мбель грузом "двести", с классной видухой и упакованный
герметично.

- А, капитан Шабанов! - чему-то обрадовался дежурный врач, будто всю жизнь
знакомы были. - Заходи, заходи дорогой. Давно жду!

Сам он выглядел простецким, неряшливым и демократичным - кабинет полностью
ему соответствовал. На полу почему-то стояла грязная посуда, а на вполне
приличном светильнике висел абажур из газеты.

- Ну, рассказывай, как самочувствие, что новенького? - он без интереса
полистал историю болезни. - Слышал, ты куда-то улетал? Тебя здесь
обыскались. Еще и Митрича с собой прихватил...

- С Главным конструктором летали, к месту катастрофы. - Шабанову не
хотелось обсуждать с ним эти вопросы. - Давай ближе к делу!

- А нет никакого дела, - развел короткими ручками толстяк. - Отдохнешь у
нас недельку - и в часть.

- Тогда я пошел отдыхать!

- Погоди, есть несколько не уточненных вопросов. Я твой лечащий врач,
поэтому заодно снимем их сейчас. А то я после дежурства ухожу на отдых, там
выходные... Ты зачем телевизор в окно выбросил? Новый, японский аппарат...

- Да я уже хирургу объяснял...

- Старик, но я не слышал, а вопрос по моему профилю.

- Сам подумай, можно смеяться, когда человека бьют тортом по лицу?

- А что? Очень смешно! Крем, растерянная рожа... В Америке есть
кондитерские, которые выпускают специальные торты на этот случай.

- Что же тут смешного? - изумился Шабанов и поднял с пола тарелку с
остатками горохового супа. - Давай я сейчас повожу твою морду вот здесь? Ты
засмеешься?

- Этого не надо! - отнял тарелку. - Да и морда у меня не влезет...

- Что же ты предлагаешь смеяться, когда человеку плохо? Когда он оскорблен
и унижен?

- Ну, не я предлагаю, а телевиденье. Те, кто делает шоу... А потом, ты
должен понимать, почему это делается. И зачем.

- Не понимаю! Раньше просто не замечал...

- Хорошо, могу объяснить популярно, - терпеливо и жизнерадостно сказал
доктор. - Наша страна долго находилась в жестком идеологическом поле.
Теперь его нет, но есть определенный стереотип мышления и своеобразная
инерция поведения. Все это необходимо разрушить. А смех - самое лучшее
лекарство от всякой идеологии. Он высвобождает личность.

Шабанов возмущенно вскочил.

- Значит, кто размазывает торт по чужой физиономии, тот личность, а кому
размазывают - тот скотина?

- Это же всего-навсего шоу! Развлекательная программа. Ну зачем выкидывать
телевизор?

- Чтоб не смотреть шоу.

- Ладно, согласен, садись. Давай запишем так: телевизор выбросил из
патриотических чувств.

- Из каких?.. Ты что, дурак? Кто же выкидывает Телевизоры от любви к
Родине?

- Ты просто слегка оторвался от жизни, паришь под небесами. С
безнравственностью в "ящике" сейчас воюют одни патриоты.

- Хочешь - пиши, - отмахнулся Шабанов. - Это не суть важно...

- Первый вопрос закрыли, - согласился толстяк. - Осталось выяснить, правда
ли, будто ты подумывал о самоубийстве?

- Правда... Но потом отказался от такой мысли.

- С чего вдруг?

- Не застрелился-то?

- Да нет, с жизнью решил посчитаться?

- От тоски...

- Ну, брат, ты даешь! - не поверил дежурный врач. - Если б от тоски все
начали стреляться!.. У нас бы населения не осталось. Посмотри, сейчас не
жизнь - сплошная тоска. Потому и веселят народ...

- Это другая тоска. От нее теперь даже не стреляются.

- Значит, еще и любовь замешана.

- Там много чего замешано...

- Но на самом-то деле ты не хотел стреляться? И тебе отвратительна сама
мысль покончить собой? - доктор занес ручку над соответствующей строкой в
истории болезни.

- Неправда. В тот миг хотел. Взял пистолет и пошел на свалку в ППН, - с
холодной тоской признался Шабанов. - Долго сидел, прицеливался в голову, в
сердце...

- Слушай, капитан! Ну ты же не истеричная девица! Ты хладнокровный пилот! И
сделать этого никак не мог!

- Не мог, хладнокровия не хватило. Но хотел!

- А, понятно! Переживал из-за неудачи! Разбил машину...

- Да хрен с ней, с машиной!

