и ломать голову над тем, что нельзя объяснить. Между тем
Герман заметил впереди полоску низкого берега, в последних косых лучах
земля четко проглядывала с трех сторон и лодка побежала скорее. У него не
было никакого желания ночевать на суше, относительно беззаботное и
безопасное плавание прельщало больше, и было все равно, куда его несет.
Кроме того, он скоро заметил столб дыма, который в полном безветрии
показался высоким и угрожающим: возможно, там просто остановились рыбаки и
теперь жгли костер и варили уху, но не исключено, ждали Шабанова и
продолжалась охота за "Принцессой". Осторожно подбивая доской на корме, он
стремился увести лодку левее от дыма, но странное дело, красноватый от зари
столб тоже передвигался по берегу и оказывался на курсе.

Тогда он бросил руль, взял пистолет и залег у носа, прячась за бортом. Коль
на озере было течение, значит из него начиналась река, вернее,
продолжалась, но он никак не мог разглядеть ее истока. Тем более, солнце
ушло за дальние горы и над водой сразу же стемнело, и совсем неестественно
засветился дымный столб, роняя на землю зеленоватые неоновые отблески. И
лишь приблизившись к берегу метров на сто, Герман понял, что это не костер,
а некое явление, очень похожее на действующий мини-вулкан, когда
раскаленная лава в жерле подсвечивает взлетающий в небо серебристо-серый
пепел. Лодка вот-вот уж должна была ткнуться в чернеющие над водой камни и
он ждал удара, по-матросски расставив ноги, однако "вулкан" внезапно угас,
словно его выключили, и в глазах осталось пятно, на какой-то момент
ослепившее Шабанова. Тотчас днище скрежетнуло по мелководью, нос клюнул
вниз, задралась корма и дюралька понеслась куда-то с горы. За бортами
клокотал и бился пенный поток, вода заплескивалась в лодку, и в первые
мгновения было не понять, куда попал и что впереди. На ощупь он схватил
НАЗ, закинул за плечи и наконец-то проморгался: белесая бурная река с
грохотом катилась под уклон, и сорванные со дна валуны прыгали черными
мячами. И хорошо, что русло было прямым, иначе любой, незначительный
поворот, и лодку бы расплющило о скальные берега; каким-то чудом она летела
носом вперед, взрезая буруны, сотрясаясь и прыгая, словно на трамплинах.
Шабанов бросился на корму, схватился за импровизированный руль, однако
сразу стала ясна полная бесполезность такого кормила. Тяжелый, совершенно
неуправляемый утюг несся в полной власти потока, и оставалось лишь смотреть
вперед, молясь, чтоб не оказалось водопада.

Опыта сплава по горным рекам у Германа не было никакого - в Тверской
области речки равнинные, тихие, в детстве не пришлось, а потом началась
служба. Единственное, чем он владел отлично и что сейчас спасало (или могло
спасти!) - мгновенная реакция на изменение обстановки и способность быстро
принимать решения. Сплав по этой гремучей реке чем-то отдаленно напоминал
попадание легкого, спортивного самолета в турбулентные потоки воздуха,
возникающие в грозовой зоне, но там можно прыгнуть, есть парашют; тут же
прыгать некуда, лодка заменяла сразу все - средство передвижения и
спасения. Так что решение есть одно: удержаться в дюралевой жестянке и не
попасть в шаровую мельницу фарватера с валунами.

Не вечно же будет нестись с горы эта река, не в преисподнюю бежит!

Время и расстояние перестали существовать как отдельные величины, все
обратилось в этот поток, существующий по своим жестким законам, где Шабанов
играл роль случайного пассажира, не более. Однако когда впереди возник
огромный камень, стоящий посередине реки и разрезающий ее надвое, и когда
он увидел, что нос лодки летит точно на плоский каменный форштевень, более
инстинктивно Герман прыгнул к правому борту, сделал резкий крен и в тот же
миг отскочил на корму, загрузив ее, чтоб приподнялся нос. Этот
неповоротливый утюг вдруг шустро скользнул в правый рукав потока и плавно
вычертил дугу, огибая камень. А сразу же за ним отвесные берега вскинулись
вверх, выросли, и река превратилась в каньон с мощным, однако глубоким и
замедляющим бег потоком. Боковым зрением Шабанов засек некое движение на
вершине камня, но обстановка тут же изменилась, и все, что оставалось
позади, становилось не важным.

