ть смотрят! Эдак пролетим
над деревней и похохочем! Я тоже полечу! Видал, как маховик далеко
укатился? Значит, в нем была еще сила, так что если всю отдаст, и меня
поднимет!

В десятом часу утра они подвесили маховик и выкатили аппарат на поле.
Герман еще раз проверил все системы, покатавшись по кругу, тем самым собрал
ребятню с вытаращенными от страха и восхищения глазами, после чего выехал
на старт и попробовал взлететь с разбегом, по журавлиному. Махолет
попрыгал, попорхал, проехал до леса и остановился. Тогда они с отцом
прикатили его на исходный рубеж, снова навесили балласт и сделали еще одну
попытку.

- Давай, как ночью, с места! Получалось же! С места Герман делал три
попытки, и всякий раз под радостные вопли односельчан махолет прыгал вверх,
секунду трепетал крыльями на месте и почти плавно садился на землю.

- Дай я! Дай я! - просил батя, и сын наконец уступил место, превратившись в
зеваку.

, У отца тоже не получилось полета, однако он подпрыгивал на нем раз десять
и Герман со стороны увидел причину: у крыльев не было тянущего усилия!

Аппарат снова затащили в мастерскую и начали капитальную переделку крыльев
и угла их атаки, чтоб можно было летать горизонтально.

Через две недели сын уехал в училище, оставив усовершенствование махолета
на отца. На зимних каникулах проведать родных не удалось, поскольку
коллективно выезжали в город Томск, домой к товарищу Жукову, а следующим
летом Шабанов поступал в летное и явился домой лишь на месяц, уже в
курсантской форме.

Дом и мастерская были завешаны чертежами и моделями, собранными из лучин и
тряпочек, мать еще не жаловалась сыну, однако смотрела на отца укоризненно.
А тот день и ночь заливался соловьем, сверкая взором, показывал варианты
новых решений по устройству крыльев и их привода, демонстрировал готовые
овальные колеса, которые бы еще на земле настраивали аппарат на ритм полета
и создавали дополнительную подъемную силу.

Одним словом, провести новые испытания в это лето они не успели и отложили
их до следующего.

В тот год школа осталась без сена для последнего коня и без ремонта. Мать
писала, что отец теперь дома почти не живет, ночует в мастерской, попортил
много спортинвентаря (даже дюралевые гранаты переплавил в какие-то детали),
тащит из дома отрезы ткани, полученной когда-то в виде премии, а всю
зарплату тратит на запчасти.

В зимние каникулы Шабанов застал его злым и восторженным одновременно.

- Все равно полетит, сука! Уменьшил размах крыльев, увеличил мощность
крутящего момента - полетит!

Это продолжалось в течение трех лет. Герман уже вкушал самостоятельные
полеты на спортивной машине, осваивал первые фигуры высшего пилотажа, а
батя все еще доделывал и переделывал махолет, всякий раз воплощая в металл
и ткань все новые и новые открытия. Мать давно махнула рукой на него, сама
готовила дрова, косила сено и ремонтировала школу, где осталось всего
двадцать три ученика. И вот на четвертый год отец выкатил готовую, не
подлежащую больше никаким усовершенствованиям машину.

- Ну, давай, сынок! - торжественно провозгласил он. - Ты начинал, тебе
первому и лететь. Тем более, небо ты уже освоил, имеешь всяческие
представления... Садись!

Герман осматривал то, что стало с его детской мечтой: махолет потяжелел
примерно раза в три, все узлы и детали были выполнены добротно,
по-крестьянски, с троекратным запасом прочности, появились новые
приспособления, совершенно другой привод крыльев, да и сами они изменились
и более походили на крылья бабочки.

Батя наконец заметил, что сын хмурится и молчит, потому сам замолк
ненадолго, присмотрелся, спросил осторожно:

- Ты будто не рад?.. Ну, садись, испытывай! А я уж после тебя.

- Он не полетит, - признался Герман.

- Это еще почему? Мы же поднимались на нем в самом первом исполнении!

- Разве это полет?.. Не прокрутить крылья педалями, сил не хватит.

Отец побегал вокруг махолета и наконец взволнованно признался:

- Я уже на нем летал!

- Как - летал?