- Вот и я убедить пытаюсь - наплевать! У нас этого барахла... Пилот дороже
любого самолета. Это закон.

- Против этого не возражаю. Наша техника на самом деле такое дерьмо, такой
примитив...

- Этого писать не будем, - оборвал он. - Расходится с патриотическими
взглядами. Давай напишем, мыслей о суициде не возникало.

Шабанов помотал головой, удивляясь упорству доктора.

- Возникало!.. Если бы ты полетал, как я, посмотрел на мир, который видел
я, вернулся бы и пулю в лоб. Потому что тяжело снова врастать в эту грязь,
где бьют тортом по морде, барабаном по голове...

- Добро, - ухватился дежурный и стал писать. - Моральный климат в
обществе... А в армии? Да и вообще в мире! И на самом деле хоть не
приземляйся, на улицу не выходи... Годится! Идем дальше. Осталось снять еще
два... даже один вопрос. Относительно женского пола. Тут одна проститутка
жаловалась, будто ты... привел ее домой и проявлял знаки агрессии,
стремление к извращениям. Пугал, угрожал, и она едва вырвалась...

- Ничего подобного! Я просто поиздевался над ней и отпустил.

- То есть, как поиздевался? Словесно? Мораль читал?

- Примерно так...

- Отлично!.. Есть еще одна, врач-анестезиолог с хирургии. Еще не
проститутка, но стерва еще та... Заявила, будто ты пытался изнасиловать, -
доктор глянул на его левую руку. - По-моему, полная чушь! На тебе и следов
нет.

- Следы были, но зажили, - признался Герман, вспоминая Алину. - Конечно,
здесь я виноват...

- В чем, капитан? Пришла из института вертихвостка, пять лет трахалась со
студентами, а тут хочет выйти замуж за офицера, ломает из себя девочку. А
сама снимает всех подряд! На нее была жалоба!

- Нет, я не должен был так поступать. Мне стыдно... - он поднял голову. -
Понимаешь, когда начинается приступ тоски... Требуется сильное средство.
Потрясение! Что-то вроде попытки самоубийства, на этом уровне.

- Опять? Мы же закрыли этот вопрос!

- Это я к слову... Я тогда Агнессу вспомнил. Ну и хотел клин клином...
Вываляться в грязи, нажраться дерьма, коль вернулся в этот мир, а тот
утрачен... Чтоб больше не думать о ней. Вернее, не иметь права думать.
Короче, виноват, а прошлое Алины ни при чем.

- Ты врешь, Шабанов! Она говорит, руку до крови поцарапала!

- Все зажило. - Герман посмотрел на тыльную сторону ладони. - А было до
крови...

- Мне-то не рассказывай, как такие царапины заживают! - насмешливо возразил
доктор. - У них же под ногтями рассадник микробов. Нарывы идут, по месяцу
болит, как от собачьего укуса!

- Хирург сказал, особенности организма, на мне огнестрельные раны зарастают
за сутки... Нет, с Алиной будет тяжело, действительно напал, как маньяк. И
на патриотизм не списать...

- Что, муки совести? - засмеялся доктор. - Капитан, ты вояка, а не
праведник! Ты офицер!

- Тем более... Нельзя глушить тоску таким образом. Бесчеловечно! Подло и
низко!.. Придется жениться на ней и нести крест.

- Это шутка, Шабанов?

- Какие уж тут шутки...

- Ты говорил об Агнессе! Неужели променяешь ее на такую тварь?

- Агнесса осталась там, в другом мире, - тихо проговорил Герман. - И
возврата нет. Искал путь - не нашел, закрыто...

- Давай про иные миры не будем, - попросил толстяк. - Иначе заберемся в
такие дебри... У тебя же есть еще девушка в Пикулино? Магуль? Скромная и
порядочная...

- С Магуль мы друзья... Но я не достал ей тигровую шкуру. Не знаю, как и на
глаза являться. Тоже взял грех... А на Алине придется жениться.

- Знаешь что, капитан, - дежурный врач решительно захлопнул историю
болезни. - Договоримся так: закончим нашу беседу после выходных. На ходу мы
ничего не решим. Если пообещаешь мне мораторий на женитьбу, я сделаю тебе
приятный сюрприз. Идет?

- Но только до конца выходных, - особенно подчеркнул Шабанов. - Даже без
ничего, просто так.