Все это напоминало первый полет на учебно-тренировочной спарке, еще в
суворовские времена, когда обкатывали всех, кто изъявил желание идти в
летное. На кадетов навешивали парашют, сажали в заднюю кабину,
пристегивали, и пилот-инструктор неторопко, с ленцой поднимал машину метров
на восемьсот, давая полюбоваться на землю, после чего без всяких
предупреждений валил ее в вертикальный штопор и, выходя в горизонтальный
полет, спрашивал по СПУ:

- Еще прокатимся или на посадку?

И когда слышал в ответ желание прокатиться, будто с цепи срывался и целых
полчаса вертел фигуры высшего пилотажа, но уже с объяснениями, что и за чем
следует, при этом заставлял отвечать или прочесть детский стишок.

А сразу же после приземления, словно доктор, смотрел в глаза и ставил
соответствующий диагноз...

Бегущий по каньону поток все больше приобретал аэродинамические свойства,
ибо мало чем отличался от воздуха при скорости в полторы тысячи километров
в час, так что изменяя положение днища лодки, как плоскости, можно было
вполне управлять ею без руля и ветрил. Едва Шабанов освоился и обвыкся в
ипостаси мореплавателя, как заметил впереди сначала три пятнистых, странных
предмета, висящих точно по курсу лодки и в метре над водой, и не разглядел
- угадал людей в камуфляже, сидящих на тросе, натянутом поперек реки, будто
куры-пеструшки на насесте. И секундой позже понял, что оранжевые воротники
у них - надувные спасательные круги!

Они засекли лодку, двое изготовились прыгать, третий остался на месте,
вывернув из-за спины оружие. Герман ударил очередью не размышляя, поскольку
расстояние до них сокращалось стремительно. Один сразу же оторвался и канул
в воду вместе с воротником, второй неожиданно и ловко сделал подъем
переворотом, словно на перекладине, ушел от следующей очереди и тотчас же
прыгнул в лодку.

Шабанов бил в упор и от живота. Десантник по инерции чуть не вышиб его из
лодки и улетел через корму в воду. А третий, оставшийся на своем насесте,
долбанул из подствольника и, сорвавшись с троса, повис на страховке,
бороздя ногами поток. Граната легла справа, взбила бурун и через мгновение,
уже за кормой, со дна реки вылетел белый пузырь и, лопнув, выпустил облако
дыма.

Все, что позади - не важно!

Он закинул руку за спину, отыскал в НАЗе и, будто стрелу из колчана,
выхватил запасной магазин - этот опустел как-то уж очень скоро. В запале
Герман не отметил мига, не прочувствовал, что первый раз в жизни стрелял в
людей, и все прошлые заморочки относительно комплекса молодого бойца
пролетели бы мимо, не оглянись он назад.

Убитый им десантник пристроился за кормой и плыл не отставая, касаясь
самодельного руля спасательным кругом на шее. Девятимиллиметровая пуля
снесла ему череп, и над оранжевым воротником торчала лишь часть лица с
носом и ртом. Стараясь не смотреть, Шабанов двинул его доской в сторону,
однако мертвец тут же вернулся в кильватер, словно привязанный.

- Сгинь, паскуда! - он вскинул пистолет и продырявил круг. Оранжевое пятно
медленно ушло под воду.

Слишком пристальное внимание тому, что оставалось следом, в один миг было
наказано: следующий трос едва самому не сдернул голову и, уходя от него,
Шабанов упал навзничь. И не услышал - почувствовал, как по лодке скребет
металл и рогатая альпинистская кошка, свалившись с носовой площадки,
захватывает деревянное сиденье, а вторая ползет по борту и ищет, за что бы
зацепиться. Он сделал рывок вперед, но пули забарабанили по корпусу, дырявя
его от носа до кормы. Лодку вмиг развернуло, кошка слетела со скамейки, но
тут же плотно заякорилась на носовом багажнике, и ставшая послушной
посудина забилась на крюках, словно пойманная рыбина. А по тросу,
стремительно перебирая его руками, сразу с двух сторон скользили такие же
камуфлированные с воротниками на шеях. Их кто-то прикрывал с берегов, на
глазах превращая дюральку в дуршлаг и не давая Герману подняться, потому он
видел лишь руки в черных перчатках, хватающих трос. Очередь из пистолета
улетела впустую, стрелять прицельно не давала бьющаяся на привязи лодка, и
тогда Шабанов разрядил весь магазин по кошке и дюралевой переборке.

