его от
прибора. - Ты умеешь считать? Это будет примерно тридцать секунд!

Кольцо вышло с небольшим напряжением и ясным щелчком, словно выстрел из
детского пистолета, и сразу же послышалось тихое шипение. Он огляделся по
сторонам - никого! - положил прибор на гранитный парапет, взял Агнессу за
руку и потянул в сторону.

Только бы не сон!

Шабанов толкнул ее за каменное изваяние в виде скрещенных рук, пригнул
голову и выглянул наружу - "Принцесса" виделась отсюда со спичечный
коробок. Казалось, в этом тягучем, непоколебимом покое увязло и время...

- Сколько? - он обернулся к молчаливой Агнессе, снимая с "обручального"
кольца чеку в виде проволочной спирали. - Какой счет?

- Ты не выслушал моего условия, - вместо ответа сказала она. - Не
пожалеешь? О том, что потерял?

- И что же я потерял?

- Я покажу тебе, что...

Вначале одновременно и резко ударили крыльями лебеди, все сразу, и белые, и
черные, взметнулись с воды и потянули вверх; и вверх же ударил столб рыжего
дыма, оторвавшись от парапета, и лишь потом ушей достал сухой треск взрыва.
Гул прокатился по парку и увяз в кронах вековых деревьев.

Третье пробуждение было таким же, как первых два.

Разве что мир окончательно сузился, сжал его со всех сторон, и в первый миг
Шабанову почудилось, будто он младенец, завернутый в пеленку вместе с
головой. Высвободив руки, он попытался смахнуть с лица светящуюся матовую
ткань и обнаружил, что это парашют. Шелестящий, многослойный шелк так
спутался и перевился со стропами, что выбраться из него оказалось непросто;
разгребая его, он зарывался еще глубже, и когда наконец освободился и
высунул голову на свет Божий, вновь спросил с удивлением и страхом:

- Где я?..

На сей раз вместо медицински стерильных стен вокруг был лес, дикий,
захламленный, однако такой же светлый и стерильно-чистый. Гудело комарье,
липло к вспотевшему лицу, вызывая зуд и ощущение реальности мира.

Шабанов выпутался из парашюта и увидел рядом, на мху, свою одежду, пистолет
и НАЗ. Первым делом вскрыл ее, засунул руку, после чего вытряхнул на землю
содержимое - "Принцессы" не было...

И лишь потом обнаружил кольцо на припухшем безымянном пальце, в первый миг
возликовал, подпрыгнул, потрясая кулаками: теперь было все равно, где он и
куда попал, взять с него нечего.

- А балалайку вам!

Затем слегка угас, унял восторг: прошлое событие не было сном, а значит
Агнесса и в самом деле показала мир, который Шабанов утратил, оставила
здесь и сама исчезла. И все было честно, достойно и благородно - он
выполнил условие и был отпущен на все четыре стороны.

Пожалуй, кроме одного: не захотела проститься и ушла, когда он уснул...

Вечерний свет пронизывал голые кроны деревьев, невидимое за лесом солнце
еще грело, но из темнеющих углов от земли несло сыростью, холодом, и оттуда
же, как из преисподней, лезли комары. Оказалось, он лежал на небольшой
мшистой поляне, между трех вросших камней, уже прогретой, совершенно сухой
и усыпанной сиреневыми цветами сон-травы. И все бы ничего, даже столь
резкая перемена обстановки, если бы не парашют, оставшийся тут по
неизвестной причине. По самой безумной логике вещей, происходящих во время
скитаний, его не должно было быть, поскольку он не имел уже никакого
значения.

Он должен был, обязан был исчезнуть вместе с Агнессой!

Пожалуй, кроме одного, чисто практического - во время ночевок можно
расстелить его на земле вместо постели и укрыться от злейшего, весеннего
гнуса, иначе зажрут...

Может, и оставлен для этой цели?..

Отбиваясь от комарья, Шабанов торопливо натянул одежду, собрал, скомкал и
засунул парашют в НАЗ, подхватил пистолет и еще раз осмотрелся, выбирая
направление, теперь взглядом отрезвленным и деловитым. Кругом стояла
плотная, непроглядная тайга, и лишь там, куда садилось солнце, виделся
обманчивый, призрачный просвет, какой бывает перед рекой, озером или
дорогой. Бежать по этому лесу было невозможно, деревьев накрестило так, что
приходилось карабкаться через завалы или огибать их стороной; Герман
спешил, опасаясь сумерек и близкой темноты - можно без глаз остаться, а
хотелось еще сегодня, сейчас узнать, куда же на сей раз его занесла судьба.

