условленных двадцати восьми тысячах, и Шабанов, подбросив газу, взял ручку
на себя. МИГарь был хорошо обкатанным, новые движки тянули отлично, и
вообще машина ему нравилась, если бы конечно, не запах в кабине, от
которого спасала лишь кислородная маска. Через две-три минуты, не будь
"Принцессы", его должны были обнаружить наши локаторщики ПВО, оставленные в
Монголии, затем китайцы, однако небольшой по размерам прибор укрывал его
так надежно, что земля хранила полное молчание. Шабанов включил станцию и
стал слушать эфир: что там говорят доблестные защитники воздушных рубежей?

Минуты эти проскочили быстро, зарево заката угасло, и небо заискрилось от
крупных звезд - земля молчала: похоже, противовоздушный щит дружественных
стран был дырявым как решето. Герман выдержал паузу еще в пять минут и
вышел в эфир. Грубо дразнить этих гусей было не безопасно, поэтому он
схулиганил осторожно, не называя своего позывного, поприветствовал
доблестных и недремлющих стражей мирного неба на английском - пусть
поломают головы!

Стражи не отвечали, возможно потому, что в тот час начиналась гроза -
огненные сполохи высвечивали поверхность туч, иногда надолго зажигая
негаснущие, как дуговая сварка, молнии. На земле шел дождь, а здесь, под
звездами было минус шестьдесят два. Перед тем как войти в коридор и махнуть
через китайское воздушное пространство, он еще раз сверил курс с
"круизконтролем" и, удовлетворенный, расслабился. До гражданского аэродрома
в Гуйсане оставалось час двадцать две минуты, а топлива еще на час сорок
две, так что полет в обратную сторону обошелся безболезненно.

Дружественная и невоинственная Монголия, укрытая облаками, пасла своих
лошадей и овец на свежей зелени и было ей наплевать, кто там над ней летит;
китайцы все поголовно спали в своих фанзах, и им снились вкусный рис,
Конфуций и Великая Китайская стена. С земли не доносилось ни звука, эфир
казался чистым и непорочным, как строгая дева на выданье. Скоро гроза
осталась позади, внизу немного развиднелось, однако в малонаселенных
первозданных степях не было ни огонька - одно удовольствие лететь над
спящими самодостаточными странами.

Шабанов летел по прямой и отдыхал над страной овец и резвых скакунов,
однако перевалив условную границу Монголии, начал делать первые петли.
Мудрые китайцы, видимо, следовали древней истине, что прямой путь не всегда
бывает самым коротким, и задавали коридоры более чем странные. Желтые
братья давали коридор над своей территорией для перегона авиатехники и даже
гарантировали заправку в воздухе, однако Шабанов был предупрежден: ни под
каким предлогом не принимать помощи ни в каком виде, не отвечать на
возможные провокации, а двигать своим курсом и ни на что не обращать
внимания и обязательно с включенной "Принцессой". Даже если рядом появятся
самолеты сопровождения и начнут диктовать новые условия полета или вовсе
попытаются посадить. Герману не объяснили логику такого поведения китайских
властей, но скорее всего, она в подобных действиях присутствовала. Восток -
дело тонкое...

А посадка и дозаправка только в Гуйсане, в особом, Тибетском автономном
районе, где есть какие-то договоренности, такие же люди, как в Алтупе, и
где, по уверению маркитанта из Росвооружения, никто не посмеет пальцем
тронуть.

По другим маршрутам вообще можно было схлопотать "стингера" в задницу...

Если бы не эти заячьи скачки, топлива хватило бы до места и не было нужды
еще раз садиться. После семидесяти минут полета он снизил машину до девяти
тысяч метров, выключил "Принцессу" и стал повторять мысленно фразы на
китайском - его МИГ уже должен был появиться на экранах гражданских
локаторщиков Гуйсана, где ситуацию контролирует свой человек.

Прошло три минуты, пять, восемь - земля не хотела говорить ни на русском,
ни на другом языке. Внизу справа проплыли огни Бат-Арла - населенного
пункта, лежащего почти точно по курсу, и, отметив его по времени, Герман
решил еще раз проверить точность маршрута: через три с половиной минуты на
горизонте должны возникнуть огни Орум-Па. И они возникли - значит, все
правильно! Теперь доворот на пятнадцать градусов и он выходит точно на
Гуйсан.