Он не видел, что произошло, ибо уже смотрел вперед; лодка сорвалась с
крюков и полузатопленная, отяжелевшая, слившаяся с потоком понеслась вперед
кормой. С берегов еще долбили по ней длинными очередями, взбивая воду
внутри и за бортом, но было ясно - прорвался! Он перезарядил "Бизона" и на
четвереньках не пошел - поплыл в носовую, вздыбленную часть, поскольку один
из "канатоходцев" выпустил трос и поплыл за лодкой, быстро сокращая
расстояние. В сумерках виден был лишь спасательный воротник, и по нему, как
по мишени, поражаясь своей хладнокровности, Герман трижды выстрелил
одиночными. Круг будто бы растворился в воде, но струи, опрокинув мертвого
противника, через секунду вытолкнули его кверху задницей и понесли за
лодкой.

Насквозь мокрый и тяжелый, Шабанов попытался забраться на вспоротую пулями
и кошкой носовую площадку и лишь сейчас почувствовал боль в ногах, причем,
одинаковую - в икроножных мышцах, и поскольку не увидел ни пробоин, ни
крови, тут же забыл о ней: река становилась тише и можно было ждать новых
сюрпризов каждое мгновение. Между тем лодку медленно развернуло вздыбленным
и более плавучим носом вперед, а стенки каньона довольно резко расширились
и значительно посветлело: вот где у них основная засада!

Но странное дело, ни над водой, ни на берегах никого не видно, разве что
темный валун мертвеца все еще мелькает за лодкой в мелких, кипящих
волнах...

Не смотреть назад!

После мощного, бетонно-твердого потока, зажатого в скалах, река здесь
размякла, разлилась и напоминала омут, стоячий пруд - берега почти не
двигались, и выждав три долгих, настороженных минуты, Шабанов забрел в
корму и шевельнул доской: может, удастся прибиться к берегу. И в этот
момент заметил очертания лодки на воде, прямо по курсу...

Нет, не простой лодки! По мере того, как затопленную дюральку подносило
ближе, Герман все отчетливее видел белую морскую шлюпку с высокими дощатыми
бортами, выгнутыми широко и плавно, чтобы держать крутую волну. Она стояла
на месте, будто на якоре, на три четверти повернутая к нему бортом и -
удивительно! - почти не касалась воды; скорее, парила над ней, словно была
вырезана из одного куска легчайшего пенопласта. Шабанов ждал засады, и
потому подплывал с пистолетом наизготовку, прячась за вскинувшимся носом
лодки: в любое мгновение из-за бортов этой необычной для горных рек шлюпки
могли выскочить пятнистые перехватчики. Однако расстояние сокращалось, и
вместе с ним рассеивались тревога и настороженность; он чувствовал, что в
странном суденышке никого нет. И будто в доказательство этому, оно неспешно
развернулось носом вперед и медленно тронулось с места, на короткий миг
показав пустое и тоже белое нутро. А в следующую секунду корма шлюпки
задралась вверх и Герман понял, что стояла она у верхнего бьефа гремящего,
пенного порога, и что начинается новый, головокружительный и смертельный
спуск. Дюралька сейчас же клюнула носом, сваливаясь в кипящий на камнях
поток, и будто зажиревшая, тяжелая гусыня, понеслась следом за легкой и
призрачной белой шлюпкой.

Шабанов сел на переднее сиденье, почти затопленное водой, и превратился в
зрителя. Он вдруг понял, что все происходящее - сумасшедший сплав по бурной
реке, засады, перестрелки и эта белая, "лоцманская" лодка - его бред,
очередная фантазия воспаленного и, возможно, больного сознания. Смотреть на
все это можно было точно так же, как смотришь страшный фильм по телевизору,
лежа на диване в полной уверенности, что с тобой ничего не случится, ибо
все страсти отделены от тебя толстым стеклом экрана.

