
Не сейчас, даже не скоро, но вы обязательно встретитесь, судьба  сведет.  Не
веришь?
   - Не верю, - вяло признался Бурцев.
   - Ладно, дай руку, - попросила она и, не  дожидаясь  ответа,  зажала  его
ладонь между своими ладонями. - Я не цыганка, линий  смотреть  не  буду.  Но
расскажу все о тебе, о твоих отношениях с женой...
   - Нет! - Бурцев выдернул руку. - Нет, не хочу. Вот этого не нужно!
   - А обещал вести себя хорошо! - весело рассмеялась Ксения.
   - Хорошо вести себя -  это  как?  Соглашаться  с  тобой?  Разделять  твои
убеждения и воззрения? - Он чувствовал,  что  пьянеет  еще  больше  и  мысль
начинает ускользать, теряя его контроль.
   - Я чувствую, как бунтует твое мужское сознание, но  подумай,  что  может
радикально изменить принципы человеческого существования? Новые  президенты?
Мировые правительства? Новый мировой порядок, основанный на амбициях, силе и
ненависти? - Ксения откинулась назад, опершись  на  руки,  подчеркивая  свою
независимость и превосходство. - Ты же сам вступил в борьбу против последней
волны безумства. Был на Кавказе, испытал все, что испытывали великие  поэты,
и знаешь  древний  обычай,  когда  женщина,  сняв  с  головы  платок,  может
остановить кинжалы в руках мужчин. И  ты  видел  там  женщин  с  обнаженными
головами! А знаешь, что они гибнут как матери, если снимут платок?  Женщинам
нельзя открывать свои волосы,  но  они  открывали.  Они  пожертвовали  своей
сутью, но остановили резню?.. Нет. Потому  что  мужчины  переступили  черту,
разделяющую разум и безумие, переступили через своих матерей.
   Слушая ее, Бурцев ощущал пьяное головокружение, так что  огоньки  гирлянд
поплыли перед  глазами,  будто  по  воде.  Он  еще  старался  стряхнуть  это
состояние, думал, что зря пил живую воду, все-таки что-то  намешано,  скорее
всего снотворное,  а  все  эти  речи  -  только  способ  отвлечения,  однако
чувствовал лишь радость и умиротворение. Не то что противоречить хозяйке,  а
и говорить не хотелось. Он прикрыл глаза,  и  голос  Ксении  полетел,  будто
издалека.
   Потом и вовсе исчез, обратившись легким звоном: так звенели  сосульки  на
ветках старых тополей, раскачиваемых ветром.
   И сразу  же  потянулась  перед  глазами  бесконечная  вереница  беженцев;
цепочка эта истончалась, так  что  люди  шли  в  затылок  друг  другу,  или,
наоборот, безобразно утолщалась, и  этот  желвак  стремительно  прокатывался
назад, против хода, создавая полное ощущение, что это не  людской  поток,  а
огромный змей, удав, время от времени проглатывающий добычу целиком.  Голова
его лежала где-то у  горизонта,  охваченного  сверкающим  белым  огнем,  над
которым вздымались тучи черного дыма с малиновыми отблесками, а хвост как бы
растворялся в воздухе, накрытом бордовым атласным полотнищем.
   Тут его осенило! Ведь это же Покров Богородицы!
   Бурцев не был религиозным человеком и впервые тесно столкнулся с обрядами
и атрибутикой Православной Церкви, когда работал по делу убийства  оптинских
монахов.
   Он имел представление об этом  Покрове,  однако  суть  его  оставалась  в
сознании только как легенда, миф и не трогала души. Тут  же  неведомо  каким
образом он почувствовал, что надо бежать туда, под полотнище, что только там
спасение от огненного и  дымного  горизонта  впереди.  И  что  под  Покровом
находится некая Страна Дураков.
   Он побежал и закричал беженцам:  "Назад!  Туда,  назад!  Идите  в  Страну
Дураков"! Но цепочка упрямо вытекала из-под Покрова - то ли не  слышали,  то
ли не понимали, люди были черноволосыми и смуглыми, как арабы, и  таращились
на него безумными глазами. Не  различить  ни  мужчин,  ни  женщин,  какие-то
бесполые. "Вы что?! - заорал он и будто бы замахал пистолетом, как комиссар,
чтобы вернуть отступающих бойцов. - Всем назад! Всем  в  Страну  Дураков!.."
Нет, они вроде были русские, и Бурцев услышал  глухой  ропот:  "Не  слушайте
его, люди! Это чужой! Он считает нас дураками, хочет заманить  в  ловушку  и
погубить. А мы умные и не пойдем! Отберите у него шапку!" Только  сейчас  он
заметил, что в руке не пистолет, а чудная шапка из пушистого меха с  красным
верхом, словно у генеральской папахи. Он надел ее на голову, побежал прочь и
все-таки не поспел выскочить из потока; люди вмиг охватили его, заключили  в
круг, и он оказался на земле... "Бросайте в него камни! - раздался рокочущий
голос. - Отнимите шапку!" Он закрыл голову руками, уткнулся лицом в землю  и
ощутил сильные удары по телу - били камнями! -  и  странно,  от  каждого  он
вздрагивал, но совсем не чуял боли. А толпа все швыряла булыжники,  и  скоро
на месте, где  лежал  Бурцев,  возникла  пирамида  округлых  камней.  Он  же
радовался, что все еще жив и что сейчас-то, под этой кучей,  его  не  убьют.
Наконец голоса стихли, он стал выбираться из-под каменной тяжести и  увидел,
что кругом пусто, ни души! Ни огня на горизонте, ни Богородичного Покрова...