Пока его регистрировали в приемном покое "веселого", пока меняли больничную
одежду и выясняли, какая диета ему положена, Герман почти забыл о сюрпризе
и тем более был приятно удивлен, когда вошел в палату и увидел товарища
Жукова. Он лежал на кровати с перевязанными ступнями ног, а рядом, в
изголовье, сидела неказистая, большеротая, с выпирающими зубами девица и
держала его руку в своих руках...

Три дня Шабанова никто не трогал и не лечил, если не считать витаминового
гороха, который щедро отсыпали один раз в сутки. И взаперти не держали -
гуляй не хочу, с утра до вечера, к тому же погода стояла великолепная,
распустились листья, подсохла грязь в парке. Болтаться на свежем воздухе
приходилось еще и потому, что после завтрака в палату являлась Катерина,
садилась возле кадета, брала его руку в свою, и так сидела до самого ужина.
Кадет начинал стонать, изображать невыносимые боли в ногах, бледнел,
закатывал глаза и незаметно делал Герману знак, мол, смывайся, и Герман
уходил на улицу. Но когда возлюбленная отбывала к себе, этот симулянт
вскакивал с кровати и бегал вприпрыжку по комнате - разминался, ибо за день
напрочь отлеживал бока.

- Пошло дело! - шептал он, сплевывая три раза и стуча по дереву. - Сегодня
мы уже целовались!

Как он с ней целовался, оставалось загадкой: из-за неправильного прикуса,
губ у Катерины не хватало и зубы все время были видны. Будь она раскосой,
Шабанов ни минуты не сомневался бы, что видел ее на хуторе; это она
приносила утром хлеб с молоком! В воскресенье после ужина в "веселое"
пришел ее отец, полковник Харин, и сразу стало ясно, на кого походит дочь.
Шабанов мысленно окрестил его Скалозубом и, чтобы не мешать беседе, - у них
был какой-то сговор, - удалился погулять перед сном. Ходил по аллее,
которая выводила к жилым домам служащих госпиталя. Все дворы их были
заставлены железными гаражами, и потому жители вторглись на чужую землю -
выгородили в парке большую детскую площадку, настроили там песочниц,
домиков, избушек на курьих ножках и из высоких пней от старых, засохших
деревьев натесали страшных идолищ. Все эти три дня он гулял здесь или
поблизости: где-то в общежитии жила Алина и ходила по этой дорожке на
работу. Он совсем не запомнил ее лица и не надеялся узнать без белого
халата, а потому разглядывал всех девушек примерно ее возраста и
телосложения, в надежде, что будет узнан сам.

За три дня оскорбленная анестезиолог так и не появилась, возможно, ходила
другой дорогой...

И в этот раз он бродил неподалеку от домов, дышал, вдыхал весенние запахи
и, когда вместе с сумерками дети разбежались по домам, на площадке появился
хирург с кошкой в руках. Он прогулялся по периметру, потом забрался под
грибок, отпустил кошку и долго сидел, озираясь. Поковырял песок носком,
что-то начертал, затем подобрал детский совок и стал зачем-то копать норку.
Через некоторое время он огляделся, встал на колени и работа пошла. У дома
зажегся фонарь, и его отблески доставали детскую площадку, высвечивали
фигуру подполковника, но что он там делал, было не разглядеть. Видимо, он
отрыл глубокий и длинный подземный ход и так увлекся, что сам его же и
обвалил, однако не расстроился, дорушил остатки, отыскал ведерко, принес
воды из лужи и, смочив песок, стал лепить из него крепость или замок - в
общем, нечто высокое и угловатое. Еще через десять минут хирург больше не
озирался, ползал на коленях вокруг своего строения и что-то подкапывал,
прилеплял, подрезал щепочкой, любовался и часто швыркал носом.

Должно быть, строительство подходило к концу, когда к хирургу на спину
вскочила кошка. Увлеченный игрой, он попытался стряхнуть ее на землю - она
царапала сквозь тонкую майку, - сказал приглушенно:

- Федора, брысь! Не мешай!..

Кошка прыгнула с его плеча, развалив песочный дворец, на столб детского
грибка. Подполковник, стоя на коленях, секунду смотрел перед собой и вдруг
всхлипнул, размазал по липу грязь выпачканными в песке руками.

- Гадина! Ух ты, гадина!

Вскочил, отодрал перепуганную животину от столба и стал пихать головой в
ведерко, потом вмял в песок, навалил его сверху, почти похоронил на месте
разрушенного замка, но кошка вырвалась, заорала, а хирург схватил палку и
помчался догонять ее.