- А так!.. Ночью выкатил, чтоб никто не видел, сел, раскрутил колесо!.. И
поднялся. Сразу метров на сорок подскочил!.. Освоился немного, и пошел
кругами, кругами. Сначала над деревней, потом выше, выше... И знаешь,
страшно стало! Не заметил, как метров на пятьсот взлетел! Так веришь-нет,
до утра потом спускался, устал, как собака. И сел во-он там, за Пожней, на
лугах.

- Ты не врешь, батя? - осторожно спросил Герман.

- А ты садись, попробуй!

- Я понял, батя... На первом испытании еще понял - без мотора в воздух не
подняться. Помнишь, ночью?.. Если только на дельтаплане с горы...
Возможностей человеческого организма не хватает, чтобы взлететь.

В тот момент отец ничего не хотел слышать, под радостный визг детей он
сосредоточенно и отчаянно несколько часов катался по футбольному полю,
затем втащил махолет в мастерскую, напился водки и всю ночь колобродил по
деревне. Наутро вид у него был подавленный и виноватый.

- Что же ты сразу не сказал? - спросил он. - Эх, так обидно!

- Ты прости меня, батя...

- Да не про то я говорю! Обидно, что человек такой слабый!

Запой у него продолжался ровно столько, сколько и страсть к
изобретательству и полетам - три года. Мать отвезла его к какому-то знахарю
(бабушка к тому времени умерла), тот его закодировал от пьянства - и все
уладилось. Батю снова взяли на работу в школу, он преподавал труд и
физкультуру, летом готовил дрова и ремонтировал классы. Разве что сено не
косил - последний конь сдох. Зато махолет, когда-то поставленный на чердаке
дома, стоял совершенно целым, и отец иногда подолгу сидел возле него,
курил, рассматривал отдельные узлы, потом их сочетание и хмыкал:

- Ну да, с чего он полетит-то? Одной человеческой силы тут мало. Вот бы
пять лошадиных...

И Герман сейчас, сидя перед "курицей" - дырявым камнем на тросе, вспоминал
свой махолет и испытывал запоздалую обиду на самого себя и невероятную вину
перед отцом. Если этот валун давал электроэнергию, причем достаточно
мощную, то значит и его детская конструкторская мечта просто обязана
летать! А он даже не попробовал, постеснялся, что подросшая ребятня,
видевшая первое испытание, поднимет его, без пяти минут военного
летчика-истребителя, на смех. И отцу не дал взлететь, можно сказать, по
рукам ударил своим резким заявлением. Готовый, но так и не поднятый в небо
махолет - извечная мечта человечества! - много лет пылился на чердаке, а
люди продолжали передвигаться по земле пешком, испытывая ее притяжение. Или
сидели при керосиновой лампе, не веря, что найденная на берегу "курица"
может давать электрический свет.

Теперь вот и перед хозяином горнолыжной базы было неловко: приплыл сюда на
ворованной лодке и, будто варвар, перехватил кабель, а сам уже несколько
часов находится под его негласной защитой и покровительством, иначе бы
охотники за "Принцессой" давно были здесь. Шабанов зачистил ножом и скрутил
разрезанные жилы, вместо изоляции обмотал соединения пластырем и забросил
"курицу" в реку.

Уже рассвело, когда он вернулся в дом, где вновь ощутил его студеное,
могильное нутро, много холоднее, чем на улице, однако более безопасного
места сейчас не найти. Герман принес из мастерской стружки и обрезки
древесины, сложил в камин и полез в карман за зажигалкой, и в это время
огонь вспыхнул сам собой. Он уже ничему не удивлялся и лишь отмечал
происходящее, как естественное, переложив все настоящее на язык сказки. Ну,
бывают же и чудеса!

Он стащил с плеч НАЗ, положив ее под голову, затем снял ботинки и с
удовольствием вытянулся на мягком диване у огня, пристроив раненые ноги на
спинку. Застрявший где-то глубоко в мозгу ледяной осколок трезвомыслия
колол и будил дремлющее сознание, тормошил, бил по щекам, истошно вопил,
будто и дом этот, и огонь, и уютная постель - все призрак, и если он
заснет, то уже не проснется, однако от излучаемого тепла лед сознания
быстро таял, терял острые кромки и скоро вообще превратился в лужицу.