До заветного края света оставалось немного, когда он услышал знакомый гул в
небе и, не видя машин, точно определил, что идут две СУшки, причем на
небольшой высоте. Первой мыслью было - ищут его, и Шабанов включил
"комарика". Сканер через три секунды отбил частоту и тут же послышались
знакомые позывные, запрашивали посадку...

Вместо того, чтобы подать сигнал SOS или связаться с самолетами, он
выключил рацию и сел на поваленное дерево. Все, приземлился... И впервые за
семь дней скитаний ощутил пустоту, хотя казалось, радости не будет конца.
Снова подняли на ноги и подстегнули его быстро спускающиеся сумерки, и
когда он вышел на лысый склон горы, увидел впереди освещенные окна военного
городка Пикулино и отдельно; чуть в стороне, огни взлетной полосы и
рулежных дорожек. Если идти напрямую, всего-то километров пять...

Шабанов пошел путем долгим - спустился с горы на дорогу в Заборск и, не
обращая внимания на автомобили, двинулся по осевой линии. Ему сигналили,
крутили пальцем у виска, показывали средний палец, а с темнотой начали
слепить фарами встречные машины. По оживлению на трассе можно было точно
определить, что наступил вечер пятницы, и обнищавшие, оголодавшие офицеры
его полка, обслуга, технари, пилоты да и прапорщики тоже, поскольку тащить
со складов уже было нечего - вся эта служилая, по воле судьбы
предприимчивая гвардия выезжала на промысел в торговый городишко. Там они
брали на борт мешочников и гнали в Читу за товаром на круглосуточный
оптовый рынок. Обернувшись в одну ночь, можно было заработать половину
своего должностного оклада.

Здесь уже не нужно спрашивать, где я? Здесь все узнавалось, и только
Шабанова никто не узнавал...

Он шагал безразличный, подавленный и к тому же ощущал, как наваливается
усталость и одновременно - старческое спокойствие. Он не думал, что его
ждет, кто и как встретит, и даже кольцо, доказательство уничтоженной
"Принцессы" и выполненного долга, не вселяло никакой надежды на будущее.

Чуть ли не с того мгновения, как он пробудился в третий раз, в голове
вставали картины того мира, который он утратил.

Так же безвозвратно, как человек утрачивает детство.

Изредка он поднимал глаза, озирался, будто возвращая себя в реальность,
встряхивал свои думы, возвращаясь на землю, вспоминал, что впереди после
таких передряг будет наверняка отпуск, отдых, и ни чуть не сомневался, что
для него все обойдется и от полетов не отстранят; что, наконец, пришла
весна, и скоро все оживет, зацветет, запоет, и он тоже постепенно избавится
от памяти, освободится от абстрактного сознания и будет воспринимать мир
таким, каков он есть.

Он хотел этого и усилием воли пытался отодрать себя от прошлого, но
получалось, будто песочные часы переворачивал: золотистая струйка мыслей о
потерянном мире вновь текла помимо его желания.

В Пикулино между домов дотаивали последние сугробы и солдатики, несмотря на
поздний час, собирали подснежники - сгребали вытаявший зимний мусор. И
здесь его никто не узнавал и никто не обращал внимания, разве что воин с
граблями сказал своему товарищу:

- Гляди, какой автомат интересный.

Шабанов сразу же отправился к командирскому дому, хотя ключи от квартиры и
одежда оставались на КП в личном шкафу, однако топать еще два километра не
было никаких сил. Он поднялся до двери Заховая, позвонил, прислонясь к
косяку. Открыла старшая дочь Ульяна, сначала отдернулась, потом узнала,
немо вытаращила глаза.

- Ключи, - сказал он.

- А папы нет дома...

- Мне нужны ключи.

Дочка особиста засуетилась и с испугу сначала отдала ключи, затем
спохватилась, выскочила на площадку, пошла следом по лестнице.

- Там опечатано! Мы начали клеить обои... Потом опечатали дверь...

- Пропала халтура, - буркнул он, проткнул бумажки на скважинах, открыл
замки и, войдя в квартиру, сразу же заперся, включил свет.