В тот вечер Шабанов застал кадета пьяным. Похоже, Скалозуб только что ушел,
а Олег убирал остатки богатого пиршества. Три пустых бутылки из-под коньяка
валялись на полу и две початых стояли на столе среди россыпи фруктов.
Увидев Германа, товарищ Жуков заблажил, полез обниматься.

- Герка! Мать ее!.. Гуляем! Сегодня гуляем до утра!

Стал разливать коньяк и пилить ножом твердый и ускользающий лимон.

- Что будет утром? - хмуро спросил Шабанов. - Головка вава, во рту кака...

- Нет, ты стал невыносимый! Ворчишь, как старый дед! Ты зануда, Шабанов,
понял? Натуральный зануда!.. Наплевать, что будет утром! Сначала бы
спросил, по какому поводу я надрался. А повод серьезный, не пьянки ради...
Скажу тебе, Харин - мужик во!.. Ну, давай, выпьем и расскажу.

- Нет, ты окончательно испортился, - продолжал он, после того как выпил и,
откусив от лимона половину, прожевал не поморщившись. - Как вернулся...
оттуда, будто тебя подменили. Был нормальный мужик, компанейский...

- Давай про тебя поговорим, - предложил Шабанов. - По какому поводу
надрамшись?

- А!.. Да, слушай. Самое главное - мы с тобой без пяти минут летаем. Все!
Ты понял? В госпитале Харин вопросы порешал, в округе договорился лично с
командующим. Еще с Ужниным согласует, чисто формально... и мы выруливаем на
старт. Нет, ты понял, да? - он растопырил руки и полетел по палате,
загудел, как на форсаже. - Мне конечно, придется проходить предполетную, на
тренажере, на спарке, как молодому. Все-таки два года ползал по земле... А
ты можешь сразу на взлет. Ну, с Ужниным разок прокатишься в зону, для
понта... Так ты понял, по какому случаю гуляем?!

Он щедро налил коньяку, схватил рюмку, но вдруг сел, будто под коленки
ударили. Заплакал, зарыдал в голос и трясущейся рукой расплескал половину.
Когда отец Шабанова, напившись, начинал плакать - а это случалось довольно
часто, матушка говорила, мол, это не он плачет, это вино в нем бродит и в
слезу перегоняется...

- Да ладно тебе, - обронил Герман. - Увидит еще кто...

- Пусть видят, - шепотом произнес он, сдерживая дыхание и роняя слезы в
широкую рюмку. - Митрич всегда на виду... Они поймут. С меня клеймо сняли.
Черное тавро стерли!.. Это слезы счастья, Гер. И так хочется напиться!

- Они у тебя в рюмку льются.

- Ну и пусть! Это радость со слезами на глазах... - Я подумал, ты женишься
на Катерине...

- Ну да, и женюсь! - вспомнил товарищ Жуков и перестал плакать. - Столько
сразу обрушилось - не верится... А, и еще! Ты в свою эскадрилью возьмешь? К
себе в пару? Я уж привык твой хвост прикрывать...

- Курочка в гнезде, а яичко... знаешь где?

- Все железно! Сам полковник Харин сказал. Он весь округ вот так держит! -
кадет показал кулак с зажатым лимоном - капал сок. - Через него идет
вооружение, техника, горючее... Не колбаса, не шмотье - топливо, Герка!..
Стоп! Я должен взять с тебя слово. Ты больше про... НЛО, про всякие
летающие тыквы нигде ни гу-гу. Под пистолетом, понял? Обязательное условие.
Иначе нас не вытащить... Ты нигде не был, ничего не видел.

- Но я был... И видел. - Шабанов поднял рюмку. - У нас есть будущее! За
него.

- За будущее выпью! - кадет замахнул то, что не пролил. - Наполовину со
своими слезами! Соленый коньяк!.. Теперь забудь и не вспоминай.

- Не забуду... Никогда.

- Пожалуйста! Сходи с ума и дальше. Но не вспоминай вслух.

- Ты же знаешь, на себе испытал. Это не сумасшествие...

- А что еще? Натуральные галлюцинации, вызванные сильным нервным стрессом.
Нашим верующим дедам черти чудились, нам, безбожникам - летающие тарелки.

- Кто такое сказал? Полковник Харин?

- Я сказал!

- Товарищ Жуков, ты или в звезду, - сказал Шабанов и стал раздеваться. - А
я пошел спать. И летать совсем не хочу. Меня сейчас будет тошнить от запаха
керосина. Все, я отлетался. Если только на махолете...

- Что ты вдруг крыльями-то захлопал? Обиделся, что ли?