- Не спать! - приказал он себе и, положив пистолет на живот, снял с
предохранителя. Палец, лежащий на спусковом крючке, дисциплинировал,
бодрил, но огонь, беззвучно полыхавший в камине, завораживал.

Шабанов очнулся с давящей головной болью, словно каленый обруч набили на
череп и теперь медленно сжимают. Последние два дня она, было, совсем
утихла, лишь изредка стреляло в ухе или ощущался прилив кипящего, как масло
на сковороде, палящего жара. Он не обольщался, что дело идет на поправку, и
относил это к процессу гниения, отмирания живой ткани, и вот теперь вместе
с постоянной болью начался какой-то новый этап. Он ощупал НАЗ, расстегнув
замок, сунул руку внутрь: в этом призрачном мире ничему верить нельзя!
"Принцесса" преспокойно дремала на дне мешка, прикрытая сверху продуктами и
боеприпасами.

В камине лежал холодный пепел, но в доме снова было тепло и настолько
уютно, что не хотелось вставать с мягкого дивана. Пожалуй, если б не этот
обруч на голове, ни за что бы не встал, но лежать и слушать в себе боль -
мучительно, лучше ходить, двигаться, выветривать, размывать ее активным
током крови. Спустив ноги на пол, он ощутил тупые толчки в ранах, зажгло
обоженные, взявшиеся коростой лодыжки, а подошвы опалило, будто наступил на
угли.

- Худо дело!.. И все равно надо расхаживаться. Ну, давай, выживай, Шабанов!

Он натянул ботинки, закинул НАЗ за плечи и, стискивая зубы, пошел на реку
умываться. Слепящее яркое солнце добавило боли, в связку органов "ухо,
горло, нос", кажется, входили и глаза. Зрение опять то раздваивалось, то
собиралось в один круг, словно он смотрел в подзорную трубу. Герман привык
к свету и огляделся на ходу: нет, пока он спал, ничего не изменилось: тот
же пустынный берег с растерзанными ледоходом кустами, чистый, огороженный
выгон, хвойный лес за спиной по склону. А восточное и выше многоступенчатая
и высокая гора с широкой, обращенной к солнцу залысиной - вон где
горнолыжная трасса! Пейзаж, прямо сказать, швейцарский...

И вдруг глаз выхватил изменение. Чего-то не хватало, и не в общей картине,
не в пейзаже и расстановке предметов - какой-то мелочи, детали, которая
сегодня на рассвете притягивала внимание. И очень важной детали... Пристань
пустая, в беседке торчат подвешенные водные лыжи, вдали на береговом откосе
лежит его простреленная, изодранная дюралька... Стоп! Кабель! Сращивая
жилы, он вместо изоленты намотал медицинский пластырь, и он очень заметно
белел, выдавая место разреза. Теперь нет ни пластыря, ни самого стыка. Не
сросся же он, не зажил, как безымянный палец!

Шабанов склонился, ощупал это место, затем достал нож из кармана "малямбы":
прогоревшее от электрического разряда лезвие ничуть не изменилось, по краям
- нестираемая чернота, мельчайшие капли застывшего металла... Забыв о боли,
он подошел к воде, потянул напряженный и вибрирующий в потоке трос - ого!
На этой удочке сидела уже не "курица" - акула! Подтягивая к берегу, он
руками почувствовал ее мощную, гудящую силу и, когда выбрал страховку,
обнаружил на галечной отмели настоящий гидротурбинный генератор, из-за
выпуклой предохранительной сетки напоминающий полутораметровый микрофон.
Нечто подобное выпускал по конверсии авиазавод...

Какая уж тут "курица"! Чуткая к бегу речных струй машина продолжала
работать даже на мелководье, внешние и внутренние лопасти турбины
крутились, сливаясь в блестящие круги и вздымая веер брызг. Глядя на это
перерождение камня с дыркой, Шабанов сделал вывод, давно и подспудно
зревший в сознании: и на том хуторе, и здесь, на базе, нет никаких друзей
или тайных жалелыциков упавшего русского летчика; и там, и здесь - враги,
охотники за "Принцессой". Только, если одни гонят его чуть ли не от места
приземления и пытаются овладеть прибором с помощью грубой силы, то эти,
"сердобольные", действуют исподволь, совершенно иными, мягкими методами.
Попросту медленно сводят его с ума, и когда он полностью созреет, сам
отдаст высокородную барышню. Их ласковая ненавязчивость продиктована тем,
что они слишком хорошо знают Шабанова, его вкусы, нравы, психологию и
манеру поведения. Отсюда появился и хлеб с молоком, принесенные наивной
девушкой Ганей, и земляничное мыло, и "курица", дающая энергию киловатт в
полста. Неизвестно чем отапливаемый и уютный дом горнолыжников тоже из этой
серии...