А он молчит! И становится смешно и тревожно...

Ладно, пропустили ПВОшники из-за грозы, но где наш человек, отвечающий за
прием на земле?

И где сам Гуйсан?...

Герман во второй раз сделал поправку на пять минут по расчетному времени,
однако гражданский аэродром так и не объявился. Эфир по прежнему хранил
свою девственность...

Еще через полторы минуты Шабанов уже был над территорией сопредельного
государства, если верить расчетам бортового компьютера. Он-то не врет!
Считает себе своими электронными мозгами и считает, и ему все равно, что ты
чувствуешь.

Надо было выходить из коридора, ведущего в никуда и снижаться: ему вдруг
пришло в голову, что внизу, возможно, сплошная облачность и потому не видно
огней, а тучи в ночном полете имеют обманчивую форму. Герман уронил машину
почти в пикирующий полет до состояния невесомости - хоть снова принимайся
грабить НАЗ - и чем ниже падал, тем явственнее ощущал, что небо здесь
чистое, безоблачное и что под ним действительно открытая земля, только
темная, необжитая, чего быть не могло! На высоте полутора тысяч он вывел
машину в горизонтальное положение и заложил круг.

В Тибетском автономном районе словно все вымерло, как и во всей древней
восточной цивилизации. При свете звезд он увидел под собой морщинистый
горный кряж, покрытый редкой хвойной тайгой. Нечто подобное было на севере
Китая, на Монгольском Алтае, в районах, примыкающих к Читинской области
Казахстану, да, пожалуй, и в предгорьях Тибета (никогда там не летал); по
его же курсу сейчас должен быть совершенно иной рельеф и ярко выраженная
пустынная растительность - саксаул, например, верблюжья колючка и сами
верблюды...

В третий раз Шабанов запросил координаты по "круизконтролю" и, когда
получил на компьютере данные своего местонахождения, не поверил глазам
своим: специальный спутник, висящий в космосе, отбивал координаты, точно
соответствующие положению Гуйсана.

Но почему тогда внизу лес? Горный кряж?

Между тем топлива в баках оставалось на семь минут полета. Эфир по прежнему
молчал, но вдруг заговорила "Рита" - прибор, приятным женским голосом
рассказывающий о неисправностях бортовых систем. Нет, вернее, не
заговорила, а начала бредить, поскольку если ее послушать, выходит оба
двигателя вышли из строя, отказала система навигации, контроля, и вообще на
самолете давно начался пожар.

Причем несла эту чушь в эфир!

Ее страстная, эротическая речь вдруг стала успокаивать Шабанова. Он видел,
что машина в порядке, не дымит, не мигает, и если что отказало - то сама
"Рита"...

И при этом до гибели оставались считанные минуты...

Подобная оплошность была для комэска капитана Шабанова не просто трагичной
- фатальной, ибо грозила полной дисквалификацией и ставила жирную точку в
его летной карьере: почти новый, прошедший специальную подготовку и
проданный уже МИГарь был оборудован "Принцессой" - изделием сверхсекретным,
что автоматически утраивает спрос во всех инстанциях от командира полка и
маркитантов из Росвооружения до особого отдела и военной прокуратуры. Эти
придворные, желая выслужиться перед высокородной дамой, в клочья порвут...

Шабанов снизился до четырехсот метров, в надежде увидеть какую-нибудь
дорогу с твердым покрытием, однако время побежало стремительно, а земная
хлябь внизу по-прежнему была непорочной, как после всемирного потопа. Не
было смысла заламывать круги; Герман вел погибающую машину по прямой, краем
глаза отслеживая приборы, и когда датчик топлива показал нуль, ощупью нашел
ручку катапульты между ног и стал ждать мгновения, когда начнет падать тяга
одного из двигателей.

- Прощай, товарищ! - погладил ручку, послушал бред, который несла "Рита". -
Ты был хороший самолет. А бабу эту не слушай, врет...