- Мне ничего не чудилось. И буду я вспоминать вслух. Очень громко! Кричать
буду!

- Ты передозировал "Виру", сам же говорил. Между прочим, это галлюциноген.
У тебя начались видения... А потом, опухоль мозга.

- Куда же она делась, опухоль?

- Рассосалась!

- По-моему, у тебя совесть рассосалась, товарищ Жуков. - Шабанов залез под
одеяло. - Говорил, не примешь помощи Скалозуба, а что вышло?

- Это кто - Скалозуб? - с неожиданной угрозой спросил Олег.

- Благодетель твой!.. И будущий тесть.

Наверное, нельзя было бить его так больно, однако Герман ощутил прилив
отчаянной, страстной злости, детского садизма, с которым недавно хирург
мучил и закапывал живьем кошку.

Кадет тоже разрушал некий воздушный замок, выстроенный в его памяти...

Он допил остатки коньяка из бутылки, доел лимон, после чего долго бродил по
палате с каменным лицом. Наконец на глаза ему попал гермошлем, стоящий на
тумбочке возле Шабанова. Прочитав надпись вслух, товарищ Жуков надел его на
голову и сел за стол.

- Между прочим, это слово легко читается с обратной стороны, - кому-то
сказал он. - Как его не переверни, все равно вечные три буквы...

И, не снимая гермошлема, уронил голову на стол и то ли уснул, то ли затих,
будто рассвирепевший тигр перед прыжком: по крайней мере, согнутая спина
его была напряжена, как боевая пружина.

Ночь Шабанову показалась бесконечной, и как бы он не жмурился, не отвлекал
себя легкими и даже радостными мыслями - вдруг решил поехать к родителям,
на речку Пожню! - еще больше отгонял сон, и задремал ненадолго в момент,
когда все на земле стихло и прокатился бесшумный, солнечный ветер. Кадет
так и проспал на столе, что называется, мордой в салате, и спина его скоро
расслабилась, искривилась, а руки, стиснутые в кулаки, разжались и теперь
вяло и беспомощно лежали на рассыпавшихся яблоках.

- Помнишь вчерашний разговор? - спросил утром Шабанов, когда Олег с мятой
физиономией пытался прибраться в палате до обязательного врачебного обхода
по понедельникам. - Или, чудится, это был сон? Коньячные галлюцинации?

- Никакого другого мира не существует, - внятно произнес кадет, рассовывая
по углам доказательства ночного кутежа. - Ни в каком виде. Это я знаю и
помню точно.

- Значит, и будущего?

- У меня уходят годы... Если не сейчас, то никогда. Еще через пару лет я
просто физически не смогу летать. Потеряю навыки, не выдержу перегрузок...

- Ну что же, давай, может, и получится. Товарищ Жуков остановился в
изголовье, оперся на спинку кровати.

- Ты должен помочь, чтоб получилось... Неужели не понимаешь: твое упорство
идет во вред нам обоим. Если и дальше будешь валять дурака, твой диагноз
автоматом выносится и мне. Нас не зря в одну палату поместили Этот толстый
латыш только на вид дурак дураком, а на самом деле жучара еще тот, кому
хочешь без мыла в задницу влезет... И даже Харин тут не поможет.

- Думал, встанем спина к спине и будем отмахиваться, до последнего, -
проговорил Шабанов и вздохнул облегченно. - Но вольному воля! Дерзай!

Еще до врачебного осмотра Германа неожиданно вызвали к лечащему врачу.
Толстяк выглядел, как огурчик, хорошо отдохнул, выспался, но побриться
опять забыл, впрочем, как и сменить рубашку.

- Ну, капитан, не передумал жениться? - между делом спросил он,
подготавливая истории болезни своих пациентов. - Видел я эту... Алину. На
выходные выезжали на шашлыки - погодка! - купаться холодновато, правда... И
она там была недалеко, в компании офицеров... Ты ревнивый?

- Это ни при чем. Жениться - не самоцель. Я говорил, она - мой крест...

- А не много на себя крестов берешь? Плечи-то одни...

- Каждый несет, сколько поднимет.

- Погоди, что-то я не совсем понимаю тебя, - доктор наконец-то уселся. - То
ты тщательно скрывал все, что с тобой произошло, клещами было не вытянуть
даже в бессознательном состоянии. Теперь всячески выставляешь напоказ.

- Скрывал, потому что надеялся вернуться, - не сразу ответил Шабанов.

- Вернуться куда?

- Туда, где был... Сейч