И ведь не глотал "Виру", не колол промедол, чтобы так разыгралось
воображение! Значит, причина не в допингах, а в нем самом, в его мозге, где
происходят неуправляемые процессы. Вероятно, причиной стало ушное
кровотечение после катапультирования и последующая простуда, когда ночевал
на хребте с названием Дангралас. В ухе образовалась пробка, кровь нашла
проход в черепную коробку, заполнила пустоты и сейчас разлагается, гниет,
вырабатывая некий галлюциноген. Воспаление попросту перекинулось к
головному мозгу, в тот его отдел, который отвечает за сознание, и воспалило
кору.

Нет, он не сошел с ума, есть еще способность к трезвому осмыслению
обстановки, к анализу, не утратилось чувственное восприятие (а, может, и
усилилось!). Должно быть, возбудились центры фантазии или мечты, и теперь
он зримо и осязаемо видит то, чего нет на свете, но к чему он когда-то
стремился. Хотелось ему встретить необыкновенную, таинственную женщину и в
обстоятельствах не обыденных - она явилась, принесла пищу детства, горячий
хлеб с молоком, и назвалась именем редкостным - Агнесса. Мечтал он с
детства попасть на войну, будоражил себя выдумками, как сражается с врагами
- пожалуйста, не только увидел их воочию, но и настрелялся. Боялся при этом
убить человека - вон он, мертвец, так и плывет за кормой, словно
наказание...

А впереди - белая морская лодка! Грезил же одно время морскими
путешествиями и приключениями, даже кораблики строил, пока не перетянуло
небо и пока не пришло в голову сконструировать летательный аппарат -
махолет.

Немного обождать, так в следующей серии этого бесплатного кино и он
появится, крылатый, с чугунным колесом!..

Шабанов думал так и одновременно как бы участвовал в действии,
разыгравшемся в его воображении. Шлюпка легко держалась в пенной круговерти
потока, однако вполне реально прыгала по бурунам и рыская носом, искала
глубокие сливы между камнями в порогах; за ней в кильватере, грохоча
днищем, с неповоротливостью и тупостью плавучего танка, двигалась дюралька,
но при этом чудесно и волшебно огибала все препятствия и уходила от опасных
скалистых стен береговых прижимов - все как в кино. Потому Герман ничуть не
сомневался, что головоломный этот спуск непременно закончится благополучно
и в конце наши победят. Сколько он продолжался по времени и расстоянию,
тоже было все равно, однако будучи активным зрителем речного слалома,
Шабанов с трепетным внутренним чувством отмечал, что ему невероятно
интересно, что не повторяется ни одна деталь этого потрясающего
путешествия. В запасе воспаленного воображения имелись миллиарды вариантов
ситуаций, положений и состояний!

И вот это единственное вызывало в нем сомнение или, точнее, внутреннее
несогласие: больной бред обыкновенно был навязчивым, плоским и
примитивным...

Гонка за недосягаемым лидером закончилась так же внезапно, как и началась.
Шлюпка вылетела из порогов на кипящий спокойный разлив и поплыла вперед, не
снижая скорости, а дюралевый утюг, выплюнутый пенным потоком, сразу же за
нижним бьефом притонул еще сильнее, потерял поступательное движение и
медленно потянул к берегу. Шабанов вскочил, словно недовольный, обманутый
зритель, однако поправить положение не смог: белая лодка скользила по омуту
еще с минуту, прежде чем скрылась в темноте. И в это же время днище
шаркнуло по гальке береговой отмели.

Кино закончилось, и включился свет в виде огромной луны, поднявшейся над
заречной горой.

Герман выскочил из дюральки, взбежал на горку и чуть не упал; он стоял на
неколебимой суше, но вестибулярный аппарат еще не освоился с новым
положением, продолжало качать и трясти, словно в порогах. Тогда он сел
верхом на толстое бревно-плавник и, привыкая к земле, осмотрелся: пустынный
берег, кусты, примятые и изжеванные ледоходом, выше их сумрачное,
непроглядное пространство, над которым виднеется озаренный луной лес на
склоне горы.

И опять ни души...

Впрочем, нет, души непременно появятся, когда начнется следующее действие
спектакля-воображения, а иначе зачем следить и что переживать зрителю?
Сейчас идут титры, прелюдия...