В тот миг он не жалел ни машины, ни дорогостоящей секретной "Принцессы", ни
даже собственной карьеры; в голове сидела единственная унижающая его
достоинство и уничижительная мысль, что он никогда не добудет бенгальского
тигра, точнее, его шкуру, обещанную женщине словом собственной чести...

С Магуль Шабанов познакомился за два месяца до этого злосчастного полета.
Пришел на почту, чтобы отправить матери денежный перевод и в сводчатом,
низком окошечке, вырезанном в матовом стекле, увидел тоненькие пальчики,
считающие купюры. Сначала он влюбился в них, поскольку никогда не видел
ничего подобного: бледные, почти бескровные, они так нежно касались денег,
в так невозмутимо перелистывали пачку пятидесятирублевок, что он угадал в
них родственную натуру.

- Девушка, а что вы делаете вечером? - совсем банально спросил он, не видя
ее лица.

В ответ последовала тишина, а сзади теснили пожилые граждане, жаждущие
получить пенсию. Так что Германа буквально отогнали от окошка и не дали
склониться, чтобы в амбразуре увидеть ее лицо. Выйдя из здания почты, он
побродил возле офицерской гостиницы, где проживал эти два месяца, после
чего во второй раз сделал попытку знакомства. В военном городке Пикулино к
тому времени Шабанов знал всех свободных женщин, включая разведенных и
покинутых, однако, точно, эти пальчики ему были не знакомы. А всякую
новенькую барышню в городке требовалось брать сразу и чуть ли не силой,
чтобы не упустить, ибо охотников вокруг было множество. Безлошадный из-за
нехватки топлива полк истребительной авиации сходил с ума от тоски и
безработицы. Каждое утро по часам напрочь заземленные пилоты собирались на
командном пункте, чего-то ждали, и в результате, выслушав привычные слова
виноватого командира, брели на опостылевший тренажер, после чего, у кого
имелся свой транспорт, отправлялись в Читу за товаром или разбредались по
рабочим точкам: большинство летчиков торговали на рынке в близлежащем
городе Заборске, стоящем на древних купеческих путях. Топлива на ближайшую
пятилетку не ожидалось, и вся надежда была на Росвооружение, активно
продававшее самолеты по всей Юго-Восточной Азии и еще черт-те где. Гордость
ВВС сузилась до перегона авиатехники в развивающиеся страны, и полк
выполнял задачи, далекие от защиты воздушных рубежей Отечества.

Шабанова в буквальном смысле сослали в Забайкальский военный округ, как
когда-то ссылали на Кавказ, за действия, недостойные звания офицера
Российской армии; иными словами, за попытку возродить старые, порочные
традиции.

Герман сразу же после академии получил низшую должность - служил в
Подмосковье командиром звена перехватчиков: выпускников не знали куда
пристроить и майоров пихали на места старших лейтенантов. Он бы мог
смириться и с таким положением, понимая, что надо продержаться в кадрах еще
несколько лет, пока не изменится отношение Политиков и власти к собственной
стране. А оно обязательно изменится, ибо предательство никогда не
продолжается долго. Он отлично понимал, что пока не схлынет это мутное
половодье с России и к власти не придет государственник, в армии не будет
ни боеприпасов, ни топлива. Он был согласен терпеть все, как многие
офицеры, кроме одного - личного унижения. За полгода службы он поднялся в
воздух единственный раз, и то на учебно-тренировочной спарке. Чтобы выжить,
пилоты гоняли на своих автомобилях в Москву за товаром, а потом торговали
на местных рынках. Служба состояла из занятий на тренажерах и
техобслуживании самолетов - техников попросту сократили вдвое. Нелетающие
машины, как нежилые дома, старели и разрушались на глазах и требовали
постоянного ремонта.

И вот однажды в часть приехал депутат Госдумы, бывший старший
лейтенант-политработник и бывший начальник клуба Федотовской воздушной
дивизии, ныне управляющий всеми реформами в армии. Всех, кто был под
руками, срочно собрали в гарнизонном Доме офицеров, и промерзшие,
краснорукие и красномордые от ветра пилоты как ползали возле самолетов в
замызганных, рваных робах, так и пришли на встречу. Галерка оказалась
занятой, оставались места в первом ряду, и все равно, отогревшись в тепле,
все начали откровенно дремать во время выступления. И вот этот бледнолицый,
шизофренического вида депутат вдруг заговорил об офицерской чести, дескать,
опустились, неуважение и так далее. Шабанов особенно не вникал в его речи,
поскольку был злой, что оторвали от работы - две машины из трех попросту
было нельзя поднимать в воздух, а этот бывший завклубом, заикаясь и
дергаясь, как юродивый, молотит что-то, вроде бы стыдит и на него смотрит.