Повсюду царил ремонтный кавардак: сдвинутая с мест казенная мебель,
сорванные обои на полу, ведра, банки, кисти... Он перешагнул через все это,
сунулся на кухню, затем ушел в спальню, сел на диван и стал разуваться.
Сорванная в каменной осыпи подметка неожиданно и некстати напомнила ему
Агнессу.

Когда она явилась к Шабанову в беседку с "Принцессой" в руках и летном
костюме вместо свадебного платья, на левом ее ботинке тоже не доставало
подметки и она заметно прихрамывала.

Потом ничего, привыкла...

Он отшвырнул обувь и повалился на диван. И лишь ощутив под спиной ком,
вспомнил, что не снял НАЗ. Вставать больше не хотелось, потому Герман
выпутался из лямок, выдернул ее из под себя и тут заметил парашют, торчащий
из горловины, потянул его, ощущая, будто вытягивает из себя память...

- Это будет наше брачное ложе, - сказала Агнесса, расстилая его на мшистой
земле - играла, как в детстве играют мальчик и девочка, уединившись
где-нибудь на сеновале или чердаке. - Смотри, как мягко! А шелк такой
приятный на ощупь...

- На брачное ложе нужно стелить тигровую шкуру, - вспомнил Шабанов. - Есть
такой обычай на Кавказе...

- Тигровую шкуру?! - встрепенулась она и тут же добавила с сожалением. - Но
ее нет, здесь не водятся тигры... Пусть наше ложе будет покрыто парашютом!
Я видела, как ты спускался на нем и еще тогда подумала - вот бы лечь на
купол и поваляться!

- Тогда он был наполнен воздухом...

- Хорошо! Сейчас мы его снова наполним!

Ткань под ними вдруг стала вздуваться и, отрываясь от земли, превратилась в
упругий шар...

Герман затолкал, забил в НАЗ вытянутый клок шуршащей, будто змеиная шкура,
ткани, запнул мешок в дальний угол и снова лег. Эх, снова бы впасть в
анабиоз, закрасить, затушевать, заспать всђ, и очнуться с ясной головой и
чистой душой, вернуть не тот утраченный мир, показанный Агнессой, а
прежний, земной и реальный...

Он закрыл глаза и лежал так около часа, уговаривая себя спать, потом
расстелил постель, разделся и лег под одеяло - должен сработать стереотип
поведения; провалявшись еще час, включил телевизор. Раньше этот "ящик"
помогал не только от навязчивых мыслей, но и от бессонницы. Шла
развлекательная программа, юмор был припошлейший, на уровне живота, когда
бьют барабаном по голове или тортом по морде, да еще к этому был приписан
заэкранный дурной и беспричинный смех.

Вместо сна вскипало раздражение, однако он заставил себя смотреть и слушать
минут двадцать и внезапно почувствовал в себе яростное озлобление незнаемой
раньше силы, однако же без всякой истерики. С тем же старческим
спокойствием Шабанов открыл окно, аккуратно отключил телевизор от сети,
антенны и выбросил на улицу. Там похолодало, сеял мелкий дождик и
пробрасывал снежок...

- Дождешься тут лета, как же! - прорычал Герман и захлопнул створки окна.

И вспомнил, что в эту пору наступают черемуховые холода - странное, почти
необъяснимое явление природы. Ну почему, почему на зацветающую землю, на
белопенные, благоухающие берега Пожни каждый год в одно и то же время
наваливается стужа? Не раньше и не позже, а именно в тот момент, когда
расцветает черемуха?!..

- Напиться! - вдруг осенило Германа. - Нажраться, чтоб рога в землю, и
придет покой!

Нет, разумеется, - похмелье, головная боль, тошнота, но все это лучше, все
иного порядка, иного качества... Он помнил, что в доме нет ни капли
спиртного, и потому, наскоро обрядившись в спортивный костюм, набросил
летную куртку и выскочил на улицу. Ночных магазинов в военном городке не
существовало по известным причинам, однако у прапорщика Сучкова в гараже
существовал подпольный, и по этой причине ему приходилось ночевать в
собственном "жигуленке" зимой и летом в железном, неотапливаемом боксе.
Шабанов пробежал дворами, напрямую, молясь по пути, чтобы Сучков (ударение
делали на первый слог) не упылил в Читу за товаром.

Не упылил, оказался на месте и открыл после условленного стука.

- Дай бутылку, - Герман протянул деньги.

- Бери две, - сказал прапорщик, считая купюры в полной темноте - знал их на
ощупь. - Все равно два раза бегать...