Пока Шабанов несся в затопленной лодке и вдоволь купался в ледяной воде, ни
разу не дрогнул от холода; тут же, на суше, озноб охватил сразу же, и с
головы до ног. Вот это было реально - чувство холода! Чакали зубы, колотило
руки, плечи, тряслась спина и ноги. Вода, набравшаяся в НАЗ, стекала на
поясницу, и от потери температурного ощущения казалась расплавленным
свинцом. И еще почему-то жгло икроножные мышцы, обе сразу, приятно жгло,
даже согревало. Все остальное будто покрывалось студеным, седым инеем.

- Надо согреться! - сказал он и тут же сделал вывод. - Если я мокрый и
замерз, значит плыл в лодке...

Дальше продолжать цепочку умозаключений Герман не мог, остатки здоровых
мозгов в голове покрывались льдом. Не снимая "малямбы", он повесил пистолет
на шею и побежал пенсионерской трусцой, поскольку все еще штормило, а земли
под ногами не разглядеть. Темное пространство, где-то далеко ограниченное
лесом и горой, оказалось довольно чистым лугом, и он прибавил скорости.

- Ну, теперь выживай, Шабанов! - постучал зубами.

Он пробежал метров двести и уже набрал хороший спринтерский темп, когда со
всего маху ударился грудью о преграду. И откинутый ею, упал на спину - в
НАЗу что-то брякнуло, захрустело. Или в позвоночнике?..

Тут же вскочив на четвереньки, он различил перед собой деревенский забор в
две жерди - поскотину - и обрадовался предстоящему зрелищу.

- Ага! Первые следы человеческой деятельности! Ну-ка, ну-ка, что дальше?
Выбежит мужик с ружьем? Собака чау-чау? Или девчонка с кружкой парного
молока?..

Изгородь однако же была реальностью, как и удушливый ком боли в груди.
Шабанов отдышался, проскользнул между жердей, на бегу достал фонарик из
кармана "малямбы" и осветил пространство впереди - выпас, чистый, словно
выбритый еще с прошлого года.

- Эх, хорошо бы реального молока литра два, и горячего! Коровка в этом
хозяйстве есть...

Герман бежал в полной уверенности, что здесь ему ничего не отломится: в
этом кино двойных дублей не существовало, но вполне возможно повторение -
раз в мечтах и раз наяву. Ведь наутро же принесла раскосая хуторянка молоко
и хлеб!

Чтоб не ломать заборы, через некоторое время он еще посветил фонариком и
увидел неясные очертания высокого каменного строения у подошвы горы, и пока
бежал к нему, луна поднялась настолько, что высветила большой дом,
сложенный из дикого камня с окнами на реку. Шабанов замедлил шаг, потом и
вовсе остановился возле дворовой изгороди.

Ни собак, ни скотины - и дух какой-то нежилой.

Какой-то странный сюжет складывался у этой серии, без героев и действующих
лиц. Да и в мечтах не было даже намека, чтобы вот так найти заброшенный дом
на берегу безвестной горной реки и пожить в нем, на худой случай,
переночевать. Герман не любил безлюдье диких мест, ощущал забытые детские
страхи, если в таковых оказывался, и не особенно-то часто жаждал
одиночества. Так что дом этот скорее всего относился к вещам реальным,
разве что исключение составляла круглая тарелка телеантенны на крыше,
смотрящая на луну.

Посветив в черные окна, он оставил выключенный фонарь на земле и отскочил в
сторону. Ни шума, ни движения, ни тревоги, и все-таки дом - хорошая
ловушка, и хоть зуб на зуб не попадает, лучше не переступать его порога:
вдруг там опять скелет, как в землянке...

И тут же отогнал ребячьи мысли, не раздумывая вошел во двор и поднялся на
каменное крыльцо: в ручку двери был вставлен черешок метлы - верный, чисто
сельский знак, что хозяев нет дома. В этом безлюдье еще действовали
неписанные законы и правила, чужого не брали, привечали путников и ни о чем
их не расспрашивали. По крайней мере, в родной тверской деревне такое
наблюдалось даже в восьмидесятых годах.

Теперь, пишет матушка, и днем на крючке сидят...

В просторных сенях висели связки сетей, конная сбруя, мотки толстых канатов
и совсем неожиданно - аккуратно связанные и установленные в пирамиду горные
лыжи, четыре пары! Пр