Неясно пока одно: враждуют они с пятнистыми, грубыми перехватчиками или
действуют заодно, играя на контрасте. Разумеется, после бешеного сплава по
порогам и убойного огня, пустая и гостеприимная база покажется больному
гонимому скитальцу раем, и он расслабится, окончательно свихнется от
сказочных чудес и, если еще раз перед ним явится живая и очаровательная
принцесса с благородным и высоким именем Агнесса, на что ему будет
секретный прибор, похожий на кусок дерьма?

Он думал так и одновременно хотел, чтобы она пришла. Пусть даже сама
окажется охотницей за "Принцессой" или пособницей - все равно...

Дом горнолыжников - это заманчивая гипнотическая ловушка, и охотники не
спешат захлопнуть ее, отлично зная, что в таком состоянии он и так далеко
не уйдет.

Но как, когда и где они так тщательно изучили его характер? В подмосковном
полку ПВО исключено, а здесь, в Забайкалье, он прожил слишком мало, да и
Заховай, вроде, тоже не дремал, отгонял посторонних, над собой поселил...

Абхазская княжна Магуль! Со своими братьями-разбойниками!..

Головная боль, вызванная воспаленным ухом, гниющей кровью или черт знает
чем, оказывала действие неожиданное - отрезвляла, высвечивала разум и даже
обострила гаснущий слух.

Ну конечно же! А он еще устыдился, исповедальное письмо написал, и там
такого наворотил - даже про махолет...

Потому и дразнила, не подпускала к телу, чтоб он интерес не потерял -
пхашароп! Братья ее очень ловко подыграли, встретив на узенькой дорожке в
Парке Последней Надежды. И сразу же последовал заказ на тигровую шкуру -
закамуфлированная проверка, куда он полетит с "Принцессой". Где эти звери
водятся? В Бенгалии... Стерва, какую красивую легенду выдумала с этой
шкурой!

Заховай чуял это, потому и отгонял абхазскую семейку от Шабанова, но крутых
мер принять не мог, видно, доказательств не хватало. А он ему - пилотку в
морду...

Впрочем, доказательств и у Германа не доставало, все какие-то косвенные
факты, ощущения, и в истории, как он очутился в этих неведомых краях, много
неувязок и пробелов. Сбился с курса-то сам, неужели можно рассчитать с
такой точностью вероятность его падения именно здесь? Или вывести из строя
или как-то подействовать на спутник "круиз-контроля" и навигационные
приборы в охраняемом МИГаре?.. С одной стороны маловероятно, с другой - кто
знает их шпионскую кухню? Могли же, например, повесить какой-нибудь спутник
над маршрутом его полета, сбить с толку аппаратуру, пилота и вывести
самолет в нужную им точку?..

С нынешней техникой и не такое возможно. Велика ли одноглазая "Принцесса"?
А самолет делает призраком...

Этот швейцарский уголок несомненно западня, и стелят мягко, ненавязчивый
сервис: вчера в холодильник заглянул и чуть с ума не сошел, набор
продуктов, согласно его вкусам - от морской капусты, всегда желаемой из-за
недостатка йода, до красной рыбы в луковом соусе и шотландского виски,
которое он любил, несмотря на свою патриотичность. И ладно бы все эти
магазинные продукты, не сложно и угадать, что едят вечно голодные пилоты,
когда есть возможность. Но домашний сыр с острым перцем, несомненно
сделанный матушкой, еще вчера насторожил его и не позволил немедленно
устроить дармовое пиршество.

Тогда он подумал об этом видимом изобилии как о призраке: то, чего
хочется...