- Тебе чего? - проснувшись, спросил Шабанов. Тут из депутата и полезло - не
так сидишь, не так свистишь и вообще, кто такой. Герман оглянулся -
командиры молчат, подчиненные дремлют - отвернулся и тоже уснул. Когда
встреча закончилась и все побрели по своим местам, этот реформатор
вооруженных сил вдруг остановил Шабанова и снова стал приставать - теперь
относительно его внешнего вида и полусонного состояния.

- Да иди ты в звезду! - отмахнулся Герман и пошел.

Депутат и на сей раз не отстал, догнал его возле выхода и уже белый от
непонятной ненависти, с перекошенным от заикания лицом и открытым ртом,
силился сказать что-то гневное и при этом пристукивал ногой - Шабанов не
дождался и врезал ему по челюсти. Потом он никак не мог объяснить причину
своего поведения, ни себе, ни командирам, ни в военной прокуратуре, где
сначала возбудили и потом прикрыли уголовное дело. Германа судили
офицерским судом, разжаловали в капитаны, лишили очереди на жилье,
отстранили от несуществующих полетов на три месяца, а по неустанным
депутатским запросам отправили в Пикулино.

Тогда Шабанов и понял одну простую истину: дело было не в керосине. Этого
дерьма в империи хоть залейся.

Герман встретил Магуль на почте и потом шутил, что ее в буквальном смысле
послал Бог заказной посылкой. Несмотря на отсутствие топлива, здесь
стабильно выплачивали зарплату - говорили, что американцы выделяют на это
специальные средства, только чтобы летчики не летали, стрелки не стреляли,
а командиры не командовали. Шабанов приехал в часть с неоплаченным
аттестатом денежного довольствия и тут, получив зарплату за пять прошлых
месяцев, на радостях побежал отправлять перевод родителям в Тверскую
область.

И увидел в стеклянной амбразуре тоненькие, просвечивающиеся пальчики с
перламутровыми ноготками.

Побродив вокруг полупьяной гостиницы, Герман вернулся на почту и выстояв
небольшую очередь, теперь уже чуть ли не засунулся в окошечко. И увидел
Магуль во всей красе: ростом она была около двух метров, ноги в буквальном
смысле росли из коренных зубов, однако черные волосы и горбатый, большой
нос говорили о ее кавказском происхождении. Лицо, как и пальчики, оказалось
длинным, тонким и бледным, а в совокупности с огромными глазами буквально
очаровало его. Конечно, это была не девушка - необъезженная лошадь, дикая
кобылица со скрытым, огненным темпераментом, готовая в любой момент
сбросить даже самого опытного наездника. А по национальности Магуль
оказалась абхазкой.

- Герман-ибн-Шабан! - представился он. Дело в том, что за год до
принудительной смены места службы они с прежним товарищем по полку решились
поехать в отпуск на Кавказ, опять же подпольно, ибо из Адлера в Абхазию
можно было добраться лишь на личном транспорте, вручив небольшую взятку
пограничникам. Они наняли извозчика-абхаза, дали ему денег и рванули в
сопредельное государство на свой страх и риск, поскольку товарищ уверял,
что нет лучше отдыха, чем в Пицунде, где проживание, пища и вино стоят
копейки из-за объявленной экономической блокады против этого государства.