- Давай три.

Сучков подал водку - чистый, суровый самопал собственного приготовления:
слитый из противообледенительных систем спирт разводился водой тут же, в
гараже, разливался по бутылкам и закупоривался, как на заводе.

- А девочку, м-м? Есть две, на выбор.

- Это идея! Давай без выбора.

- До утра полштуки наших. И бабульки вперед.

В черных недрах бокса послышался шлепок закрываемой автомобильной двери.
Шабанов отдал деньги и, не дожидаясь, когда путана выберется из гаража,
пошел вперед, распихивая бутылки по карманам, а одну оставил в руках, как
гранату - словно на амбразуру лез. Она догнала уже возле домов, что-то
доедала на ходу.

- Привет! Меня зовут Анжелика.

- Ладно, - обронил он, даже не замедлив шаг. - Пусть будет так. Давай
выпьем из горла?

- А что, мы никуда не пойдем? Прямо здесь...

- Нет, пойдем. Выпить хочется.

Он отвинтил крышку и сделал три больших глотка. Ночная бабочка подала ему
остатки бутерброда с колбасой.

- Закуси, - отпила глоток. - Мне много нельзя.

Шабанов сжевал закуску с отвращением, словно комок грязи, однако не
стошнило - значит, уже начался процесс адаптации.

Когда подошли к дому, Анжелика чего-то испугалась.

- Ты здесь живешь?

- Живу, пошли, - бросил он, открывая дверь подъезда. - Что, пхашароп?

- Как?.. Не знаю... Что значит...

- Пхашароп значит только пхашароп и ничего больше.

- Здесь опасно. Сучков запретил, - она вроде бы даже попятилась, -
командирский дом, если увидят...

- Деньги заплачены, вперед!

На лестничной площадке, пока он отпирал дверь, она откровенно рассматривала
его, и прежде, чем переступить порог, спросила осторожно:

- Ты не садист? Нет?

- Что, похож? - Герман втолкнул ее в квартиру. - Иди, не бойся.

Анжелика сняла плащик и точно пошла к двери ванной комнаты - знала
расположение командирских квартир, однако Шабанов остановил.

- На кухню шагом марш. Пить будем.

- Ты алкоголик? Или кто?

- Пришелец с того света. Меня уже искать бросили, похоронили, а я явился, -
он выставил два стакана, хладнокровно вытащил из "малямбы" и отбросил в
сторону парашют, достал оставшиеся банки и упаковки с продуктами.

- Это заметно... До утра меня взял?

- Как получится, давай пей.

Сам рванул залпом стакан и сразу же налил второй - она смотрела с испугом,
боялась за себя, а он даже лица ее не видел, и не пытался увидеть.

- Еда у тебя вкусная, - зачем-то похвалила она, возможно, хотела задобрить.

- Дерьмо, - сказал Шабанов и опрокинул второй стакан.

- Много не пей, водка плохая, - предупредила Анжелика все с той же целью. -
Мы ее сами делаем, из спирта.

Он уткнулся лицом в руки, сложенные на столе, дождался, когда хмель
прокатится по жилам и достанет головы.

- Хорошо стало...

- Мне идти в ванную?

- Погоди, еще не созрел... Ты выпей, выпей, чтоб не страшно было.

Ей от таких слов как раз и стало страшно.

- Ты когда-нибудь летала? - он встал, разминаясь и облегченно взмахивая
руками. - Во, буря по телу разливается!

- То есть, как? - Анжелика покосилась на окно - пятый этаж. - На самолете?

- Да нет, в свободном полете, как ночная бабочка.

- Никогда...

- Тогда почему тебя зовут - ночная бабочка? Нет, ты должна летать! Обязана!

- Почему - обязана? Я не умею! Не умею плавать и летать!

- Но ты же крылатое насекомое!

- Я не крылатое! - боязливо хохотнула она. - И высоты боюсь!

- Сейчас проверим. - Шабанов первый раз взглянул на путану. - Некоторые
думают, что не умеют летать. Будто они просто насекомые... А придет миг,
откуда-то крылья берутся. Пощупай, у тебя на спине нет наростов? В области
лопаток?

- Нет... Никаких наростов... Ни в какой области...

- Жаль, - он хватил третий стакан. - Тогда и поговорить не о чем...

- Знаешь, мне надо в туалет, - она пошла бочком мимо Германа, однако тот
схватил за руку, усадил на место.