И все-таки ловцы "Принцессы" сильно просчитались, воспринимая пилота
полуголодной армии, как некоего раба собственных желаний и устремлений, не
знающего удержу перед дармовщиной, перед брюхом своим и несущего вечный
крест душевной доверчивости и наивности. Их обманывало общеупотребимое и
ложное представление, будто русского человека вообще очень легко расслабить
сытой и вольготной жизнью, возбуждающей лень, как национальную черту
характера, некими странностями и чудесами, на которые будто бы падок он от
любопытства и мечтательности. Шабанова все эти подставки лишь настораживали
и заставляли быть осторожным, осмотрительным и внутренне просчитывать
каждый шаг. Эту завуалированную глубоко внутреннюю хитрость и сметливость
Герман считал наследственной, как ни странно, доставшейся от отца; он же в
свою очередь получил ее от матери, от бабушки Шабанихи.

Дело в том, что когда начался дележ или, точнее, растащиловка
государственной собственности, Шабанов написал письмо родителям, чтобы они
хотя бы земли прирезали к усадьбе несколько соток и больше не сажали
картошку в поле. Закодированный от пьянства и уже сокращенный из школы
(перестали учить труду) как всегда батя расценил все по-своему, послушал
радио, поглядел телевизор и внес в предложения сына свои неожиданные
коррективы. Установив в семье жесткий временный диктат, он увел, унес и
увез из дома все, что можно продать, изъял все сбережения и стал в тихую
скупать акции только что приватизированного и умирающего маслозавода в
районном центре. Безработные маслоделы не знали, куда девать полученные
бумажки и отдавали их по дешевке, хотя бы на хлеб получить. Отца местные
власти не воспринимали серьезно, особенно после эпопеи с махолетом, и,
когда затеявший эту приватизацию председатель исполкома по фамилии Сальц,
собрал акционеров маслозавода, чтоб прибрать его к рукам и "спасти" от
краха, выяснилось, что владелец завода теперь бывший учитель труда Шабанов,
которого тут же и избрали генеральным директором.

Отца вначале предупредили, чтобы не валял дурака, потом припугнули, не
зная, что это пойдет лишь во вред, и, наконец, начали бесконечную судебную
тяжбу. Батя тогда не знал, что вся собственность давно поделена между
такими совпартработниками от районного до российского масштаба и что они не
мытьем так катаньем будут рвать свое из горла. Родня пыталась остановить
его, чтоб не лез против власти, не тягался с Сальцом, к которому масло
обязательно прилипнет, и завод отнимут - отец уже раскрутил маховик
собственной упрямости и готов был взлететь.

Как отнимали завод - отдельная история, но по району об изобретательности и
изворотливости отца теперь рассказывали легенды. И будто этот Сальц до сих
пор ходит и говорит:

- Я прощаю, что обманул меня, бывшего секретаря райкома. Прощаю, что провел
меня, как бывшего прокурора. Но вы думаете, я прощу его, как настоящий
еврей?

И Герман чувствовал в себе эту тайную, скрытую отцовскую жилку. Когда
против него действовали открыто враждебно, он мог и подраться, и с
гусарской бравадой пилотку бросить в морду, но если коварно и тихо
припирали к стенке, он ощущал, как в нем пробуждается змейство и откуда-то
берется мстительная страсть отплатить врагу его же оружием, но более
изощренным.

Дом горнолыжника, начиненный всеми благами и хитростями, сейчас вызывал
именно такое желание.

- Вам надо, чтоб я свихнулся - пожалуйста, прикинусь дураком, - мысленно
сказал Шабанов. - Чтоб отлеживался в вашем доме и жрал любимые продукты -
да ради бога. Хотите увидеть доверчивого простака, наивного пацана,
которого можно купить ностальгическим запахом земляничного мыла - сколько
угодно!

Слух действительно немного приоткрылся вместе с головной болью: вчера
слышал лишь выстрелы и грохот камней под днищем, сегодня стал различать шум
реки и даже отдаленный крик чаек.

Он скатил генератор в воду и поковылял на базу. С этими мудрецами еще можно
потягаться, главное, чтоб врасплох не захватили, а вот с пятнистыми
ребятами в горах будет сложно, на таких ногах даже с "Вирой" далеко не
удерешь и если рванешь при них колечко, не пощадят... Открывая дверь,
Герман ощутил, как в лицо пахнуло теплом и совершенно отчетливым запахом
хорошо зажаренного мяса с луком - нормальный и желанный запах ожившего
дома...

И мгновением позже, перенося ногу через порог, увидел возле пл