Все было так на самом деле. Высокие, белолицые и носатые женщины, по утрам
спускавшиеся с гор, приносили замечательное и дешевое вино, старик-абхаз,
брал по доллару в день за отдельную комнату и трехразовое питание, а
купаться в море и загорать вообще можно было бесплатно с утра до вечера.
Квартирный хозяин тогда и объяснил, что фамилия Шабанов - кавказская,
княжеская, уважаемая и ему можно остаться и жить здесь красиво и богато за
одну лишь принадлежность к знатному роду. Герман с приятелем над этим
посмеялись, поскольку в Тверской да и соседних областях мужиков с такими
фамилиями было как собак нерезаных. Однако даже не зная о его "княжеском"
достоинстве, все встречающиеся абхазы вежливо приветствовали русских и
всегда говорили добрые, совсем не обоснованные слова, поскольку
правительство России включилось в поддержку блокады. Шабанову было стыдно
перед местными, и чаще всего он отворачивался и стремился пробежать мимо,
когда с ним заговаривали абхазы. Любовь к русским у них была странная,
непривычная и, как теплое море, совершенно бесплатная - купайся, сколько
влезет. И женщины здесь были потрясающе покорные, и когда Герман со своим
сослуживцем, по утрам бегая за вином на местный рынок, начинали завлекать
молоденьких горянок, они опускали глаза и произносили одно слово:

- Пхашароп.

То же самое они слышали и на улицах, когда выбирались вечерами
прошвырнуться по курортному городку с надеждой завести знакомство. Это
слово сначала показалось чем-то вроде Отказа, мол, не приставай, не
положено при всей любви к русским и России. Выговаривая его, абхазские
городские девушки, как и те, что спускались с гор, нагруженные бурдюками с
вином, одинаково клонили взгляд долу, но не уходили - стояли и чего-то
ждали. После нескольких странных, смущенных неудач Герман сделал новый
перевод - я согласна! Или - возьми меня! Чтобы проверить свое открытие, он
разыскал своего квартирного хозяина и спросил, что такое - пхашароп.

- Стыдно, - перевел тот.

И Шабанову почему-то тоже стало пхашароп по полной программе.

Через десять дней полновесного, ни с чем не сравнимого отдыха, к Герману
пришел цивилизованный горец и без всяких предложил пойти служить в ВВС
Абхазии. Служба у них работала, выяснили, кто приехал на отдых. Он сказал,
что есть несколько учебно-тренировочных самолетов, но нет опытных пилотов,
а надо патрулировать морскую границу, поскольку в территориальных водах
царил полный беспредел. Пообещал в тот же день выплатить хорошие деньги и
на выбор подарить дома на берегу Черного моря. Причем не требовалось
продавать или предавать Родину, увольняться из российской армии - все
согласовывалось на высшем уровне. В ту пору бездомный, почти безработный
из-за отсутствия топлива в империи Шабанов вначале растерялся, а потом чуть
не согласился. А смутило в последний момент то обстоятельство, что у
абхазских ополченцев служили головорезы из чеченской банды Басаева, и
выходило, стоять придется с ними в одном строю.

До двух ночи Герман простоял у почтовой амбразуры и в третьем был
наконец-то впущен за стеклянный барьер. В самый ответственный момент, когда
он уже распустил крылья и стал вычерчивать вокруг кавказской красавицы
графику любовного танца, в отделение связи явился маленький, но такой же
черноглазый горец, и Магуль мгновенно потухла.

Шабанов был готов драться, однако ее соотечественник обронил несколько фраз
на абхазском, окинул кинжальным взглядом Германа и, не спеша, удалился.
Оказалось, что Магуль живет в военном городке не одна - с тремя братьями, и
все они приехали сюда заниматься бизнесом, а короче, торговать в купеческом
Заборске фруктами, которые, несмотря на блокаду, каким-то образом вывозятся
из Абхазии. Оказывается, Россия давно поделена Кавказом на зоны своих
экономических интересов, и семье Магуль достался этот сибирский регион, где
ее братья - полные хозяева местного фруктового рынка. И сразу стало
понятно, почему возле восточной невесты нет рядом ни одного жениха. Ему бы
тоже следовало отскочить, но не позволил характер, и Шабанов уже чувствовал
себя лермонтовским героем. Кроме того, выяснилось, что братья Магуль уехали
на своем "Камазе" в Читу за яблоками и грушами - пришел контейнер, и
вернутся не раньше, чем к вечеру. В восемь часов утра "Бела" сдала смену и
Герман увязался проводить ее домой. Только встав с ней рядом, он увидел