Тогда он забрался на груду камней  и  огляделся.  Голая  и  плоская  равнина
простиралась во все концы, торчали высоковольтные опоры и телеграфные столбы
без проводов, не в линию - как попало. Бурцев крикнул и  не  услышал  своего
голоса, в горле пересохло, хотелось пить. И тут он увидел, что стоит  не  на
камнях, а на черепах, раздетый, босой и без шапки.
   В этот момент что-то зазвенело, будто электрическая лампочка лопнула.
   И от этого звука он проснулся...
   Первое, что увидел, - выпавший из руки и разбившийся стакан. Осколки  еще
покачивались на полу. Спина, шея и плечи затекли в неудобном положении и при
малейшем движении вызывали боль,  невыносимо  хотелось  пить.  На  стенах  и
потолке  по-прежнему  светились  новогодние  огоньки,  все  было  на  месте,
кроме... Ксении. Возможно, она вышла в другую комнату, пока он спал, но  тут
он заметил на кресле ее бордовое атласное одеяние и сразу вспомнил сон...
   Разминая ноги и позвоночник, Бурцев с трудом поднялся, переступил осколки
на полу и недоверчиво потрогал скользкую ткань, прислушался - полная тишина!
Отчетливое чувство, что в доме  никого  нет.  На  какой-то  момент  возникла
надежда, что хозяйка просто ушла спать. Бурцев заглянул в  смежную  комнату,
на кухню. Для верности подергал ручку двери, запертой на  внутренний  замок,
сунулся к окну и увидел сквозь стекло двойных рам полотно старинных железных
ставен. Заперли его накрепко, и главное - не понять, ночь сейчас  или  день,
часы на руке остановились на половине третьего. Он еще раз  обошел  комнаты,
никаких часов в доме не было, как, впрочем, телевизора и радиоприемника.
   Потом он неожиданно для себя успокоился, разыскал на кухне три стеклянные
банки с водой, аккуратно накрытые кусками марли, и, не разбирая,  где  здесь
живая, а где обычная, напился из первой попавшейся и стал  искать,  куда  бы
завалиться поспать. Ложиться на кровать Ксении в спальне  он  не  решился  и
потому устроился на старинном коротком диванчике в зале,  накрывшись  вместо
одеяла атласным одеянием хозяйки... И будто бы растворился в легкой и тонкой
материи. Она была как  атлас  -  невесомая,  приятно-скользкая  на  ощупь  и
переливающаяся всеми цветами радуги от  новогодних  гирлянд.  Да,  это  была
тончайшая материя! Но теперь не ткань одеяния, а  незримое  лучистое  тепло,
исходящее от нее. И вдруг его осенило, что все это и есть энергия  -  совсем
еще недавно неприемлемая и неизведанная.  Нечто  подобное  Бурцев  испытывал
давным-давно, в раннем  детстве,  когда  забирался  к  матери  на  колени  и
прижимался к ее груди...
   От атласной хламиды источалась энергия, схожая с материнской, но  как  бы
насквозь пронизанная сполохами иной чувственности - желанного женского тела,
радости прикосновений к нему и жажды обладания. Все это не было похотью  или
сексуальной фантазией, скорее напоминало целомудрие первого поцелуя...
   Наверное, это излучение и было эфиром - женским началом,  как  утверждала
Ксения.
   На сей раз Бурцев точно помнил, что не засыпал, но время остановилось,  и
теперь не только на часах. Он не мог, да и не пытался понять, когда и откуда
явилась к нему Ксения, потому что это не имело никакого значения. Сначала он
ощутил свою руку в ее ладонях и теперь уже не боялся,  что  она  узнает  его
мысли и прошлое. Потом из разноцветных бликов  соткалось  лицо  и  оказалось
совсем рядом, так что он увидел свое отражение в ее глазах. Будто  издалека,
словно крик ночной птицы, долетело чужое слово  -  она  колдунья!  -  однако
всколыхнуло только радость: да пусть будет она трижды колдуньей  и  ведьмой,
только пусть излучается эта светлая, целомудренная и возвышающая энергия!
   ...Пробуждение было стремительным. Бурцев  не  успел  зафиксировать,  как
Ксения спала у него на груди, заметил лишь отпечаток ее золотой сережки чуть
ниже ключицы. Она мгновенно вскочила, набросила на себя хламиду, и дальше он
слышал ее сверкающие весельем команды:
   - Здравствуй! На воздух! Под небо! К воде!
   Все-таки это было утро, правда, без солнца и пока без дождя...
   Сергей послушно исполнял ее волю и  заражался  энергией,  так  что  ведро
ледяной воды, опрокинутое на голову во дворе, показалось бодрящим дуновением
ветра. Потом он растирал ее полотенцем, а она его.
   - А есть ли на свете Страна Дураков? - только и спросил он.
   Ксения отчего-то встрепенулась, недоуменно замедлила  свой  стремительный
ритм.
   - Что это? Не знаю!.. Но спрошу Валентина  Иннокентьевича  при  очередном
контакте.
   - Мне во сне приснилось... Люди бежали... А ты не дашь больше живой воды?
Знаешь, у меня чувство похмелья...
   - А ее больше нет. Вот когда принесут еще.
   Они быстро расстались. Без всяких слов, договоренностей и условий.
   По дороге в прокуратуру Бурцев попробовал вспомнить, восстановить, что же
было  этой  ночью,  однако  произошедшее  не  подчинялось  рассудку  и  хоть
какому-то анализу. Тогда он махнул рукой и пошел  спокойно,  вдыхая  осенний
запашистый воздух полной грудью.
   В прокуратуре, чуть ли  не  на  пороге,  его  окатили  еще  одним  ведром
по-настоящему ледяной воды, так что вмиг произошло отрезвление.
   Оказывается, он отсутствовал два дня! И его уже искали по городу!  Но  не
это  было  важным:  пока  Бурцев,  утратив