- Сиди и пей! Еще не выпила, а уже в туалет...

- Но я писать хочу!

- Что хочешь?..

- В туалет! Писать!

Он сделал движение руками, словно выпустил птицу. - Иди. Только на улицу
иди, у меня туалет не работает, на ремонте.

Он видел сквозь дверной проем, как крыльями летучей мыши вспорхнул плащик,
слышал, как щелкнул автоматический замок и горох каблучков рассыпался по
ступеням.

Завтра будет рассказывать товаркам, как смылась от какого-то маньяка из
командирского дома...

- И мне пора. - Шабанов ушел в спальню и поднял с полу "Бизона". -
Жили-были три японца, Як, Як Ци Драк, Як Ци Драк Ци Драк Ци Дроне...

Выщелкал патроны из магазина, поиграл ими, пересыпая как золото, из руки в
руку, выбрал один, самый красивый, и зарядил пистолет. Половина третьего
ночи, выстрел вряд ли услышат...

- Жили-были три японки, Ципе, Ципе Дрипе, Ципе Дрипе Лимпопони...

"Вообще-то стреляться в квартире мерзко, тем более, с калибра девять
миллиметров. Мозги разлетятся по стенам, у того пятнистого на реке
полчерепа снесло... В квартире уж точно потом никто жить не станет".

- Пхашароп!

"И бардак оставлять после себя нехорошо. Ободранные стены - ладно, человек
хочет жить, если ремонтирует дом, а следы пьянки на кухне, вскрытые банки,
раскрошенный хлеб, стаканы с водкой и на одном помада - все мерзость!"

- Вот они переженились: Як на Ципе, Як Ци Драк на Ципе Дрипе, як Ци Драк Ци
Драк Ци Дроне на Ципе Дрипе Лимпопони...

Это было упражнение для отработки дикции, детский стишок, который бормотал
отец, когда запил после неудачи с махолетом, и доказывал матери, что он
трезв. Пьяному таких словесных кружев было не сплести, а дальше они еще
усложнялись, потому что у каждой японской пары родились дети с именами,
более замысловатыми, у детей - внуки. И вот батя в любом состоянии четко
выговаривал весь стишок до конца; самообладание и вестибулярный аппарат у
него были в отличной форме, а сознание всегда чистым.

Шабанов прибрал на кухне, спрятал НАЗ в диван, с собой прихватил пистолет и
парашют, предварительно отхватив ножом подвесную систему - брачная постель
уместилась за пазухой.

- И у них родились дети: сын у Яка с Ципой - Цип Як Сане...

На улице разыгралась настоящая метель, в голом, безлесном городке гудело,
как в аэродинамических трубах, выйдешь из-за угла - и валит с ног. Герман
направился в Парк Последней Надежды, который отделялся от леса глубоким
оврагом, давно превращенным в свалку. По наследству ему досталось отличное
самообладание, после выпитого ничуть не штормило и сознание оставалось
чистым, только он не знал до конца эту скороговорку, чтобы проверить себя
на трезвость. Он не хотел смотреть в сторону почты, бежал мимо,
отвернувшись, как в детстве ночью бегают мимо кладбищ, однако случайно
заметил свет в дежурном окне, настолько сильный, что и пурга не помеха.

- Загляну в окошко и все, - успокоил себя, - Может, она сегодня и не
дежурит.

Магуль спала возле телеграфного аппарата, положив голову на стол. В руке
был зажат штамп-молоток: играла им и уснула...

"Пхашароп, - мысленно проговорил он. - Подарка не привез, но теперь знаю,
зачем тебе тигровая шкура..."

Не оборачиваясь, Шабанов наискось пересек ППН и стал спускаться в овраг по
горам осклизлого, вытаявшего мусора. Сучков делал водку на самом деле
гадкую, в том смысле, что очень слабую. Покупали ее только ночью хорошо
выпившие до этого офицеры и уже не чуяли крепости, не могли оценить
качества, и потому прапорщик гнал натуральную халтуру. Или, может, работал
по заданию того же Заховая и делал не водку, а нечто противоположное,
эликсир для быстрого вытрезвления. Герман чувствовал, как выходит хмель, и
жалел, что не прихватил с собой остаток в последней бутылке: сейчас
добавить, и все бы получилось как надо, рука не дрогнула бы, не
поколебалась решимость.

Он еще не спустился до самого дна, но уже почувствовал отвращение к этому
месту и вн